Жнец и его тень

Глава 40. ♛ Ад — это другие

Они ненавидели его. Князь чувствовал это в каждом взгляде в спину, в каждом жесте, в каждом сказанном слове.

Мерзкие продажные душонки.

И как только отец терпел их неумеренную алчность? Словно псы дворовые виляют они хвостом — а как отвернёшься, сразу стараются ухватить кусок пожирнее.

Терпел — потому что не верил, что бывают другие? Терпел... потому что сам был слеп?

Пустое об этом сейчас думать. Его, князя, глаза открыты, он видит ясно. Видит, какая тишь в городе и тереме наступает, стоит догореть костру. Люди становятся любезны и приветливы, золотой на площади уронишь — сутки никто не подберёт. Почему нельзя, чтобы так было всегда? Нет, гнилая людская натура, чуть от страха оправится — и опять наружу лезет.

А самое дрянное во всём этом то, что пытаясь покрыть себя, не гнушались возводить напраслину на других. Взять стряпчего, что обратился в прах неделей раньше, как тот красноречиво распинался, де Велеслав, колдун проклятый, чарами нечестивыми разум батюшки князя затуманил, как корова хвостом им вертит! Не захочешь — а призадумаешься. И что же, в следующий день выяснилось, что тот мзду берёт, только не деньгами, а верховыми жеребятами — вроде как и не мзда вовсе.

Велеслав — он не такой, может, один на всё княжество. Он чистый, честный. У него самого душа кровью обливается, когда очередного злодея предаёт казни. Ну а как с ними по-другому?

— Правосудие, порядок и справедливость — вот к чему мы будем стремиться, — любил повторять наставник. — И нам придётся прибегать к жёстким мерам — ради всеобщего блага.

Благо для всех стало их общей мечтой, единственным чаянием. Ступая на этот путь князь верил, что люди поддержат его во всём — а они возненавидели. Глупцы неблагодарные.

— Не терзайся об этом, милый князь. Слабому человечьему рассудку трудно осознать истинное величие.

Верно говорил, мудро. Но до чего же тяжело быть великим! Ладно бы только смотрели — постоянно находились и те, кто хотел низвергнуть, смешать с грязью.

Князь помнил, как однажды на трапезе он кашу хотел попробовать — необычный запах, орехами что ли приправили? — а Велеслав миску у него отобрал да повелел главного повара сейчас же позвать. Протянул ему кушанье:

— Ешь.

Повар побледнел, как полотно, руки задрожали. Велеслав молча смотрел на него, в глазах отражалось пламя. Тихо стало в трапезной, муха пролетает — слышно.

Медленно-медленно повар кашу зачерпнул, натужно проглотил — и прямо перед столом упал замертво.

— Вот вы как своего благодетеля любите, — наставник обвёл остолбеневших бояр взглядом, казалось, те под столы готовы попрятаться, да гордость не позволяла.

Но минута прошла, он миску на пол, подле тела повара, бросил и за стол сел, будто и не случилось ничего:

— Что ж вы не трапезничаете, бояре? Продолжайте, продолжайте.

В этом спокойствии князь старался подражать ему — и хоть внешне, но преуспевал. И от того только сильнее становилась ненависть. Ну и пусть их — после поймут. Если не они — то благодарные потомки.

В один из дней суета в тереме поднялась — давно такой не было. Гонец прискакал из земель, что к востоку, за лесом раскинулись. Желает, говорит, мой князь с соседом дружбу установить, союзник он ведь никогда не помешает.

Тотчас в груди зародилось волнение — со своими бы совладать, а тут пришлые! Вдруг чего не понравится? И отказать тоже нельзя, обычай гостеприимства нарушить — обида будет смертельная...

Велеслав же встретил известие странным возбуждением, будто давно этого ждал, к тому готовился. Трапезу задумал — словно пир на весь мир, терем приказал цветами украсить. Как к свадьбе готовился, честное слово!

