Жнец и его тень

Глава 20. ♜ Нелюбимая

День тот выдался — заглядение! Будто в предание какое попал героическое. Сквозь резные решётки заглядывает в палату праздничную ясно солнышко — и будто бы весь народ золотом раскрашивает.

Стоя перед дверями, думал Велеслав сперва, что смущение его охватит от такой толпы — а нет, наоборот, радостно. Сколько в своей жизни он представлял, что эдак перед князем стоит, щедрые похвалы слушает! А тут смотришь-ты, сумел, добился — так чего стесняться?

Дело, по разумению Велеслава, было не то, чтобы сложное — того же Некраса изловить далось куда как тяжелее — всего-то надо было в нужный час у казнохранилища в тени за столбом схорониться да щуплого парнишку за руку поймать. Но, видать, с нужным часом и не сходилось до сей поры — не целыми же сутками без сна там околачиваться? Очень уж доска Мировидова Велеславу понравилась, приловчиться только надо — и как будто мысли свои перед собой на столе разложил: кто и когда терем дозором обходит, кто казну сторожит, и когда замечают, что оная пропадает...

Сам Мировид обрадовался без меры, что дело, которое уж уж сколько недель как не сходилось, на мелочах спотыкалось, княжий гнев вызывая, наконец разрешилось. Десница воеводы — не чета сотнику! — заслуги помощника себе присваивать не стал, тут же к князю поспешил с докладом.

И вот теперь замешанные в покраже в темнице сидели, суда над собой ожидая, а Велеслав в кои-то веки награду принимал за свои заслуги — не поскупились, цепь золотую на шею пожаловали. Под конец княжеской речи вышла вперёд Варвара да венок рябиновый обережный на голову ему надела. А потом улыбнулась так приветливо, открыто, что аж сердце сладко защемило. Подумалось Велеславу, что вот если бы она ему одному так улыбалась, то он не то что воришку мелкого, серебряный месяц бы с неба достал, не задумываясь.

С исхода лета до самой зимы уж он в тереме жил, да вот что у княжны на уме так и не понял. В Мировидову берлогу она едва не каждый день приходила — надолго не оставалась, но в те короткие часы с нею рядом и работа лучше спорилась, и будто теплее на душе становилось. С Варварой и поговорить в радость, каждый раз уму и рассудительности подивишься, и молчать не тягостно, словно уж целый век её знаешь. И стал Велеслав себя на мысли ловить, что ждёт Варвариного прихода, как весны в лютую стужу.

О знакомстве своём, о поцелуе первом больше не заговаривали. Велеслав как ни пытался — не мог ту ночь из головы выбросить. Интересно, а Варвара? Небось уж и забыла давно. По девке ведь всегда понятно, когда ты ей нравишься — в том Велеслав был уверен, на Прасковью и подруженек её насмотрелся, да и служанок в тереме заодно. А княжна-то похоже и впрямь его напарником считает — помогать приходит, а благосклонности никакой не выказывает. Оно и к лучшему, наверное: ей, одной из всех, не смог бы отказать — и тем самым гнев батюшки-князь на обоих навлечь. Да вот только грустно от этого осознания почему-то...

Воспоминания те быстро перед глазами пронеслись — покуда Варвара рядом стояла. А как отошла, будто из воды вынырнул, вокруг звуки, голоса прорезались. Сам воевода руку на плечо по-свойски положил:

— Ты, — говорит, — молодец! Признаться, когда я узнал, что Мировид привёл юнца, что в десятниках без году неделя, я подумал, что баловство он затеял, не будет из того толку. А оно вона как! Так держать, Велеслав.

Поблагодарил он воеводу за похвалу искренне, да дождавшись, пока тот отойдёт, сам стал к выходу пробираться — с боярами вместе. Время-то как раз обеденное приближалось, опосля наград храбрецу самое то силы подкрепить. Пока нестройной гурьбой до трапезной шли, заметил Велеслав перемену, что с боярышнями молодыми случилась: до сей поры они на него лишь как на служку мелкого смотрели, взгляда не задерживая, а тут словно впервые разглядели, глазами лукавыми из-под ресниц провожают, между собой хихикают, да под родительским присмотром заговорить не решаются.

Но как всё-ж таки славно быть героем! Прямо чувствуешь, что не по случайности за главным столом сидишь, а по праву. Стоит на ком-то из присутствующих взгляд подольше задержать, так боярин важно кивнёт, а боярышня улыбкой одарит — лестно весьма, хоть и проку в том мало. Вот ежели бы Варвара на него эдак посмотрела, как дочки боярские... а она знай себе сестре на ухо что-то забавное сказывает, даже не посмотрит ни разу...

