Жнец и его тень

Глава 22. ♜⟰ История Кощея

Радостный птичий щебет заполнял светлый летний лес. Лучики ясного солнышка, не встречая отпора, пробивались сквозь кружевные кроны берёз. Лепота, да и только! Отставив на время отвары травяные да книги чародейские, присел Кощей на крыльце, залюбовался погожим деньком. В такие дни пожалуй и славно быть отшельником — ни разговоров посторонних, от созерцания природы отвлекающих, ни звуков городских, рукотворных...

Не что, чтобы Кощей вовсе не хотел в городе жить — во многом там поудобнее будет, особенно зимой. И лавки какие-никакие есть, и у соседей услугу попросить можно, коли сам не справляешься. Да только у тёмного волхва ремесло такое незавидное: не все болезни чарами лечатся, не каждому желанию суждено исполниться, порою против судьбы никак не попрёшь. Сможешь помочь — ты знахарь великий. Ну а коли не сдюжишь — то колдун, может вовсе сам беду накликал. Хорошо, если просто вилами погонят — а ведь могут попытаться на оные насадить.

Что поделать, боялись люди Мары-смерти, взгляда богини лишний раз привлекать не решались. Тем, кто Перуну-громовержцу служил, али ещё кому такому, наоборот всяческий почёт оказывали, и за ошибки не столь сурово судили. Вот и пришлось подальше от обжитых мест поселиться — ежели сами придут от безысходности великой, то и за языком последят, и на дары не поскупятся...

Только о гостях вспомнил — будто накаркал. В этот раз целая рать пожаловала, от копыт едва земля не задрожала. Все в бронях, при оружии, смотрят взглядами орлиными.

— Ты, — спрашивают, — Кощей, волшбы запретной знаток? Собирайся, с нами поедешь.

— Чего у вас приключилось, люди добрые? — ответствовал волхв, указания выполнять не торопясь, с крыльца не вставая, — вам духов нечистых изгнать? Мазь от боли в заду сделать? Так это я и так могу, никуда не уезжая.

— Языком чесать ты мастак, — главный витязь оскалился неприятно, — а так ли на деле хорош? Князь наш давно на работёнку особую чародея ищет, да никто не справляется. Коли ты сумеешь — золотом с ног до головы осыплет.

— А коли не сумею — на кол посадит, — закончил Кощей, который себе уже давно дал зарок с власть имущими не связываться. Иж больно запросы у князей невозможные, никаких чар не хватит. И больно обидчивы они, когда им об этом сказываешь...

— Ты уж постарайся, — улыбка ещё гадостней сделалась. — Выбора отказываться или нет мы тебе не предлагали.

Ратники вмиг мечами да луками ощетинились. Кабы был на Кощеевом месте шаман какой, что колдовство в боях применять привык, так бы и разлетелись они все в разные стороны вместе с конями. Но волхв, на свою беду, этой наукой пренебрёг, всё хвори душевные и телесные изучал. А сейчас что толку? Покуда он нужный заговор подберёт — так стрелами аки ёж утыкан окажется.

Покорился Кощей судьбе, кивнул неохотно:

— Ваша взяла, поехали. Куда хоть путь держать станем?

— В Старохронск, — ответил витязь, и дурное предчувствие затопило душу, как весенний паводок.

Немногие из тех путников, что о Старохронске в разговоре обмолвились, называли его этим именем — чаще Градом Пепла, краем костров. И добавляли непременно, что сам воздух чёрен от сажи, люди живут в страхе, живые завидуют мёртвым. И если есть Пекло на земле, то оно там — в Старохронске.

И вот уже хорошая погода не в радость, солнце не греет. Собирая в сумку свои вещицы, Кощей подумывал, чтобы было бы славно в мыша там или сокола обратиться, только вот ратники уже учёные попались — по пятам за ним ходили, времени на такую хитрость не оставляли.

В конце концов пришлось таки громоздиться на тощую лошадёнку, лес родной покидать. Почти пятеро суток ехали. Кощей, хоть и притворился покорным, ни на миг не не отказывался от желания при оказии в кусты придорожные нырнуть. Да не дали ему провожатые такой возможности, бдительности ни разу не потеряли.

На шестой заре показалась на холме, рвом окольцованном, крепость высокая деревянная, а перед ней, как водится, посад, поля с лугами. Вот ежели тем рассказчикам на слово поверить, нарисуется в мыслях выжженная земля, брёвна обгорелые, как ветер гоняет над чёрной травой хлопья пепла... А нет, ничего такого: обычный человеческий взгляд увидит город, как город, посад как посад — добротные избы да сараи, разве что запущенные немного, обветшалые. Но дар богини, что, помимо прочего, мороками и грёзами ведала, поверх всего земного, даже поярче, пожалуй, показывал, как люди то или иное видят: вещи, себя, других. И для волхва лежал на Старохронске тяжёлый удушливый туман, из страха сотканный, огнём закалённый. От такого даже не видючи охота бежать без оглядки — вестимо, от того все байки и зародились.