И вот в назначенный срок вместе со своею свитой проехал сосед по мосту надо рвом, во двор терема ступил. Был он крепок и разумен, к себе располагал, волосы только с проседью да печать горечи на лице. Руку пожал сердечно, губы улыбкой смягчились. Да только в миг всё это исчезло, когда наставника увидел. Скривился — будто глотнул порченной простокваши. И всяческая благосклонность к Старохронску улетучилась. Нет, на пиру он чарку за богов поднимал, как должно, убранство хвалил, ведь ради него расстались, а в глазах, едва взгляд на Велеславе останавливается, — жгучая ненависть.

Уж её-то князь научился различать отлично.

А потому, едва все по покоям разошлись, прокрался он за гостем невидимой тенью — как наставник научил, очень пригождается, когда надобно, что о тебе челядь говорит, послушать.

В тёмном углу оба и сыскались — пусть Велеслав и был выше пришлого князя, к стене позволил себя прижать, не сопротивлялся.

— Вот значит как... — тот князь слова выплёвывал, как терновые кости, — ты, убивец, славно устроился. Небось забыл уже, как дочь мою любимую смерти предал!

На Велеслава тогда смотреть стало страшно. Маска безразличия треснула, спала, а под ней оказалась настолько лютая злоба, что не каждый пекельный чёрт на такую способен.

— Я Варвару больше собственной жизни любил, — как змея зашипел, — костьми бы лёг, лишь бы никто не потревожил её покоя. Моя рука удар нанесла, и того я себе вовек не прощу, но твоя слепота, княже, взрастила тех, кто действительно в её гибели повинен! Тех, кто спит на степном золоте. Тех, кто сидит от тебя по правую руку.

— С какой стати мне верить тебе, душегуб?

— А ты всегда верил не тем, кому следует, но... — Велеслав улыбнулся, страшной, безумной была эта улыбка, — ты сам привёз его в мой город — к моему правосудию. Благодарю тебя, княже.

— Ты что несёшь?...

Не успел ничего более произнести — свои же ратники крик подняли:

— Князь, князь, там воеводу нашего схватили да на площадь поволокли!

Лишь на мгновение отвлёкся — а Велеслава уже след простыл, ветром обернулся.

Владыка Старохронска сразу понял, что грядёт — отправился на площадь. Но как быстро ни шёл — к началу опоздал, костёр уже взметнулся высоким градом. Насколько ещё можно разобрать, человек в годах, ни за что не догадаешься, что лиходей. Впрочем... а впрочем, все они такие — умудрённые, солидные, благообразные, но чуть заглянешь глубже — алчность и грязь.

Истошные вопли резали слух — всегда, как в первый раз, но запах гари приятно щекотал ноздри. Это значило — ещё одна душа очистилась огнём. Значило, что в мире стало чуточку чище.

— Что ты смотришь, сосед?! — пришлый князь, презрев благочиние, его за грудки ухватил, — как так вышло, что в твоём доме моих людей казнят без суда?! Немедле повели им остановиться!

Признаться часть его струхнула, как несмышлёный отрок, уж даже рот открылся, чтобы приказать брёвна разбросать, огонь усмирить... благо, вовремя вспомнил, что он князь. Как можно показать, что в городе твоём что-то без твоего соизволения происходит? Пришлые — они уйдут. А свои-то успеют бессилие почувствовать.

— Нет, — он покачал головой. — Велеслав — палач, но я есть судья.

Смесь сложных чувств на лице, пальцы разжались, дар речи потерял.

Но он тоже князь — и тоже должен быть сильным.

— Помяни моё слово — за кровавой вирой я ещё вернусь.

Резким жестом приказал своим в обратный путь собираться — их не удерживали.

Наставника князь встретил ближе к вечеру. На языке вертелось спросить, так ли надо было с соседями ссориться, грубо закон гостеприимства попирать... но другое вырвалось, об имени, от звучания которого будто сердце от обиды защемило:

— Кто такая Варвара?

— То старый шрам, милый князь. Что уже не болит, а воздаяния за себя требует.