После обеда вышел Велеслав во двор — морозным воздухом малость подышать. Город уж давно снегом запорошило, на свету переливается, под ногами хрустит, лепота одним словом. Скоро зимние гульбища начнутся, чтобы молодое солнце позвать, зиму с почестями в обратный путь направить. Надо что ли сходить будет, редко он теперь за стенами терема объявлялся — разве что родителей проведать иногда...

Вдруг совсем рядом послышались причитания девичьи, кто-то засуетился шумно и бестолково. На свою беду решил Велеслав глянуть, что да как. За углом возле старой берёзы служанки боярышню свою успокаивали, что горючими слезами заливалась, на вершину оной берёзы глядя. А там котёныш махонький, пушистый в ветку вцепился и мяучил жалобно. Увидела его боярышня, глаза надеждою засияли:

— Помоги ты мне, Велеслав. Неужто добрый молодец девушке в беде откажет?

Ну вот как тут сердцу не смягчиться, не подсобить по доброте душевной? Сбросил он шубу с плеча, за нижнюю ветку ухватился, подтянулся на руках — да так до вершины берёзы и добрался. Котёныш, тварюшка неблагодарная, ещё за палец укусил — зубки хоть мелкие, а всё одно больно.

Обрадовалась боярышня, пропажу свою к груди прижала.

— Ох спасибо тебе преогромное! Кабы не ты замёрз бы там дурачок.

А сама ручкой будто невзначай на служанок машет, чтобы шубу благодетелю на плечи накинули да скрылись с глаз, наедине оставили.

— Ярогнева я, казначея старшая дочь.

— Рад знакомству с тобой, — кивнул Велеслав ей вежливо, да своей дорогой идти собирался. Не позволила, за запястье ухватила.

— Служба твоя — она не волк, в лес не убежит. Ты выслушай сперва.

Убедившись, что никуда он не денется, отпустила его Ярогнева, да тут же словом как обухом топора ударила:

— Давно я за тобой наблюдаю, Велеслав. С первого взгляда ты мне полюбился. И статен ты, и лицом пригож. А теперь когда княжей награды удостоился, так и батюшке понравишься. Женись на мне — ни в чём нужды знать не будешь.

Ответил он ей, от потрясения оправившись:

— Ты не торопись, боярышня, так же не делается. Мы с тобой считай первый раз лицом к лицу встретились, а ты сразу про женитьбу. Да и полагается вроде, что это я сватов заслать должен, традицию соблюсти...

Улыбнулась Ярогнева загадочно, глаза опустила:

— И впрямь чего это я? Совсем от любви о приличиях забыла. Прости уж меня за прямоту. Свадьбу ж зимой не сыграешь, до следующего урожая вон сколько времени — успеется. Но ты подумай, Велеслав, хорошо подумай...

С тем и ушла, котёныша к себе прижимая. Тот на руках хозяйки уснул уже, разомлев.

Велеслав шубу на плече поправил, к берёзе той спиной прислонился. Голову запрокинул на небо глядючи.

Вот бы, наверное, матушка порадовалась! Казначей — это тебе не пекарь, больно хорошо таким родством перед соседями кичиться. Может и впервые в жизни даже задумался над её чаяниями серьёзно. Представил, как на упряжке бубенцами увешанной подъедет к дому невесты, какой покров красный на ней надет будет... Вроде всем хороша Ярогнева! Здоровьем так и пышет, коса до пояса... Вот старый волхв из книги клятву зачитает, поднимет он покров, поцелует жену молодую...

И тут будто молния в его домыслах сверкнула, расколола складную картинку надвое, осколки в разные стороны осыпались. Одно лишь лицо перед внутренним взором осталось, самое милое, самое дорогое во всём белом свете. Раньше Велеслав не задумывался даже, а может — просто гнал эти мысли прочь непроизвольно, но тут понял с потрясающей ясностью: не сможет он через себя переступить, кого-то кроме Варвары поцеловать, с кем-то другим брачное ложе разделить. Лучше уж в холостяках всю жизнь проходит, чем и жену, и себя обманывать станет!

Но холодно, однако, стоять вот эдак нараспашку! Велеслав закашлялся, горло прочистил, да в терем поспешил обратно — ещё простудится не хватало.

