Фатальная ошибка

40 Борьба с тенью

Лежа на кровати задом наперед на спине, Эшли изо всех сил уперлась ногами в доску в изголовье, пока мышцы ног не стали дрожать от напряжения. Она проделывала это упражнение подростком, когда ее растущему скелету, казалось, было тесно в собственном теле. Спортивные упражнения и бег на длинные дистанции под присмотром Хоуп помогали справиться с этой «болезнью роста», но все равно по ночам она часто вертелась и крутилась, пока ее организм рос до назначенных ему размеров.

Было еще раннее утро, в доме слышались звуки, свидетельствовавшие о том, что его обитатели спят. Из соседней комнаты, в частности, доносился громкий храп Кэтрин. Однако у Салли и Хоуп было тихо. Накануне они долго говорили о чем-то. Они находились слишком далеко, чтобы разобрать слова, но Эшли почему-то думала, что речь идет о ней. Она уже давно не слышала приглушенных тайных звуков любви, и это беспокоило ее. Ей очень хотелось, чтобы Салли не расставалась с Хоуп, но в последние годы ее мать все больше замыкалась в себе, и чем это кончится — было неясно. Иногда Эшли казалось, что она не перенесет второго такого стресса, какой испытала из-за развода матери и отца, пусть даже полюбовного. Она по собственному опыту знала, что «полюбовный разрыв» ничуть не легче любого другого.

Какое-то время она прислушивалась к звукам, пока в уголках ее глаз не скопились слезы. Потеряшка всегда спал в конце коридора на потрепанной подстилке у дверей Хоуп, чтобы быть поближе к хозяйке. Но когда Эшли была еще маленькой, пес каким-то волшебным собачьим чутьем чувствовал, что ее что-то беспокоит, и без приглашения открывал дверь ее комнаты носом, входил и деловито укладывался на ковре рядом с комодом, выжидательно глядя на нее, пока она не изливала ему свои печали. Ей казалось, что, успокаивая Потеряшку, она и сама успокаивается.

Эшли прикусила губу. «Я готова собственноручно пристрелить его только за Потеряшку», — подумала она.

Она спустила ноги с кровати и встала. Несколько мгновений ее взгляд скользил по знакомым с детства предметам. На стене вокруг доски для памяток и записок были прикреплены десятки ее собственных рисунков, а также фотографии друзей и ее самой. На одном из снимков она была в хеллоуинском костюме, на другом — готовилась к прогулке, на третьем — гоняла мяч по футбольному полю. Висел там также большой многоцветный флаг, в центре которого был вышит белый голубь, а над ним слово «МИР». Бутылка из-под шампанского с двумя бумажными цветами в ней была памятником той ночи на первом курсе колледжа, когда Эшли потеряла невинность. Она поделилась этим секретом с Хоуп, но отец и мать ничего об этом не знали. Вздохнув, она подумала, что все эти сувениры говорят о прошлом, но сейчас важнее было понять, что ее ждет в будущем.

Подойдя к сумке, висевшей на ручке шкафчика, Эшли вынула из нее револьвер. Она взвесила его в руке и, заняв позицию для стрельбы, прицелилась сначала в кровать, а затем, повернувшись, в окно. «Выпускай все шесть пуль подряд, — напомнила она себе. — Целься в грудь. Не дергай спусковой крючок. Держи револьвер как можно крепче».

Она боялась, что выглядит смешно.

«Он не будет спокойно стоять на месте», — подумала она. Он, возможно, кинется на нее, сокращая расстояние между собой и смертью. Эшли снова приняла стойку, слегка расставив ноги и опустившись чуть ниже. Она прикинула в уме, какого роста О’Коннел и насколько он силен. Быстрая ли у него реакция? А может быть, он попросит пощады? Пообещает оставить ее в покое?

«Надо стрелять ему прямо в сердце, — решила она. — Если оно у него имеется».

— Бац! — воскликнула она громким шепотом. — Бац! Бац! Бац! Бац! Бац! — Она опустила револьвер. — Ты мертв, а я жива, моя жизнь продолжается, — проговорила она тихо, чтобы ее слова не долетели до спящих. — Это, возможно, не так уж радостно, но все же лучше, чем то, что сейчас.