Не было в его речах ни ярости, ни злорадства. А были ли они вообще, не показалось ли? Темнота же завсегда лица искажает, на чертей похожими делает. И всё же, и всё же...

— И это твоё воздаяние стоит войны?

Сказал и тут же смутился, в глазах Велеслава усмотрев, что спросил несусветную глупость.

— Любая возможность задавить чумных крыс стоит войны. А в тех землях таких видимо-невидимо.

Да что же это с ним такое сегодня? Наставник о нём и Старохронске превыше себя печётся, на всё у него объяснение есть разумное и правильное. А тут о какой-то девке услышал — и сразу в нём засомневался?

Разве так пристало вести себя не ребёнку, но князю? Подумаешь, наставник о ком-то ещё заботился. Это было давно, и Варвара та мертва... да, мертва, мертва! ...

....хорошая, наверное была девушка, плохую бы Велеслав не выбрал. Так почему бы за неё не отомстить, тем более дело и с других сторон благое?

И начал Старохронск готовиться к битве. Воевода молодой в обороне, конечно, ничего не понимал, его не так давно назначили — старый-то, что батюшке служил, казнокрадом оказался, сжечь пришлось — зато был прилежен и старателен, что Велеслав ему говорил — в срок исполнял. А наставник-то в военном деле тоже оказался одарён, будто всю жизнь только им и промышлял. А было ли вообще хоть что-то ему неизвестное?

Долго ли, коротко ли, прискакал в терем гонец — и привёз он дурные вести. Войско оскорблённый сосед ведёт, да не один — с ещё одним князем сговорился, тот тоже хочет с Велеслава спросить — за сына.

Сам Велеслав лишь заметил с долей шутки:

— Так стало быть я их кровную вражду примирил? Однако ж это не каждому дано.

В поле повелел он недругов не встречать — а посадским укрыться за стенами. Только управились, как обрушилась на окрестности Старохронска буря, какой полвека никто не видел. За ворота шагу не сделать — ветер сбивает с ног, дождь извергается, будто полноводная река на землю пролилась, молнии сверкают, рассекая небеса на осколки. Но странное дело — если снаружи силы природы пытались со свету сжить, то в самом городе тишь, разве что слегка накрапывает.

Три дня и три ночи свирепствовала стихия. Не раз и не два за это время князь видел своего наставника на башне возле ворот. Ветер трепал его одежды, делая похожими на чёрные крылья, а он... смеялся. Смеялся над бурей, вместе с ней — он был самой бурей. Всесильным и всемогущим. Зрелище, вызывающее восторг и трепет.

Утром четвёртого дня, прячась за щитом из чар, подошла к берегу рва рыжая ведьма, на одно плечо перекошенная, прокаркала, бурю перекрикивая:

— Остановись, ведьмак! Поговорить с тобой хочу.

И удивительное дело, присмирела непогода, будто пёс у порога улеглась.

— С тех пор, как мы в тот раз виделись, трёх учениц я взрастила, всех с собой привела, но и вместе мы не смогли совладать с твоими чарами, кони шагу сделать не могут, у людей дыхание спирает. Не будет князь зря рать свою губить, уйдём на рассвете.

— Ты пришла известить меня, что вы сдаётесь? Как любезно, — Велеслав на неё сверху, с башни посмотрел, как на надоедливого жука.

— Спросить хотела, — ведьма издёвку пропустила мимо ушей, — как ты стал таким сильным, ведьмак?

— А за это тебя надо благодарить, Марьюшка, — у вновь князь услыхал, или показалось, что услыхал — далеко ведь, — то змеиное шипение, — великая сила, она ведь рождается из великой боли.

— Ты так сильно её любил?

Велеслав не стал отвечать, лишь рукой указал куда-то за край света:

— Убирайся. Я устал — а потому милосерден. Пока что милосерден — повторяться не буду.

Уже не посмела с ним спорить — оскалилась только бессильно на прощание.

