Жнец и его тень

Глава 28. ⟰♜ Поцелуй смерти

Сознание возвращалось медленно. Сначала среди бескрайней темноты, как обломки кораблей на поверхность океана, стали всплывать обрывки мыслей, бессвязных, странных. Потом её рассекла узкая серая полоса, что становилась всё шире, наполняясь загадочными размытыми пятнами. Много времени прошло или мало? Ближайший силуэт стал обретать чёткость, как если бы кто-то выкручивал ручку настройки. И вот уже стало возможно разглядеть медсестру в белой маске, что склонилась над ней, внимательно следя за пробуждением.

— Где я?

— Центральная городская больница. Вы пришли в себя? Хорошо, я позову доктора.

Варвара слабо кивнула, и медсестра ушла. Теперь она смогла разглядеть очертания двухместной палаты, заполненной новейшим оборудованием. Вторая койка, по счастью была пуста — это было только на руку. Ведь она чувствовала, что рядом есть кто-то ещё.

— Я знаю, что ты здесь. Почему не показываешься?

Сперва чёрный дым нарисовал в прозрачном воздухе зыбкий контур, быстро обернувшийся фигурой в кожаном плаще.

— Обычно люди не любят, когда смерть заходит к ним в больницу.

— Да ну тебя с твоей профдеформацией! Наш случай ну никак не напоминает обычный.

Варвара попыталась приподняться на локтях, но он, внезапно исчезнув, появился вновь уже сидящим на краю кровати и удержал её за плечо.

— Лежи. А то швы разойдутся.

Варвара смотрела на его лицо, вспоминая все те короткие моменты, когда они оказывались так же близко, и эти воспоминания приятно грели душу. И вообще, разве не здорово, что она всё ещё в мире живых, а рядом её милый, заботливый... ангел смерти. На фоне всего остального уточнение казалось мелким и незначительным.

— Знаешь, о чём я думаю? Что, поскольку между нами не осталось секретов, сейчас я тебя поцелую, и никакая дурацкая случайность больше не помешает мне это сделать.

Опустил глаза, как делают, когда собираются сказать что-то неприятное:

— Поцелуй жнеца возвращает память о прошлой жизни. Это может быть страшно. Даже больно.

Если он собирался таким образом её предостеречь, то просчитался: единственное, что Варвара почувствовала, это радость от ещё одной разгаданной загадки. Так вот что произошло тогда на вечеринке!

— А мне всё равно. Я всё-таки заранее подсуетилась, и уже знаю всё, что там увижу. Тем более, в свете произошедшего, уж как-нибудь вытерплю пару кадров, как меня всего-то ещё разок убили! Мне будет гораздо хуже, если я сейчас испугаюсь и... — запнулась, отгоняя не вовремя нахлынувшее секундное смущение. Закончила невпопад: — несправедливо, что другим девушкам полагается, а мне нет! Было бы из-за чего, какие-то воспоминания...

Он мягко улыбнулся, снял шляпу и аккуратно положил поверх одеяла. Наклонился к её губам, едва-едва не пересекая последнюю черту:

— Если ты правда этого хочешь.

— А ты? — запоздало спросила Варвара, чувствуя, как сердце ускоряет ритм.

— Больше всего на свете.

Слова больше были не нужны, сомнений не осталось. Первое прикосновение его губ было нежным, осторожным. Так касаются хрупких весенних цветов, боясь повредить молодые лепестки, но... воспоминания нахлынули на Варвару грохочущим водопадом, накрывая с головой, мешая дышать.

Пшеничное поле...

Резные наличники терема...

Какие-то люди в парче и мехах...

Ночь. Луна. Кровь...

Варвара не пыталась присматриваться к пёстрой мозаике, что сама собой складывалась в картину целой жизни. Не до неё, не сейчас! Единственное, что она хотела — вырваться из этого водоворота, вновь оказаться в том единственном моменте, который действительно важен. И наконец волна отступила. Схлынула куда-то за границы разума, обещая напомнить о себе потом.

Как же восхитительно, как сладко снова чувствовать себя здесь и сейчас! Его губы были прохладными, будто оправдывали прозвище «айсберг», но целовали так горячо и жадно, что по спине пробегали мурашки, а в груди полыхал пожар. До сих пор незнакомое, но слишком приятное ощущение, которое хотелось растянуть на целую вечность.