Ратники мост надо рвом преодолели, в крепость въехали. Посреди площади там кто-то помост соорудил, прочный, на долгую службу, а перед ним действительно торчали три обгорелых бревна. Ежели задуматься, зачем они тут — так даже близко подойти боязно, а местным хоть бы что — торжище, как на всех площадях водится, устроили, прошлогодний чеснок на свежий укроп меняют... Удивительные люди существа — ко всему привыкают, только время дай.

У ворот терема княжеского главный витязь велел Кощею спешиться и внутрь его повёл. Когда-то, надо полагать, хорошо в том тереме было: наличники резные, будто кружево, роспись на стенах дивная с садами и жар-птицами. Да только теперь кто-то все оконца занавесями плотными завесил, знаки колдовские зловещие, рисунок портя, намалевал. Темно и сыро стало — как по жальнику идёшь.

А уж когда дверь в палату центральную открылась, оттуда дохнуло таким душным трупным смрадом, что даже привычный к мертвечине Кощей закашлялся и нос рукавом прикрыл.

Молодой безумец в скошенном на бок золотом венце, не выказывая никакой брезгливости, опёрся о стол, занятый тушей уже тронутой разложением дворняги.

— А вот и моя последняя надежда пожаловала, — проговорил князь, всяческие приветствия опустив. — Уж ежели служителю Мары секрет жизни неведом, то совсем не к кому мне обратиться.

— Так чего тебе от меня надобно, княже? — раз такое дело, Кощей тоже обряд вежливости соблюдать не собирался.

— Работёнка, надо думать, для тебя несложная: душу потребно с того берега вернуть, в теле тленном заново поселить.

— Ну ни хрена ж себе несложная! — вырвалось у волхва. — Такое только боги проделать могут, да и то трижды подумают!

Вот только что в трёх аршинах стоял, да вдруг очутился князь совсем рядом, кровь собачья с тонких пальцев едва не на сапоги капает.

— А разве ты не с богиней, что хранит дороги из жизни в смерть, якшаешься? Попроси у неё, попроси хорошенько, волхв.

— С рождения мира люди о том богам молятся, — чуть удержался Кощей, чтобы шага назад не сделать, слабости перед умалишённым не показать, — да только бестолку.

— Но ей же не плевать на судьбу своего верного последователя? — губы князя в улыбке чертовской, для человека невозможной растянулись. — Ты уж как-нибудь объясни тёмной матушке, что ежели до завтрашней зари не найдёшь способа, мигом к ней на свидание отправишься.

Он широкими шагами палату обошёл, пару занавесей открыл, решётки показывая:

— Тут у меня железо зачарованное, ни зверь, ни птица не проскользнёт. На дверях замок, что только по моему слову откроется. Это я к тому говорю, чтобы вместо того, чтобы побег, как многие до тебя, измышлять, постарайся хорошенько, вот, на животинке поупражняйся — и расскажи мне, как жизнь умершему возвратить.

Почувствовал Кощей, как гнев в груди закипает:

— Ты, видать, совсем разум растерял! Скольких ты убил ради мечты несбыточной? Ужель есть такая душа, что столько жертв для себя одной требует?

— Тебе не понять! — Старохронский князь взвизгнул, как кошка, камнем подбитая. Подбежал, руками кровавыми в ворот вцепился. — Ради него я не десяток бесполезных колдунов — весь мир в огне готов утопить! Он, он один знал все мои помыслы, все мои чаяния. Мой бедный наставник, забыв себя, делал этот город великим, в то время как другие думали лишь о толщине своих кошельков! Им было наплевать на меня, на своего князя! Он видел их насквозь, о мой возлюбленный наставник... Когда этот вероломный предатель вернётся в тварный мир, я заставлю его почувствовать всю мою боль, что он посмел умереть и оставить меня одного!

Кощей буйство переждал терпеливо, посмотрел из-под опущенных век, как на хворого:

— Тебе бы, княже, рассудок свой подлечить, одержимость обуздать, а не за волшбой несуществующей гоняться.

Вздрогнул он как от удара, отшатнулся. Пальцем строго погрозил:

— Я понял. Хочешь ты, чтобы я в порыве гнева лёгкой смерти тебя удостоил! Не поведусь я на такое. Помни, сутки!

И вылетел за порог, дверь заговорённую за собой захлопнув.

Остался Кощей наедине с псиной смердящей. Глаза прикрыл, себя найти в пустоте пытаясь. Казалось ему до сих пор, что все грани страха изведал — уж и Калинов мост ему вдалеке мерещился, и безумие он людское врачевал, но с таким бессилием, как сейчас, пожалуй, впервые столкнулся. Нет, как оказалось, пределов тьме в людских сердцах!