В честь того, что беда миновала, князь повелел праздник закатить, каких Старохронск ещё не видывал. Боярин ты, купец или нищий — всех в тереме привечал, угостить обещался с княжеского стола. И люди от облегчения друг друга поздравляли, различий в чинах не видя — как отголосок того светлого будущего, для которого князь так старался. Чем не добрый знак?

И вот когда над городом такая благодать стояла, опять навестил его соглядатай, что несколькими годами ранее впервые объявился.

— Батюшка-князь, — поклонившись, он начал издалека, — задумывался ли ты, как наставник твой аж двух соседних князей разозлить умудрился?

— Так они его не слушали, злодеям попустительствовали, ясное дело.

— Коли с одним так было — то быть может, а второй раз уж закрадывается подозрение великое, что дело не в князе...

Вот что он привязался, нарочно ведь с Велеславом рассорить хочет!

— Почему я должен слушать твои гнилые речи?

— А потому, княже, что пожар, в котором твой отец вместе с братом погибли, тоже Велеслав устроил...

— Молчать! — тут уж князь не выдержал такой клеветы, оборвал соглядатая. — Жить хочешь — сгинь и больше мне не показывайся!

— Как прикажешь, княже, как прикажешь, — грустно соглядатай улыбнулся, жалостливо — аж противно. Но хоть правда сгинул. Выкинул князь тотчас его откровения из головы — поверил, что выкинул.

Да напомнили они о себе — на исходе лета. Князь привычно к наставнику шёл, да услышал в его покоях голоса. За дверью притаился — и прислушался.

— Сыночек мой, — ласковый голос женщины в годах. — Что же с тобой стало? Исхудал весь, синяки под глазами залегли...

— Не нужно, матушка, не трать слов на меня... — Велеслав отвечал ровно, как князь и привык слышать, ни в гнев, ни в печаль не сорвался.

— Вернись домой! Я князю в ноги упаду, он поймёт, он простит...

Как же у такого мудрого человека, а матушка — такая бестолковая? Не в чем Велеславу виниться, не за что извиняться! Сейчас как скажет ей...

— Моё место здесь. А ты уезжай домой, как и приехала, и забудь сюда дорогу. Теперь я лишь дух возмездия за людские прегрешения, не более. Умер твой сын — сердце вместе с Варвариным остановилось. Оплачь меня, как подобает, помяни добрым словом — и не вспоминай более.

— Велеславушка...

— Уходи.

Стрелой она из комнаты вылетела, такая сгорбленная, заплаканная. Впору пожалеть бы — а его самого кто пожалеет? Не разбирая дороги, князь к себе в опочивальню побежал, на перину рухнул, зубы сжал от обиды. Вот значит как?! Упокойником себя заживо обозвал, сердце, дескать, у него остановилось! А как же любовь отеческая, доброта безмерная? Всё — обман и притворство? Нет, быть такого не может... это он матери своей глупой соврал, чтобы не донимала, не мешала вершить великие дела... Точно ли ей?.. Одной ли ей?

Ветер завыл за окном — как всегда и бывало. Дверь скрипнула, принося секундное облегчение. Сейчас он всё объяснит — каждый раз объясняет. И будет всё, как прежде.

— Велеслав, — смахнув одинокую слезу, князь взглянул на него так твёрдо, как только мог. — Неужели ты меня никогда... совсем-совсем не любил?

— Кто сказал тебе такое, милый князь? — тёплота во взгляде, ласковая улыбка. Разве эти глаза могут лгать?

— Но я слышал... твой разговор с матерью, — но будто черти за язык тянули, заставляли продолжать, — ты говорил, что ты мертвец, что нет у тебя сердца...

«Скажи же, ну! Успокой меня!» — просила, требовала душа.

— А чего ты хотел, глупый князь? — а услышал вместо этого змеиное шипение. Всё ж таки тогда не показалось! — Ты же без меня и шагу ступить не можешь, ребёнок, который так и не вырос. Я сопли твои вытирал, страхи усмирял, делал твоё княжество великим, пока ты учился красиво сидеть на троне. И ты смеешь меня в чём-то упрекать?