В коридоре что-то громыхнуло, заставив ангела смерти резко выпрямиться и машинально притянуть к себе шляпу — чтобы в любой момент исчезнуть, не попасться медикам на глаза. У Варвары немного кружилась голова. Но дверь так и осталась закрытой, мимо проехала каталка — и только.

Чуть расслабившись, он внимательно посмотрел ей в глаза и неожиданно спросил:

— Каково это — целовать собственную смерть?

С таким серьёзным лицом, как будто отчёты со стажёров собирал. Варвара усмехнулась, подумав об этой аналогии.

— Вот ведь бестолковый. Я же не какую-то абстрактную смерть целую, а тебя. И в такое время мне вот совсем-совсем наплевать, кем ты работаешь.

— Совсем-совсем наплевать? Мне триста лет, я щелчком пальцев могу сломать человеку все кости и заставить броситься под поезд, взглянув в глаза. И ты правда хочешь видеть рядом с собой такое чудовище?

Варвара аж поперхнулась от возмущения. Разве можно поцеловать девушку так, что она едва не забыла, где находится, а потом спрашивать подобные глупости?

И лишь мгновение спустя, заметив даже не улыбку — её призрачную тень в чуть приподнятых уголках губ, поняла... что он так шутит. Чтоб его с этим могильным юмором!

— Люди каждый день только и делают, что говорят смерти: «Не сегодня», — подходящий ответ пришёл сам собой, — Но когда смерть говорит подобное тебе, то, кажется, бояться совершенно нечего, не находишь?

— Действительно.

Варвара успела увидеть другую улыбку — ту самую, что ей так нравилась, широкую и беззаботную. И сразу — быстро растаявший тёмный дым.

Вошедший врач тщательно протёр очки прежде, чем надеть их обратно на нос.

— Как вы себя чувствуете, Варвара Петровна?

Она озадаченно хмыкнула: Варварой Петровной её до этого называл только завуч — когда взывал к совести и просил больше не бить одноклассника портфелем по голове за попытку дёрнуть за косу. Наверное, папа подсуетился, поставил на уши всю больницу.

В любом случае, пробуждение по мнению Варвары получилось весьма приятным, а потому она ответила:

— Хорошо. Очень хорошо.

— Понятно. Наркоз ещё не до конца отошёл, — резюмировал врач и что-то отметил в блокноте.

Он внимательно осмотрел повязку на животе, записал показания приборов. Варвара не сопротивлялась, позволяя врачу делать свою работу. Он почти закончил, когда в палату, иначе и не скажешь, влетела мама, на ходу натягивая на сапог бахилу.

— Варенька! Доктор, что с ней? Скажите, мне, что опасность миновала!

— Успокойтесь, — врач ещё раз поправил очки, — операция прошла хорошо. Теперь ей просто нужно время на восстановление.

— Спасибо, доктор. Спасибо вам! Вы не представляете... Если вам...

— Оставлю вас наедине, — он ободряюще похлопал маму по плечу и тактично вышел.

Мама опустилась на пустой стул возле кровати, протянула руки, чтобы крепко обнять, но отдёрнула на полпути, боясь повредить швы.

— Как только папа позвонил, я вылетела ближайшим рейсом! Ты не представляешь, как я волновалась!

Варвара дотянулась до её ладони и чуть сжала холодные пальцы:

— Мам, всё в порядке. Со мной бы ничего не случилось.

Она покачала головой:

— Ох, мне бы твою уверенность, дочь. Как тебе удаётся быть такой спокойной? Наверное, дело в лекарствах...

В другое время Варвара не сказала бы при родителях таких вещей, но тогда, наверное, поддалась чувствам.

— Я просто нравлюсь смерти. И пока это так, из мира живых меня никто не заберёт...

Ближе к вечеру действие препаратов постепенно сошло на нет, и живот начал чесаться, а потом болеть. Такая мерзкая зудящая боль, к которой можно притерпеться, но спать мешает всё равно.

Чтобы отвлечься, Варвара занялась изучением своей прошлой жизни. Память поддалась — и весьма охотно. Кадры прокручивались в голове, как документальное кино. Просто кладезь исторических фактов! Отличный доклад бы получился, жаль без письменных источников никто не поверит... Какие-то моменты были трогательными и радостными: Варвара ощущала ту старую любовь, но не как в первый раз — остро, это скорее походило на светлую ностальгию о том, что было, но прошло.