С пистолетом в руке Эшли подкралась к окну. Прячась за шторой, она осмотрела улицу. Солнце взошло совсем недавно, и силуэты домов пока только слабо вырисовывались в полутьме. «Там еще холодно, — подумала она, — иней на лужайках не растаял. Вряд ли О’Коннел следит за домом в такую погоду».

Она положила револьвер на место и вытащила трикотажный спортивный костюм, свитер с высоким воротом, спортивную фуфайку с капюшоном и кроссовки. «В ближайшие дни почти не будет возможности побыть одной, — подумала она, — так что надо ловить момент». Выбираясь на цыпочках из комнаты, она пожалела о том, что не может взять с собой револьвер. Он был слишком тяжел, чтобы бежать с ним. Да и вообще это было бы дико.

В воздухе ощущался холод, добравшийся из Канады через Вермонт. Эшли тихо закрыла дверь, натянула на уши вязаную шапочку и быстро побежала по улице, спеша отдалиться от дома, пока кто-нибудь ее не остановил. Мысли об опасности покинули ее; она набирала скорость, и участившийся пульс согревал ее руки. При достаточной скорости можно убежать от холода.

Течение ее мыслей подчинялось ритму бега, складываясь в своеобразный поэтический текст, где топот ног выражал бурливший в ней гнев. Она так устала от запретов и опеки со стороны родных и от необходимости соблюдать осторожность, что испытывала потребность рискнуть и разрядиться. Конечно, она не собиралась рисковать слишком уж глупо и петляла по улицам, выбирая сложный маршрут. Но ей необходимо было почувствовать себя свободной.

Она пробежала две мили, три, четыре. Стабильность равномерного бега, надеялась она, сама по себе служит ей защитой. Ветер не казался теперь холодным, не обжигал губы и не студил легкие, ее шея даже слегка вспотела. Развернувшись, Эшли направилась в обратный путь. Она почувствовала усталость, но не настолько сильную, чтобы замедлить бег. А жар, бушевавший внутри ее, почему-то никак не унимался.

Подняв голову, она заметила впереди какое-то движение. У нее появилось ощущение, что за ней следят. Встряхнув головой, она продолжала бег.

Примерно в восьми кварталах от ее дома какой-то автомобиль проскочил мимо почти вплотную к ней. У нее чуть не вырвалось крепкое словечко в адрес водителя, но она продолжала бежать.

Еще через два квартала чей-то голос выкрикнул какое-то имя — она не расслышала, ее это было имя или нет, но, не оборачиваясь, лишь ускорила темп.

В четырех кварталах от дома над самым ухом раздался автомобильный гудок, заставивший ее чуть не подпрыгнуть от неожиданности. Эшли перешла на спринтерскую скорость.

Когда до дому оставалось всего два квартала, она услышала визг тормозов у себя за спиной. По-прежнему не оборачиваясь, она перепрыгнула с проезжей части на пешеходную дорожку, чья бетонная поверхность была давно уже разрушена корнями деревьев, растрескалась и была неровной, как волнующаяся перед штормом океанская поверхность. Бежать здесь было трудно, ноги, казалось, вязли в грунте; Эшли стала напевать, чтобы ничего не слышать, и глядела строго вперед, как скаковая лошадь с шорами на глазах, не обращая внимания на окружающее и мчась вперед что было сил. Около дома она перемахнула через клумбу и подлетела к входной двери, где наконец остановилась и обернулась.

Она внимательно оглядела улицу. Неподалеку сосед выводил задом автомобиль со своего участка. Группа детишек, навьюченных тяжелыми ранцами, со смехом направлялась к остановке школьного автобуса. Женщина в длинном ярко-зеленом пальто поверх ночной рубашки доставала из почтового ящика утреннюю газету.

О’Коннела не было. По крайней мере, Эшли его не замечала.

Откинув голову назад, она вдохнула холодный воздух и, обведя взглядом мирную утреннюю картину, едва сдержала рвущееся из груди рыдание. Она осознала, что О’Коннелу даже не нужно физически приближаться к ней, — все равно она будет ощущать его присутствие.

