Глаз бури

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Это была не самая теплая приветственная речь из тех, что мне довелось когда-либо слышать, но когда офицер, ответственный за проведение Отбора в 22-м полку Специальной Авиадесантной Службы закончил говорить, ни у кого из нас не осталось ни малейших сомнений относительно того, где мы оказались.

Было солнечное утро одного из понедельников августа 1972 года, и я был одним из 120 военнослужащих, записавшихся на отборочный курс — шанс получить место в САС. Мы все собрались в Синем конференц-зале в штабе полка на Брэдбери Лэйнс в Херефорде[32], и выжидали, что будет дальше, когда в помещение внезапно ворвался гигантский мужчина с густыми рыжими волосами и вскочил на маленький помост, находившийся у одной из стен зала. Прибыл наш командир.

— Добро пожаловать в Херефорд, — произнес он с акцентом образованного уроженца Шотландского нагорья. — Рад видеть всех, прибывших сюда. — Он сделал паузу, а затем добавил: — Посмотрите хорошенько друг на друга, потому что, в большинстве случаев, это будет последняя ваша встреча.

Могу заверить вас, что, хотя здесь сейчас находится сто двадцать человек, в конце этого Отбора останутся считанные единицы. А тех из вас, кто останется, Полк возьмет, прожует и выплюнет.

Сделав еще одну эффектную паузу, добавил:

— И нам на это насрать.

Затем он просто сошел с помоста и вышел из комнаты.

В зале же с некоторых лиц исчезли слабые ухмылки, кандидаты украдкой переглядывались, пытаясь оценить собственные шансы и шансы окружающих пережить самый суровый армейский отборочный курс в мире.

Я покинул расположение Парашютного полка в Олдершоте на прошлой неделе, и в моей голове до сих пор звучали напутственные слова ротного сержант-майора. Этот человек повидал слишком много подготовленных десантников, уходящих на Отборочный курс САС. Ему не нравился отборочный курс, и ему не нравилась САС, потому что они забирали его солдат. Но больше всего ему не нравился я, потому что я подал заявление, собираясь завоевать право служить в Полку.

— Если провалишься, можешь сюда не возвращаться! — кричал он, когда я отправлялся в Херефорд. «Вот спасибо», — подумал я. На тот момент у меня не было намерения возвращаться в Парашютный полк, потому что, что бы для меня ни готовили, я намеревался пройти Отбор. Так что с моей точки зрения, сержант-майор мог катиться ко всем чертям.

После поспешного отбытия руководителя отборочного курса, на его месте на помосте Синего конференц-зала быстро сменились различные инструкторы полкового учебного центра, которые четко дали нам понять, что будут следить за нашими действиями, подобно голодным волкам, окружающим потенциальную жертву, неустанно наблюдая за проявлением малейших признаков слабости.

После прибытия в Бредбери Лэйнс, нас разместили в четырех деревянных бараках, в которых мы провели беспокойную ночь в ожидании того, что принесет нам наступающий день. Вскоре все прояснилось. Сразу после того утреннего инструктажа в понедельник, нас разбили на несколько групп и оценили наши навыки обращения с оружием. Невзирая на опыт армейской службы и мастерство владения оружием у кандидата, инструкторы оценивали его по собственным критериям, определяя эффективность в соответствии с требованиями, принятыми в САС, а не в любом другом полку.

На практике это означало, что они были намного более придирчивы, нежели инструкторы в других частях. Тем не менее, если инструкторы считали, что кандидата можно обучить, то он получал наилучшую возможную подготовку по обращению с оружием, ориентированию на местности и чтению карт, диверсионному и подрывному делу, ведению разведки, а также навыкам работы в глубоком вражеском тылу в составе патруля из четырех человек. Помимо этого, его обучали выживать в самых трудных условиях.

В то же утро первого дня, для прохождения отборочного курса, нас разделили на отделения. Кандидаты по большей части прибыли из парашютистов и пехоты. Как и в любой подобной группе, в ней собрались самые разные люди, собравшиеся на Отбор по самым разным причинам, однако общим знаменателем для всех нас в итоге стал 55-фунтовый «Берген»[33] за спиной, пока инструкторы пытались сломать нас.

Между подачей заявления и последним этапом отборочного курса лежал долгий и сложный путь, по бóльшей части вверх по склону, как в прямом, так и в переносном смысле. В конце тебе казалось, что ты преодолевал каждый дюйм этого пути, закованным в цепи. После двух недель тяжелейших нагрузок, начинавшихся со стандартного армейского теста по физподготовке и заканчивавшихся казавшимися бесконечными восхождениями и спусками по склонам скалистых гор Уэльса, совершавшихся в любую погоду, мы лишились половины кандидатов — а ведь мы не успели дойти даже до середины курса.