Постоял так, пока драгоценные мгновения, как песок сквозь пальцы, утекали. Но страх — помощник ненадёжный. Собрал волхв волю в кулак, вдоль окон в обход двинулся, бреши в защите высматривая. Злое восхищение ощутил — на славу постарался Старохронский князь! Такие чары ломать — что лёд суповой ложкой колоть, как раз до весны управишься. Да вот не было у Кощея столько времени.

В палате той не присесть даже особо — лишь трон княжеский посредине торчит. Опустился Кощей на него, усмехнулся горько — будто владыка опальный среди мертвецов. Как водится в самый тяжёлый час, попытался душу молитвой успокоить. Матушка Мара, которой поклялся он служить верой и правдой, сызмальства его выбрала, от беды охраняла. Вспомнилось, как проводник дожидающийся, как из порченного лихорадкой тела вся жизнь вытечет, вдруг в бересту уставился, глазам не веря, да и сгинул, не попрощавшись. Как голос зазвучал ласковый:

— Взглянув в грядущее, реку ныне свою волю: не сегодня наступит твой смертный час, сынок.

Открывая богине свои помыслы, просил Кощей не чуда для князя помешанного, не осмелился бы столь малодушно законы мироздания попирать, — лишь сил, чтоб испытание выдержать. Бывает, позовешь её сердцем — и будто рука материнская плеча коснётся, все скорби заберёт.

А тут — тишина. Как если бы даже молитву не пропускали чары охранные. Страх липкий, уродливый из глубин поднялся, заполнил душу, тело сковал, мешая даже пальцем пошевелить. От вони дышать тяжело — грудь еле вздымается. Остаётся только смотреть, как ясное солнышко за край мира закатывается.

Пока светло было — терпел. А как тьма опустилась, совсем невмоготу стало. Не лукавил Кощей, когда говорил, что нет таких чар, что мёртвое вновь живым делают. Зато другие были, злая насмешка над жизнью и смертью, что не зря прозваны «запретными». Сама матушка его научила, но строго-настрого наказала не чаровать, если только самое бытие на грани раскола не окажется.

Но... а когда, коли не сейчас? Именно, что бытие рушится. Неужто для того его, почитай, с той стороны Мара вытащила, чтобы он тут сгинул, как собака, да рядом с собакой дворовой и упал? Завтра князь его лютой смерти предаст, и не останется в мире никого, кто бы славил божье имя столь же рьяно... а сколько людей, от которых другие лекари оказались, без исцеления останутся... А сколько свитков недописанными в лесной избушке веками будут пылиться... Нет, нельзя волхву сейчас умирать!

Поднялся Кощей с трона, сама наполовину мертвецом себя чувствуя. Простёр руку над дворнягою, произнёс слова проклятые.

По воле его плоть гниющая костяными пластинами затянулась, лапы как в судороге дёрнулись, глаза голубым огнём засветились. Поднялась псина, ни живая, ни мёртвая, хвостом завиляла, добродушно.

Присел волхв перед ней, по морде жутковатой погладил:

— Ты уж прости, дружок, что нарушил твой покой.

Собака его в щёку лизнуть попыталась.

Кощей выдержал, не уклонился.

Князь, как и обещал, ни свет ни заря притащился. Посмотрел на Кощея, что на троне устало развалился, на руку его, что за ороговевшими ушами псины почёсывала, и аж подпрыгнул от восторга:

— Так что ж ты мне заливал, будто желание моё невыполнимо? Да складно так, я аж почти поверил! А ведь я многим языки развязывал, многие признавались, что есть такие чары, да всё «запретные, запретные!» Так и не открыли их мне, видать, правда не знали. Надо было сразу волхву хвост прищемить, а не время тратить! Идём же скорее к кургану, каждый миг промедления мне тяжек!

— А знаешь ли ты, — ответил ему Кощей с горечью, — какую муку принесёт человеку моя волшба? Будет он томиться от жажды, но не сможет её утолить, будет изнывать от голода, но не сумеет насытиться. Такой судьбы ты желаешь своему наставнику, княже?

— То мелочь, — отмахнулся князь, — ходить сможет, говорить со мной, врагов на кострах сжигать — и довольно. Что до боли... так нечего было умирать!

Солнце взошедшее духу придало. Показал он силу свою, чары сотворив, смерть себе достойную выторговал. Теперь не подведёт Кощей матушку, заветов божьих не нарушит...

— Видать, скверный был человек, коли такого лиходея, как ты воспитал. Да только и он подобной участи не заслуживает. Хочешь убить — убивай. Ничего ты от меня не получишь.