Расположившись поблизости от их дома, Майкл О’Коннел с торжеством наблюдал за Эшли, с неуверенностью оглядывавшей улицу. Он потягивал кофе из большой кружки, сидя за рулем своей машины. Если бы девушка была более наблюдательной, думал он, она заметила бы его. Он этого не боялся и не слишком прятался от нее.

Сначала он хотел задержать ее, пока она бежала, но затем отказался от этой мысли. Эшли была лучше его знакома со всеми закоулками в этом районе и могла ускользнуть от него, несмотря на его превосходство в скорости. И, что важнее, она могла закричать, и кто-нибудь из соседей вызвал бы полицию. Ему пришлось бы ретироваться, не поговорив с ней. Меньше всего О’Коннелу хотелось объясняться с каким-нибудь подозрительно настроенным полисменом.

Надо дождаться подходящего момента. Не здесь, на улице, где она выросла. Здесь все дышало ее прошлым. А он был ее будущим.

А пока ничто не мешало ему упиваться наблюдением за девушкой. Больше всего ему нравилось смотреть, как двигаются ее ноги. Они были длинные, гибкие; он жалел, что в ту единственную проведенную вместе с ней ночь не разглядел их еще лучше. Тем не менее он отчетливо представлял их обнаженными, сверкающими в темноте и беспокойно заерзал на сиденье. Он пожалел, что у нее на голове вязаная шапочка, скрывающая волосы, и в этот момент она сняла ее. О’Коннел улыбнулся, подумав, что, может быть, она воспринимает его мысли. Это доказывало, как тесно они связаны. Он невольно рассмеялся.

Даже глядя на Эшли издали, он чувствовал жар во всем теле. Она заряжала его энергией. Не в силах усидеть на месте, он открыл дверцу автомобиля и стал вылезать.

В это время девушка в расстройстве отвернулась и перешагнула порог дома, не заметив О’Коннела. Он застыл — одна нога на земле, другая в машине, — глядя на то место, где она только что стояла. Мысленно он еще видел ее там.

«Надо ее украсть», — решил он.

Ему представлялось, что это будет совсем не трудно. Нужно только, чтобы она была одна. С ним.

«Я невидим», — подумал О’Коннел, устраиваясь на водительском месте и выруливая на проезжую часть.

Но он ошибался. Из окна своей спальни на втором этаже Салли наблюдала за ним, так крепко вцепившись в оконную раму, что, казалось, та не выдержит и сломается. Она впервые видела Майкла О’Коннела воочию. Когда она заметила человека, сидевшего за рулем машины, она пыталась убедить себя, что это не О’Коннел, но понимала, что это он. Это не мог быть никто другой. Он был близок, как всегда, и, как всегда, неуловим. Даже когда они не видели его, он был рядом. Она почувствовала слабость, гнев и страшную тревогу. «Любовь — это ненависть, — подумала она. — Любовь — зло. Это нездоровое чувство».

Машина исчезла за углом.

«Любовь — это смерть», — подумала Салли.

Тяжело дыша, она отошла от окна. Она решила не говорить домашним сразу, что видела О’Коннела около самого дома, чтобы не огорчать их. В гневе и расстройстве человек действует необдуманно. Они же должны соблюдать спокойствие, собраться и действовать. Действовать, действовать и действовать. Салли взяла ручку и блокнот со своими записями. Набросками убийства. Но рука ее при этом немного дрожала.

Ближе к вечеру Салли вышла из дому, чтобы купить все необходимое для выполнения поставленной задачи. Вернувшись, она заглянула к Эшли, которая читала, свернувшись калачиком на кровати с каким-то расстроенным и скучающим видом. Кэтрин возилась на кухне, а Хоуп не было слышно. Салли подошла к телефону и набрала номер Скотта.

— Я слушаю.

— Скотт, это Салли.

— Все в порядке?

— Да. День прошел более или менее нормально. — Она не стала говорить, что видела утром О’Коннела, шпионившего около их дома. — Но как долго это продлится, я не знаю.