Подать заявление в Полк для прохождения отборочного курса имел право любой военнослужащий Вооруженных сил Великобритании или одного из двух подразделений САС Территориальной Армии в возрасте от двадцати одного до тридцати двух лет. Если он соответствует указанным критериям, единственным дополнительным условием будет наличие как минимум тридцати шести месяцев до окончания срока действительной военной службы. В случае принятия его заявления, кандидату останется только пройти отборочный курс, хотя это намного проще сказать, чем сделать. Тем не менее, об Отборе написано множество чепухи, в основном людьми, которые его прошли и совершенно напрасно пытаются выдавать себя за суперменов, — потому что хотя для человека это и является наиболее суровым испытанием в мире, отборочный курс — это не только мышцы и физическая сила, и даже не невероятная выносливость. Это борьба за разум человека, и испытание его воли к победе.

Однажды, во время «Тошниловки» — упражнения, прозванного так, потому что его целью было довести кандидатов до тошноты — нам пришлось провести день, бегая вверх и вниз по валлийским холмам, подобно игрушке йо-йо. Когда мы взбирались на вершину одного из них, нам приказывали спуститься вниз с пятигаллонной канистрой, которую нужно было наполнить водой из реки, протекавшей у подножия холма. Я наполнял канистру при помощи жестяной кружки, висевшей у меня на ремне, потому что емкость невозможно было погрузить в мелководные и бурные валлийские ручьи. Процесс был медленный и трудоемкий. Наполненная канистра весила около пятидесяти фунтов. Я тащил ее вверх по склону, будучи по-прежнему отягощенным своим оружием — самозарядной винтовкой (SLR)[34], бывшей на тот момент штатным оружием британской пехоты — и тяжелым рюкзаком на спине. На вершине нас ждали инструкторы. «Теперь опорожни ее, а потом возвращайся и проделай все еще раз», — говорили они. Я видел ребят, сдававших свои канистры после первого же раза, говоря, что с них хватит. Больше мы их не видели. Они немедленно получали «ВВЧ» — возвращение в часть[35], — и садились на ближайший поезд, отходящий от широко известной ныне платформы № 2 железнодорожной станции Херефорд.

Когда мы начинали проходить Отбор, в каждом отделении было по двадцать кандидатов. Инструкторы спорили друг с другом, от скольких кандидатов они сумеют избавиться за три дня. Нас не оставляли в покое, стараясь вывести из себя, утверждая, что у нас нет шансов пройти курс. «Почему бы не покончить с этим прямо сейчас?» — говорили они, потому что они постараются, чтобы ты провалился.

Когда им удавалось кого-то сломать, и человек прекращал бороться и брел к грузовику, — своему первому этапу бесславного возвращения в часть, — они выбирали следующую жертву и начинали работать с ней. Один из них заявил мне: «Ну, Рэтклифф, ты будешь следующим». Однако некоторым кандидатам не пришлось говорить ни слова. Они сдавались по собственной воле. Как бы они ни представляли себе отборочный курс, он оказывался неизмеримо хуже. Они не стремились узнать о нем больше, и по итогу, воспринимали аббревиатуру «ВВЧ» как приближавшееся облегчение.

Процесс же отсева неумолимо шел своим чередом. Однажды инструкторы преднамеренно лишили нас сна на три дня и ночи. Нас заставили разбить палатку у основания огромных бетонных каналов для сброса воды большой плотины в удаленной долине Элан, расположенной в центральной части Уэльса, примерно в 45 милях к северо-западу от Херефорда. Вода непрерывно, с грохотом, низвергалась вниз по каналам, и из-за ее постоянного рёва заснуть было практически невозможно. Прослонявшись целый день по округе, мы были настолько вымотаны и измучены, что, в конце концов, задремали, только для того, чтобы нас разбудили посреди ночи. Перекрывая грохот воды, инструкторы орали: «Так, собрали вещи! Шевелись! Шевелись!» И мы подрывались в ускоренный марш-бросок через холм и обратно, устало возвращаясь в лагерь. Затем, когда им казалось, что мы уже разместились на отдых, нас поднимали и снова отправляли в марш-бросок, подобный предыдущему.

На рассвете мы снова были на ногах и преодолевали очередные холмы. В Специальной Авиадесантной Службе не бегают, ну разве что есть веские причины поторапливаться — мы совершаем марш-броски. И делаем это быстро. Поэтому, чтобы убедиться, что мы способны на это, и что у нас хватает выносливости и силы воли, необходимых для прохождения Отбора, нас гонят маршем вперед, вперед и вперед, заставляя преодолевать и продираться сквозь любые препятствия. Мы месили грязь, перебирались через валуны, на которых запросто можно было переломать себе ноги, карабкались на коварные скалы, рискуя заполучить судороги, или, что еще хуже, продирались через ржавую колючую проволоку. Стоя по грудь в ледяной воде, мы переходили вброд реки. В Брекон-Биконс, где проводится основная часть отборочного курса, даже августовское солнце не в силах прогнать стужу из озер и прочих водоемов. Лично мне вода всегда казалась ледяной. Но будь я проклят, если я собирался сдаться.