— Не говори так! — слезы было уже не удержать, ручьями потекли. — Неужели ты не можешь просто...

— Просто — что? Придумать для тебя успокоительную ложь? — улыбнулся, но скорее — оскалился, — я не хочу. Я устал.

— Ах вот значит ты как заговорил! — обида закипала в груди гневом, — с целым войском совладал и всякие берега попутал! Я есть князь, а не ты! Я прикажу, и ты мигом окажешься...

— ... на костре? — злой, издевательский смех, — покажи мне того, кто выполнит этот приказ. Ты своими руками расставил по местам тех, кто слушает тебя лишь потому, что так повелел я. Я владыка Стархронска, я один. А ты всего лишь корона на моей голове.

Пожалуй, если бы он его ударил — и то было бы не так больно.

— И все-все годы, которые ты провёл со мной, для тебя ничего не значили?!

— Отчего же не значили, — жуткая перемена, когда звериный оскал меняется на лик полный любви и благости, — мы с тобой сотворили невозможное, мы почти очистили этот город от скверны. У нас впереди ещё целый мир. Так что отбрось свои детские обиды, иди, обними своего доброго наставника.

Хотелось, очень хотелось просто всё забыть, упасть ему на грудь, уткнувшись в лицом в чёрную ткань... Князь сделал шаг, повинуясь его колдовским глазам, опять обещающими всепрощение и поддержку — но в последний миг проскользнул под рукой, сорвал со стены самоцветную саблю.

— Ты поднимаешь на меня мой же клинок? — Велеслав презрительно поднял бровь. — Самонадеянно.

— Я согласен, — князь сглотнул, сам страшась того, что собирался сказать, — согласен забыть всё, что мы тут друг другу наговорили. Только ответь мне честно — это ты убил моего отца?

— Его убил огонь.

— Это так, но...

— А если так, что ещё ты хочешь услышать? Или, может быть, это ты хочешь убить меня? За то, что наконец открыл тебе глаза на то, кто ты есть?..

— Я хочу... хочу...

В голове роились мысли стаей растревоженных ос. Чего он хотел? Правды — или счастливого неведения? Но на самом деле...

— Хочу, чтобы ты сказал, что я тебе дорог... хотя бы ценен также как она, Варвара!

— Прости, но этого я не могу. Ты даже пальца её не стоишь.

— Ну тогда проваливай к ней, а меня оставь в покое!

Он не думал, он не собирался — но ударил. Наверное, именно поэтому наставник и не смог уклониться от того удара. Клинок вошел в грудь, точнехонько между рёбрами.

Князь вскрикнул и отпустил рукоять.

Велеслав посмотрел на застрявшую саблю, сжал лезвие ладонью, распарывая её до крови. Казалось, сейчас вытащит — и даже раны не останется. Он же всемогущий. Он же... бессмертный.

— Надо же, а ты ещё можешь стать настоящим князем, — кашлянул, сплевывая алые капли, — если так, очисти этот мир за меня...

Прошли целые века, пока он, завалившись назад, падал на землю. Наконец череп глухо стукнулся о половые доски.

— Велеслав... — князь упал на колени, бестолково гладя его по щекам, казавшихся теперь слишком бледными, — ты не можешь умереть... ты не можешь умереть! Я не смогу, я не справлюсь! Вернись ко мне сейчас же... предатель!

Сегодня он сказал жестокие вещи — но ведь иногда и нужно быть жестоким ради благой цели. Он был прав, во всём прав, чертовски прав... но князь уже никогда не сможет сказать ему об этом. Нет... он скажет! Найдёт дорогу до той стороны, заставит — впервые со времён творения — перейти через Калинов мост в обратную сторону. Даже если для этого нужно стать сильнее. Даже если нужно стать колдуном самому. А до тех пор каждую ночь ветра будет напоминать о любви и предательстве...

Но ветра с той поры больше не завывали. Никогда.