— Да, это понятно.

— Это очень хорошо, что понятно, потому что я думаю, что ты должен приехать к нам прямо сейчас.

— Ладно… — В голосе бывшего мужа слышалась некоторая неуверенность.

— Пора действовать. Знаешь, — Салли невесело рассмеялась, — по-моему, в последние недели мы гораздо чаще соглашаемся друг с другом, чем тогда, когда жили вместе.

Скотт тоже обескураженно улыбнулся:

— Странные мысли приходят тебе в голову. Наверное, ты права. Но когда мы жили вместе, иногда нам было не так уж плохо.

— В твоей жизни не было лжи в отличие от моей.

— «Ложь» — очень сильное слово.

— Скотт, давай не будем возвращаться к старому, — по-моему, в этом нет смысла. — Они какое-то время помолчали, и Салли продолжила: — Это заведет нас в тупик. Не важно, где и какими мы были, важно, какие мы сейчас и что с нами будет. Я уж не говорю об Эшли.

— О’кей, — согласился Скотт, чувствуя, что их разделяет опасная трясина эмоций и лучше обходить ее стороной.

— У меня есть план.

— Хорошо, — отозвался Скотт, хотя не вполне был уверен, что это так.

— Не знаю, насколько он удачен и осуществим. И главное, сможем ли мы все это сделать.

— И в чем он заключается?

— Не стоит говорить об этом по телефону. По крайней мере, по этому.

— Да, конечно. Ты абсолютно права. — Опять же он не был уверен в том, что говорит вполне искренне. — Я сейчас выезжаю.

Повесив трубку, Скотт подумал, что в реальной жизни есть что-то отвратительное. В его одиноком существовании бок о бок с призраками государственных деятелей, воинов и политиков все было предсказуемо. Но этому, похоже, пришел конец.

Хоуп вернулась домой незадолго до приезда Скотта. Она ходила на прогулку, во время которой безуспешно пыталась разобраться в том, что происходит. Салли в гостиной сосредоточенно обдумывала что-то, держа карандаш во рту. На столе перед ней лежали листы бумаги. При появлении Хоуп она подняла голову:

— Я составила план. Не уверена, что он удачный, но сейчас приедет Скотт, и мы все обговорим.

— А где мама и Эшли?

— Наверху. Дуются, что мы опять не пригласили их.

— Маме хочется обязательно во всем участвовать, что довольно странно для женщины, которая провела большую часть жизни в лесной глуши. Но такая уж у нее натура. — Хоуп внезапно замолчала, и Салли подняла голову:

— Ты что?

— Я не уверена, — покачала головой Хоуп, — но хочу поделиться с тобой. Она делает все, что бы мы ни попросили. Но это совсем на нее не похоже. Нисколечко. Она всегда была одиноким волком, которому плевать, что думают другие. И эта ее уступчивость… Не знаю, можно ли полагаться на то, что она сделает все точно так, как мы наметим. От нее всего можно ожидать. Отцу это очень в ней нравилось, да и мне тоже. Правда, в юности это иногда создавало определенные сложности — если ты понимаешь, о чем я.

— А ты разве не такая же? — улыбнулась Салли.

Хоуп пожала плечами и рассмеялась:

— Наверное, да.

— Тебе не приходило в голову, что меня эти качества в тебе тоже привлекали?

— Никогда не считала упрямство и непредсказуемость своими лучшими качествами.

— Во всяком случае, ты хорошо себя знаешь, — ухмыльнулась Салли и вернулась к своим бумагам.

Они помолчали. Хоуп подумала о том, что уже много недель Салли не говорила с ней так сердечно.

В дверь постучали.

— Это, наверное, Скотт, — сказала Салли, собирая бумаги.

Хоуп вышла встретить гостя. Оставшись на минуту одна, Салли запрокинула голову и глубоко вздохнула. Приступив к такому делу, сжигаешь за собой все мосты.

У Кэтрин внутри все кипело. Время от времени она поглядывала на Эшли. Та, прочитав страницу в третий раз, швырнула книгу на пол:

— Я этого больше, кажется, не вынесу! Со мной обращаются как с шестилетним ребенком. Отсылают в мою комнату и велят играть в игрушки, пока родители решают мое будущее. Но, черт побери, я уже не ребенок и могу сама постоять за себя!