Князь гневом захлебнулся, аж слова вымолвить не смог от подобной самонадеянности.

Кощей в последний раз погладил пса, и тот рассыпался под его ладонью мелким прахом...

Над головою небо, одно лишь чистое. Смотришь на него в последний раз, прощаешься. Говорят, перед смертью не надышишься... но что ещё делать остаётся? Смотреть, как костёр твой погребальный складывают? Как народ беснуется за заслоном стражи? Лица всякий вид человеческий потеряли, глаза блестят, как у одержимых. До чего ж приятно, когда сожгут не тебя! Сегодня не тебя...

Звонит колокол, в висках гулким боем отдаётся.

Князь подошёл, пальцами за подбородок ухватил глумливо:

— Ишь какой гордый. Что ж, задирай голову... покуда можешь.

После на помост вскарабкался, руки раскинул в жесте радушном:

— Радуйтесь, жители Старохронска, радуйтесь! Сегодня мы казним бесполезного волхва бесполезной богини, который не пожелал людям служить, волшбу свою на благое дело направить! Огонь!

Звонит колокол. Вторит ему треск занимающихся дров.

Обманчивое тепло в тугой жар превращается. Чудище рыжее языками трогает, примеряясь, как сожрать побыстрее. Боль нарастает рывками. Вот только что собакой бешенной грызла, а теперь потрошит медведем разъярённым.

До чего же заорать хочется! Путь и не принесёт то облегчения... Одна мысль осталась, последняя, за которую жизнь и цепляется: молчать! молчать, молчать, молчать... Не доставить душегубу удовольствия.

Трескается кожа, в почерневшие угли превращается. Смрад горелой плоти сплетается с дымом берёзовым...

Звонит колокол...

Боль истаяла вместе с последним вздохом. Уж не глазами, а душой взглянул Кощей на площадь. Позади толпы оголтелой старик в чёрной робе стоял, руки пред собою сложив, смотрел прямо на него глазами потухшими и безразличными. А что ему? Смерти нет дела, упокоишься ты трусом или героем, всё одно: серп, пограничье, Калинов мост...

Вдруг темень Град Пепла накрыла, будто туча грозовая. Сама граница миров лопнула, разорванная чьими-то когтями, как тонкая береста. Из пролома страшно выли нечистые духи, их мерзкие хари на краткий миг мелькали в наступившей мгле.

Шагнула из прорехи женщина, укрытая чёрным покровом. Где ступала она, земля трескалась, инеем, как в разгар зимы покрывалась. В ужасе исступлённом люди в стороны разбежались, а кто с пути убраться не успевал, тотчас замертво падал.

Взошла на костёр, и пламя льдом вековым застыло. Старый жнец поклонился поясно и сгинул тотчас. Тонкие бледные руки покров откинули, глаза, в которых будто все тайны жизни и смерти спрятаны, на душу обнажённую взглянули.

— Что... Как... — глядя на неё, совсем Кощей дар речи потерял. Такие чудеса лишь в мифах и сказках случаются!

Улыбнулась Мара улыбкой лукавою:

— Бесполезная богиня пришла спасти своего бесполезного волхва.

В ладонях её сам собой венец возник, самоцветами украшенный.

— Ты жизнь мне свою подарил. Прими же ответный подарок: отныне и впредь для тебя смерти нет.

Как только тот венец на голову опустился, остов обгорелый тотчас свежей плотью оброс, будто и не было ничего. Лишь волосы, до сей поры русые, белыми, как у дремучих стариков, сделались.

По щеке его Мара на прощанье, как любящая матушка, погладила да пропала, как не было её. Следом за ней и туча чёрная растаяла.

Увидел тогда Кощей лицо князя, в невыразимом испуге искажённое. Ярость в нём лютая всколыхнулась: теперь то уж лиходей поплатится за всё пережитое! Не мечи ни копья уж не страшны, да и нет этих мечей и копий, стража тоже разбежалась, шкуру свою спасая.

Князь огрызаться заговорами да проклятиями ещё пытался, но куда ему сравняться с тем, кто со смертного порога только что вернулся?..

— Убил я его, — кратко подытожил Кощей, не вдаваясь в подробности, и Варвара, пожалуй, была этому только рада. Что-то ей подсказывало, что, по сравнению с этим эпизодом, ночь в обществе дохлой собаки покажется детской забавой. Она зябко поёжилась и притянула к себе стакан воды, чтобы промочить горло.

Чародей понимающе усмехнулся:

— Что, Варвара-краса, не такие сказки юные девы за обедом предпочитают слушать?

— Я бы с удовольствием послушал сказку, — вмешался в разговор третий голос, — как получилось, что «источник силы», который «где-то здесь закопан» и который ты уже который день безуспешно ищешь, всё это время преспокойно висел в холле на стене...