У Мировида в берлогу дверь оказалась открыта, а Варвара уже там хозяйничала — записки о пойманных казнокрадах с доски снимала. Его увидела — рукой помахала приветливо.

Вот ведь судьба как поворачивается, будто насмешничает! С тех самых пор, как Велеслав из отрочества вырос, вокруг него постоянно девки вились, как матушка выразилась, хоть метлой разгоняй. А та единственная, что мила его сердцу, как к брату относится, али ещё кому такому. Или может — вдруг робкий огонёк в груди затеплился — не видит он чего? Что если она бы и рада его привечать, да долг наследной княжны не позволяет? Но тогда уж точно не стоит ничего говорить, несбыточным соблазнять.

Решив про себя так, Велеслав ладонь в ответном приветствии вскинул:

— Много я всего развесил, одна долго возиться будешь. Давай помогу?

Неделя минула, другая. И за недели те жизнь Велеслава в тереме в Пекло превратилась. Ни служанки, ни боярышни на него больше не глядели, тут же глаза отводили — будто настрого запретил им кто. Оно бы и слава богам, если бы не Ярогнева. Поглядишь на неё — сразу понятно, чьих рук дело. Неупокоенным духом она Велеслава преследовала, то во дворе с ним столкнётся, то на конюшне, то после трапезы подкараулит. Про женитьбу больше не заикалась, лишь улыбалась многозначительно да пирог какой или сладость подсовывала. Вот знал Велеслав, что не надо брать, а как тут не возьмёшь, когда она в руки вложит и убегает. Не догонять же её, гостинцем на ходу размахивая — засмеют!

Дошло до того, что он всё ходы в тереме выучил, по каким только чернавки и ходят, Ярогневу стал боковым зрением за десяток аршин замечать и ускользать заранее подобно ветру степному — даже Хан, наверное, гордился бы им, коли узнал.

Но хуже всего было не это. Покуда Велеслав сам себе в чувствах к Варваре не признался, то столкнуться с ней у Мировида почитал за праздник. А тут не хотел, но начинал представлять, как другой жених, непременно кровей княжеских, её за руку берёт, подле себя на пиру свадебном сажает — и сразу волком выть хотелось. Чтобы душу не бередить, стал он этих встреч избегать, задания просить посложнее, чтобы и ходить подальше и задержаться там подольше. Десница воеводин нарадоваться на него не мог — за троих помощник работает, причин такого рвения не зная.

Когда гульбища объявили, Велеслав отпросился на пару деньков в отчем доме пожить, разум свой в порядок привести. Больше всех Ждана обрадовалась:

— Вроде правильно, что все птенцы разлетелись, свои гнёзда свили, а всё ж таки пусто в избе без тебя, сынок.

Так ей не хотелось семейного единения нарушать, что даже вопросов не задавала, ни о службе, ни — слава богам! — о невестах.

Зато сама рассказывала, как сын плотника, набравшись смелости, к Прасковье посватался, как у среднего брата дочки-двойняшки родились, как дед Горазд помер, а потом не помер — спал так крепко оказывается... Знай слушай и поддакивай — и думать ни о чём времени не остаётся.

В самый день праздника, как водится, заполонили улицы ряженые — в личинах берестяных со страшными харями намалёванными, в тулупах, наизнанку вывернутых. Ходили по дворам, песни пели — ну и проказничали, не без этого. Поболее всего их, конечно, на площади было. Ряженые хороводы водили, пляски дикие плясали, горожан в те забавы увлекали — хотят те этого али нет.

Сам Велеслав у края пристроился, рядом с котелком, где сбитень горячий продавали. Хорошо вот так сбитня выпить на морозе! Вдруг откуда ни возьмись чёрт объявился — чёрный тулуп на нём, хвост по земле болтается, рога козлиные на шапке закреплены. Личину задрал, кружку из рук выхватил да вылакал залпом, даром что кипяток.

Присмотрелся Велеслав к ряженому внимательнее — а там рожа знакомая, Ханова. Ухмыльнулся степняк, рот в кривой улыбке растянул:

— До чего ж весёлая у вас, городских, потеха — чудищем потусторонним вырядится! Ты вот зря не участвуешь. Слыхал, делается это, чтобы тьму свою без вреда наружу выпустить, волю ей дать, в глаза посмотреть — дабы потом весь год не донимала.

— Ну уж нет, — Велеслав покачал головой с сомнением, — тьма моя — то кровь ведьмина, наследие чёрное. Такую освободишь, даже если личиной скроешь — то потом обратно не загонишь.