— Я согласна, дорогая, — сказала Кэтрин.

— Знаешь, мне, наверное, надо взять эту пушку и решить проблему раз и навсегда.

— Я думаю, дорогая, что твои родители как раз хотят избежать этого. А я раздобыла для тебя этот револьвер не для того, чтобы ты бегала и палила из него только потому, что у тебя нервы разыгрались. Я раздобыла его для того, чтобы ты могла защитить себя, если О’Коннел нападет на тебя.

— А он уже почти напал.

— Почти напал?

— Да. Возможно, он и сейчас ждет около нашего дома.

— Ждет?

— Да, удобного момента. Он же ненормальный. Он свихнулся на своей любви, на своей одержимости, не знаю на чем. У него в жизни существует только одна важная вещь — я.

Кэтрин кивнула и резко подалась вперед:

— Ты сможешь сделать это?

Эшли посмотрела широко открытыми глазами сначала на Кэтрин, затем на сумку с револьвером.

— Ты сможешь? — повторила Кэтрин.

— Да, — ответила Эшли жестко. — Смогу. Я знаю, что смогу.

— А вот я не смогла. А должна была. Он стоял передо мной, а у меня в руках был дробовик. Но я не сделала этого. Будешь ли ты сильнее, чем я, решительнее, храбрее?

— Я не знаю… Да, думаю, да.

— Мне надо знать точно.

— Как можно знать точно, пока не наступит решительный момент? Я достаточно зла на него, чтобы сделать это. Может быть, достаточно напугана. Но смогу ли я нажать на курок? Думаю, что смогу.

— Мне тоже кажется, что сможешь, — сказала Кэтрин. — Ну, по крайней мере, есть шансы, что сможешь. На улице стемнело. Ты уверена, что он там?

— Да.

— Ты можешь покончить со всем этим, если возьмешь с собой револьвер и выйдешь со мной на прогулку где-нибудь около полуночи. Когда он попытается остановить нас, сразу стреляй. Возможно, он скажет, что хочет просто поговорить с тобой, — они всегда так говорят. Но нельзя начинать разговор, надо сразу стрелять, не мешкая ни секунды, надо убить его на месте. Приедет полиция и, возможно, арестует тебя. Но твоя мать наймет тебе лучшего адвоката. Надо довериться суду. Непохоже, чтобы люди в этой округе были расположены давать поблажки мужчинам — особенно тем, которые преследуют молодых женщин. Или колебались бы, когда надо действовать решительно.

— Так ты думаешь…

— Я думаю, ты можешь сделать это, если ты готова к тому, что придется за это заплатить.

— К тюрьме?

— Возможно. А также к дурной славе. К тому, что станешь примером для людей с совсем другими мотивами, о чем тебя предупреждали родители. Но, возможно, это стоит того.

Эшли запрокинула голову:

— Так, как сейчас, я долго не выдержу. То меня трясет от страха, то от гнева, то я чувствую себя в безопасности, то опять пугаюсь.

— Почему мы не можем прибегнуть к насилию прежде, чем это сделают они? — сердито вопросила Кэтрин. — Почему такая несправедливость? Почему мы должны ждать, пока станем жертвами?

— Я не буду ждать.

— Молодец! Я верила в тебя. Итак, давай подумаем, что мы с тобой можем сделать.

Эшли согласно кивнула.

Скотт разглядывал вещи, разложенные в гостиной:

— Я смотрю, ты отоварилась.

— А то! — отозвалась Салли.

— Ты это для нас приготовила? — Он взял коробку салфеток, пропитанных аммиачным раствором.

— Если человек опасается, что оставил образцы своей ДНК там, где их нежелательно оставлять, — невозмутимо объяснила Салли, — то можно протереть вещи этой салфеткой — и образцы исчезнут.

Скотт ошеломленно покачал головой: «Надо же! Это ведь тоже одно из орудий убийства».