Когда там, в воспоминаниях, в сердце вонзился нож, в груди засаднило фантомной болью, но это было последнее, что беспокоило Варвару. Даже живот почти прошёл. Она просто лежала, глядя в потолок и думая о том, что из-за раны придётся проторчать в больнице несколько дней, а то и недель. Она же извёдётся, пытаясь угадать, обманул ли её Кощей или собственная память!

Потому что на воображаемой киноплёнке не было никакого Хана. Это Велеслав убил Варвару.

— Не вини в том меня, себя вини. Ведь ты — это и есть я.

Хан возвышался над ним — не как чёрт, как сама Тьма воплощённая. Отблески факелов превращали всё вокруг в картину Пекельной пустоши.

— Идём, — коротко приказал степняк.

Не было сил, ни телесных, ни душевных отпустить Варварину руку. Хотелось лечь здесь рядом с ней и вместе уснуть смертным сном... Но тело Велеславу больше не принадлежало. Как в забытьи он зашагал по знакомым проходам. Вперёд, вглубь княжеского сада. Там, под старым дубом нашёл бугорок, такой неприметный, что не зная не найдёшь.

Хан осторожно приподнял слой земли с живой зелёной травой, распахнул крышку деревянного ларца, где поверх кафтана, поверх шапки лисьей лежала самоцветная сабля.

Что за морок? Как оказались здесь те самые одежды, что сейчас духа нечистого украшали?

— Знаешь, что это? — спросил Хан с неприкрытой злобой. — Приданое, что бабушка Бахира для жениха хранила, да за деда твоего вышла, не сгодилось.

Молчал Велеслав. Страшное осознание как молотом кузнечным в голову забивалось.

— Да, Велеслав, — каждое слово Хана и было ударом этого молота, — это ты Некраса и его шайку в лесу порешил. Это твоя рука сотнику удар нанесла. Это ты Варваре своей свадьбу сорвал. И вот теперь это ты убил её!

— Нет, — разум пришёл в совершенное смятение. — Нет... нет... ты лжёшь мне, чёрт...

Всё, что Велеслав мог сейчас — отрицать очевидное. А память тем временем уже рисовала картины, одновременно сладкие и болезненные. Как танцует в руках ветер, разбрасывая по поляне разбойников. Как вгрызается сабля в живую плоть... как летит нож прямо в сердце.

— Ты — дурак, Велеслав. Ты правнук шаманки, что повелевала степью. Внук ведьмы, что красотой своей пленяла даже врагов, и ратника, что берёт, не спрашивая. Ты мог бы стать величайшим из ханов и объединить племена. Или князем этого насквозь прогнившего города. Для этого тебе просто нужно было прислушаться к голосу свободной крови, стать мной, своей самой могучей, самой лучшей частью. Но ты избрал удел раба, вечного ордынца для чужого народа. Так пожинай же плоды того, что натворил.

Весь мир, что ещё вчера казался непознанным и огромным, навсегда обернулся кошмаром, которому не будет конца.

— Первого луча солнца дождусь, — Велеслав закрыл тайник, и, поднявшись на ноги, принял решение, — и пойду повинюсь. Пусть голову рубят — заслужил. От одного лишь тошно — Варваре Небеса уготованы, а мне с тобой лишь Пекло светит. Даже в посмертии в глаза любимые не посмотрю.

— Давай, признавайся, — хохот Хана набатом гремел в ночной тишине, — но предостерегу тебя напоследок: твоя жизнь — моя жизнь. А свою я собираюсь дорого продать. Скольких сотоварищей ты готов в жертву принести, чтобы навсегда со мной распрощаться?

Вот что ему противопоставить? Не верить причины нет — и правда весь город в крови утопит.

— Тогда... я уйду в лес. Отшельником стану, ни к чему мирскому не прикоснусь, только бы тебя, отродье Пекла, в узде удержать...

Тревогу в тереме быстро подняли, ворота городские крепко на замок закрыли. Но слетели они с петель по одному слову. Чёрный конь растворился в ночи, не догнали его ни копья, ни стрелы.

Торёная дорога ложилась под копыта, как путь в никуда.

Преследуя, издеваясь, в голове звучал голос:

— Беги, Велеслав, беги. Да только нельзя убежать от себя...