Ответил Хан голосом серьёзным, что обычно ему несвойственно:

— А ежели на ту тьму глаза закрывать, будто и нет её вовсе, то оглянуться не успеешь — а тебя самого уже нет, осталась только тьма.

Прозвучало зловеще, будто пророчество роковое изрёк. Но миг короткий — уже рассмеялся степняк, личину обратно опустил, да и затерялся в толпе ряженых. Только обзор перестал закрывать, так тут же явление, что похуже чёрта — Ярогнева стоит, смотрит взглядом, не сулящим ничего хорошего.

— Что, — говорит, — подумал над моим предложением? Ответишь прямо, как мужик, или опять пса за хвост тянуть будешь?

— Отвечу, отчего ж не ответить, — затеплилась у Велеслава надежда, что вот скажет он всё, как есть, и отстанет от него боярышня, — не могу я на тебе, Ярогнева, жениться. Другую люблю.

Оскалилась так, что змея ядовитая позавидует:

— Ах вот как, любит он. Чтож, смелость твою признаю — за то и уважаю. А так ли зазноба твоя смела будет? Я ей только пальчиком пригрожу — руку на отсечение дам, тут же скажет, что знать не знает никакого Велеслава.

Тут уж он не выдержал, сказал без любезностей:

— Вот чего ты ко мне, как клещ, прицепилась? На кой тебе муж, которому на тебя и смотреть тошно, ты его ещё вперёд свадьбы довела?

— А затем, возлюбленный мой, — вот как надо изловчится, чтобы прозвание нежное как проклятие прозвучало? — что я всегда получаю, что хочу. Еще неделю тебе даю. Не захочешь добром — и я уже не буду так ласкова.

Слово последнее за собой оставила — так хоть ушла, всё облегчение.

Вот как девицу усмирить дурную? По правде она ничего плохого не делает, ну разговаривает, ну сластями угощает. А что житья не даёт — так того аршином не измерить, не доказать.

На следующий день Велеслав к казначею пошёл — ежели у кого на дочь хоть немного влияния есть, так у него.

Казначей — мужик важный, бородатый, взглядом суровый. Пару лет назад, пожалуй, и струхнул бы перед таким! Но сейчас Велеслав и себя считал человеком не последним — а потому всё, как есть, рассказал, не приукрашивая.

Выслушал казначей внимательно, с сочувствием даже.

— Я, — говорит, — тебя понимаю. Нрав у моей дочери далеко не медовый, не каждый выдержит. Но я сызмальства её знаю — как удумает чего, так и не успокоится, пока не получит желанное. Сможешь сам от затеи со свадьбой отговорить — оба вздохнём с облегчением. А коли нет — то не взыщи, я на её стороне буду. Сам подумай, какой позор: девица первая в любви призналась, традиции не уважила, а ей от ворот поворот дали.

Велеслав кивнул, что услышал, да распрощался поскорее — ясно уже, что казначей ему не помощник. А больше, пожалуй, и не к кому обратиться — матушка с отцом ничего дельного не присоветуют, скажут — женись, нечего нос воротить. К Мировиду идти гордость не позволяет, он его великом разумником считает, как тут признаться, что с девицей разобраться не в силах? Придётся самому крутиться — не впервой. Благо неделя подумать есть — авось придёт в голову что-то дельное.

Вот только неделю Ярогнева обещала, а не дала — всего четыре дня прошло, как под вечер в одном из пустых проходов, что к месту службы ведут, подкараулила.

Спрашивать уж ничего не стала, с угроз начала:

— Ты, Велеслав, прежде чем в другой раз мне отказывать, вот о чём подумай: батюшка мой всем княжеским золотом ведает, к нему даже воевода на поклон ходит. Коли захочет он, чтобы духу твоего здесь не было, так не то что в терем, в город больше не войдёшь.

Ну вот что тут отвечать, как уговорами отделаться? Нелюдем себя выставить, обещать, что как только женой станет, то поколачивать он её будет за каждый проступок? А что, дела семейные, сюда уже даже отец не вхож... Да и то, кажется, на Ярогневу и это не подействует...

Пока мысли Велеслава метались, как бесноватые, пытаясь хоть что сообразить, голос раздался, будто с самих Небес:

— А ты, Ярогнева, прежде чем людей страшать, подумай о том, что не у одной тебя тут отец силой наделён. Вот намекну батюшке, что казначеевой дочери осьмнадцатый годок пошёл, а она всё в девках ходит. Что сокольничий недавно в третий раз овдовел. И пусть пятый десяток разменял, слухи ходят, что до ласк он сильно охоч, ни одна жена не выдерживает — а с твоей натурой огненной будет в самый раз...