Глядя на бывшего мужа, Салли чувствовала его неуверенность.

— Насколько я понимаю, мы решили свести вместе Майкла О’Коннела и его отца. И у нас есть такая возможность. Ты, Скотт, сам подбросил нам эту мысль. Скорее всего, у них произойдет ссора. Мы уже говорили об этом. Надо выкрасть пистолет у О’Коннела, застрелить его отца и потихоньку вернуть пистолет на прежнее место.

— А почему не оставить его просто на месте преступления? — спросил Скотт.

— Я думала об этом. Но лучше, если полиция найдет пистолет у него. Это будет вещественное доказательство номер один. Для полицейских и прокуроров орудие преступления — сущий клад. Они строят на нем обвинение. Это их главный козырь.

— А что это за вещи? — спросила Хоуп.

Помимо салфеток, их вниманию были представлены мобильные телефоны, ноутбук, тюбик клея «Суперцемент», мужской комбинезон небольшого размера, две коробки хирургических перчаток, несколько пар бахил, два черных вязаных шлема с прорезями для глаз и швейцарский армейский нож.

— Это то, что, я думаю, нам понадобится. Но это не все. Желательно было бы обзавестись, например, волосами с расчески О’Коннела и, может быть, чем-нибудь еще — я пока не все продумала.

— А ноутбук зачем? — спросил Скотт.

Салли вздохнула и обратилась к Хоуп:

— Это точно такая же марка и модель, какую ты видела в квартире О’Коннела, правда?

Хоуп внимательно осмотрела корпус:

— Да, насколько я помню.

— Ты говорила, что в его компьютере содержится зашифрованный материал об Эшли и обо всех нас. А в этом не содержится.

— Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Хоуп.

— Полицейские обязательно заберут компьютер, и лучше, если это будет тот, который мы им подсунем.

— То есть ты хочешь обменять их?

— Да. Тогда полиция не выйдет на нас. Конечно, у него могут быть припрятаны копии всех этих файлов, но пока суть да дело… Он может не успеть воспользоваться ими.

Салли вручила каждому листок желтой бумаги из своего адвокатского блокнота. Сверху она начертила прямую и отметила на ней время каждой операции. Она написала, что и как надо сделать, но исполнителей обозначила буквами А, В и С. Хоуп подняла голову от листа и увидела, что Салли смотрит на нее.

— Ты не распределила роли, — сказала Хоуп. — Три человека действуют согласованно, но кто что выполняет?

Салли откинулась на спинку стула, стараясь говорить уверенно:

— Планируя все это, я старалась поставить себя на место современного следователя. Надо предугадать, что они найдут и как будут интерпретировать находки. Расследование преступления всегда подчиняется определенной логике. Одно открытие ведет к другому. Они вооружены современной техникой, которая дает им такие возможности, о которых мы имеем лишь приблизительное представление. Я постаралась предусмотреть как можно больше этих возможностей и обдумать, как можно сбить полицию со следа. Огонь, к примеру, уничтожает вещи, но признаки применения огнестрельного оружия могут при этом остаться. Зато от воды раны становятся непригодными для изучения, результаты тестов на ДНК искажаются и портятся отпечатки пальцев. Наша проблема в том, что мы хотим оставить улику — может быть, не идеальную, но такую, которая будет, несомненно, указывать в нужном нам направлении. И тогда полиция сделает за нас всю дальнейшую работу, ей даже признание О’Коннела не потребуется.

— А если он подскажет полицейским, что надо обратить внимание на нас?

— К этому надо быть готовыми. В какой-то степени мы можем создать алиби друг для друга, но в первую очередь надо сделать так, чтобы наше участие выглядело неправдоподобно. Самое лучшее, если полицейские ему не поверят — а они, несомненно, не будут склонны ему верить и не станут тратить время на возню с нами. Не забывайте, насколько невероятно то, что мы собираемся сделать. А полицейские всегда предпочитают получать простые и ясные ответы на возникающие у них вопросы. Даже если речь идет о смерти. — Салли сделала паузу и внимательно посмотрела на собеседников. — Но я не думаю, что О’Коннел станет это делать.

— Что именно?