Боярышня тут же лицом побелела как полотно:

— Княжна...

— Княжна, княжна, — подтвердила Варвара, — а в будущем ещё и княгиня. Мне на роду написано за порядком следить. Так что ежели узнаю, что ещё кому-то отцовским гневом угрожаешь — мигом за сокольничим замужем окажешься.

И куда только вся дерзость подевалась? Задрожала Ярогнева, как лист на ветру, залебезила:

— Ты не серчай княжна, не серчай. Пошутила я слегка, да перестаралась...

И бочком-бочком с глаз долой исчезла.

Отвесил Велеслав Варваре шутовской поклон, проговорил просто, как раньше разговаривали:

— Спасибо тебе великое. Вот теперь и ты меня выручила — а то съела бы гадюка живьём и не подавилась!

А после улизнуть попытался — пока мысли горестные не вернулись, душа не заболела.

Двух шагов сделать не успел, как окликнула:

— Велеслав! А ну стой, где стоишь!

Не по чину княжне напрямую перечить, остановился. Обошла его Варвара, в глаза взглянула соколом:

— Что ж ты от меня, аки тать лесной, вечно бегаешь?

Разум наплести чего подсказывал, на дела сослаться, на случайности... Не смог. Не захотел. Притянул к себе, к груди прижал — как в последний раз. И впервые за долгие дни тепло вдруг сделалось, будто лёд на сердце растаял. Молчал мгновение — бесконечно долгое, — навсегда в памяти сохранить стараясь.

— Тяжко мне, княжна, с тобою рядом находиться. Улыбку видеть, голос слушать, рук твоих нежных нечаянно касаться, зная, что никогда ты моей не будешь.

Щеки Варвары вмиг румянцем окрасились, застыла, что сказать не зная, только дыхание слышно, частое и жаркое. Выдавила из себя почти жалобно:

— Не называй меня княжной. Хотя бы ты.

Велеслав к губам её наклонился, так близко, как только мог, границу тонкую, незримую... нерушимую не пересекая:

— И что тогда мне делать прикажешь? Если каждый миг рядом, но не вместе, больнее сабли ордынской ранит. Может, дашь разрешение, что в ту ночь я поклялся спрашивать?

Не ответила. Да и глупо было надеяться. Слишком тяжела корона княжеская, чтобы так просто от гнёта её освободиться.

— А раз так, не трави душу. Терем велик, будем жить, как жили.

Хотел было тотчас отпустить, отстраниться, да руки словно одеревенели. Долго пришлось остатки воли собирать, чтобы от тепла волшебного, света своего единственного в вечный холод вернуться.

Но всё ж таки он ушёл, злую судьбу на чём свет проклиная. На этот раз Варвара не стала его останавливать.

В светлицу свою возвратился, на перину упал, руками в подушку вцепился. Уж сколько раз Велеслав себя уговаривал, что нельзя в чувствах своих признаваться, покоя девичьего тревожить, да только верил в глубине души, что коли скажет — легче станет. А вот не стало почему-то. Будто последнюю несбыточную надежду своими руками убил, журавля своего небесного упустил.

Минул час, а может два — совсем он счёт времени потерял. Уж полная луна взошла, свет, сквозь окно пробившийся, серебристые узоры на полу нарисовал.

В дверь постучали. Уверенно, требовательно. Видеть никого не хотелось до омерзения, но как не помнить, что на службе он, обязанностями наделён. Встал Велеслав нехотя, засов отодвинул, да так и замер, глазам своим не веря.

Варвара воровато огляделась, внутрь его подтолкунла легонько, да створку поплотней за собой затворила.

— Долго я над твоими словами думала, о долге княжеском себе напоминала, — степенно говорит, как княжне подобает, а голосок нет-нет, и дрогнет, — да вот только не хочу я по уму поступить, чтобы всю жизнь маяться да об том жалеть.

— Это разрешение? — спросил, потому что должен был спросить, а чувство такое, будто солнце посреди ночи разгорается.

Улыбнулась, словно тяжкий груз с души сбросила. Пошутила даже:

— Это приказ.

Переоценивают, ох переоценивают люди смысл первого поцелуя. Во второй раз даже лучше получилось.