— Наводить полицию на наш след. Если мы сделаем все правильно, он даже не догадается, что это наша работа.

— Но я был там и расспрашивал людей, — сказал Скотт. — Кто-нибудь из них может меня вспомнить.

— Поэтому в критический момент тебе надо будет заниматься чем-нибудь другим совсем в другом месте и в чьем-либо присутствии. Например, использовать кредитную карточку там, где установлены видеокамеры, и подать какую-нибудь жалобу в связи с этим. А с другой стороны, возможно, понадобится, чтобы ты был где-то рядом.

— Да, конечно, — протянул Скотт, — но…

— То же самое относится к Эшли и Кэтрин. Хотя у них будут отдельные задания. — Салли вздохнула. — Итак, критический момент — совершение преступления. Обдумав все, я решила, что выполнить это должна я. — Она помолчала, ожидая какой-нибудь реплики, но ее не последовало.

— Пистолет должна добыть я, — сказала Хоуп. — Я знаю, где он лежит, у меня ключи от квартиры.

— Да, но ты там уже была, и с тобой та же проблема, что и со Скоттом. Поэтому лучше, если пистолет возьмет кто-нибудь другой. Ты объяснишь мне, где он лежит.

Хоуп кивнула, а Скотт возразил:

— Это еще не известно, будет ли он в том же месте.

— Да, — сказала Салли, — но без пистолета мы ничего не сможем сделать. Если мы его не добудем, придется, наверное, поменять планы и перенести их на другой день.

Скотт все же с сомнением покачал головой:

— Ну хорошо, мы выкрадем пистолет и передадим его тебе. Ты уверена, что справишься с ним, особенно в такой обстановке?

— Мне придется справиться. Это моя обязанность.

Тут уже помотала головой Хоуп:

— Не знаю… Я по твоему примеру пытаюсь предугадать рассуждения полицейских, и мне кажется, что матери Эшли опасно совершать это преступление. Следователям может представиться вполне вероятным, что ты сделала это, чтобы защитить свою дочь. Но вряд ли им придет в голову, что партнерша матери может совершить это. Иначе говоря, тот факт, что я не являюсь кровным родственником Эшли, делает меня гораздо менее уязвимой, согласись. Кроме того, я моложе, лучше развита физически, легче бегаю — мало ли какая ситуация может возникнуть.

Скотт и Салли ошеломленно уставились на нее. Они понимали, что собирается сказать Хоуп, но не находили слов, чтобы возразить ей.

— Поэтому, — продолжила Хоуп, пытаясь отогнать собственные сомнения и улыбнуться, — воспользоваться пистолетом должна я.

На этот раз в ее голосе чувствовалось нескрываемое волнение:

— Вам не приходилось думать о том, как круто может измениться жизнь за какую-то секунду? Многие, казалось бы, незначительные вещи вдруг становятся очень важными.

Было уже около полуночи, и ее звонок удивил меня.

— Не кажется ли вам, что правильные решения мы принимаем ночью, когда лежим в темноте одни и обдумываем свои проблемы? Или вы считаете, что утро вечера мудренее и при свете дня все видно яснее? Не знаю, куда отнести те решения, которые они приняли, — к ночным или дневным. А как по-вашему?

Я ничего не ответил, подумав, что вопрос чисто риторический, но она повторила:

— Я хочу знать, как вы, писатель, расцениваете их? Разумно ли они поступили? Было ли то, что они предприняли, трудно, но необходимо, или же это были непродуманные действия? Каковы были шансы на успех? Они же были такими разумными людьми, а избрали самый неразумный путь.

Она подавила рыдание. Я молчал.

— Я назову вам одно имя, — сказала она вдруг, — оно, полагаю, поможет вам лучше разобраться в этой истории.

Я молча слушал ее с ручкой в руке, ожидая услышать все, что угодно.

— Вы видите, к чему все это вело? — спросила она. — Точнее, думаете ли вы, что они были готовы к неожиданностям?

— Нет. Это в принципе невозможно.

Она рассмеялась, но затем, похоже, смех ее перешел в рыдания. По телефону трудно было понять.