Иногда по завершении марш-броска мы видели, что нас ждут грузовики. Со своими большими брезентовыми тентами, которые защищают от ветра и практически постоянно льющего дождя, они выглядели невероятно заманчиво. Нам говорили забираться внутрь, и все украдкой испускали вздох облегчения. Мучения окончены. Мы отправлялись в путь, в лагерь, где, при удачном стечении обстоятельств, нас ждало тепло, горячая еда, и что важнее всего, сон.

Но зачастую инструкторы снова разбивали наши мечты в прах. Как-то раз, когда мы с комфортом устроились в грузовике, один из них рявкнул: «Так, внимание! Вылезаем из грузовиков, и отправляемся в марш-бросок по горам, еще на двадцать километров».

Мы безропотно, — поскольку нельзя было рисковать показать им, как они нас достали, — мы взвалили на плечи «Бергены». После этого, взяв оружие, мы снова выбрались из кузова под проливной дождь. Когда мы прошли всего около двухсот ярдов, один парень сказал: «В гробу я это видел. С меня хватит», — и покончил со всем этим раз и навсегда. Оставив его позади, мы прошли еще пару сотен ярдов, после чего инструктор крикнул: «Ладно, дамочки, стоп! Мы закончили! Можете снова садиться в грузовики».

Нас поимели. Парню, который сдался, надо было всего лишь пройти еще двести ярдов, и все было бы в порядке. Но он не знал этого, и поплатился — немедленно получил «ВВЧ». Что же касается остальных, мы доказали, что готовы пройти еще двадцать километров. Инструкторы выяснили то, что хотели: сдавшийся парень был не того качества солдат, в которых нуждался Полк. Они искали людей, которые могли выполнять тяжелую и нудную работу в сложной ситуации. Чтобы в случае, когда тебе придется тащить снаряжение на крутой холм или через густые джунгли, даже если ты был полностью измотан и тебя все достало, ты морально и физически был в состоянии справиться с задачей. Они искали не суперменов — просто людей, чей разум был способен одержать верх над слабеющим телом, невзирая на обстоятельства.

Тем не менее, я мог бы побиться об заклад, что в мое время инструкторы были более требовательны, чем сейчас. Пытаясь сломать нас, они, к примеру, могли поднять нас в два часа ночи, погрузить в грузовики и высадить в валлийских горах, после чего безжалостно гнать нас маршем многие мили, вверх и вниз по склонам холмов. Они могли дождаться, пока мы заберемся на какой-нибудь холм, после чего снова отправляли нас вниз. «Еще раз! Еще раз!» — повторяли они. Мы слышали только эти слова, пока нам не начинало казаться, что мы сходим с ума. Фокус был именно в этом. Инструкторы хотели, чтобы ты сдался. Они по опыту знали, что если за человека взяться всерьез, большинство скажет: «Ну его к черту, эту игру в солдатики. С меня хватит!» Разумеется, Специальная Авиадесантная Служба в таких людях не нуждалась.

К этому нужно добавить, что по правилам отборочного курса, любой кандидат может в любой момент отказаться от его прохождения. Эта неудача не будет отражена в его личном деле. Ему достаточно просто сказать, что с него хватит, а поблизости всегда стоит грузовик, который отвезет его назад в Херефорд, откуда он вернется в свою часть и продолжит службу, как ни в чем не бывало. С остальными кандидатами он больше не увидится — когда они, наконец, вернутся в казармы, он уже будет ожидать своего поезда на платформе № 2 станции Херефорд, или вообще давно уедет.

Пока нас гоняли маршами под проливным дождем, я благодарил Господа, что на дворе стоял август, а не январь, когда валлийские холмы покрыты снегом. Нельзя сказать, что более благоприятные погодные условия как-то мешали инструкторам, поскольку им нравилось ломать кандидатов лично. Один капрал заявил мне: «Ты уйдешь, тебе не удастся пройти отбор». Я вытащил себя из грязи и ответил: «Ни за что! Я остаюсь!» И все шло дальше в том же духе, они снова и снова пытались выжать из нас все соки.

Несмотря на то, что в глубине души инструкторы знали, хорошая у них группа или нет, они все равно продолжали спорить, сколько кандидатов им удастся отсеять. У некоторых ребят с моего отборочного курса не было шансов, и пусть мои слова прозвучат самонадеянно, я знал, что мои шансы выше, чем у других. Я вложил в это мое сердце и душу. Ни одна сволочь не сможет меня сломать. Я даже не рассматривал такой вариант как поражение, и в некоторых отношениях, у меня было небольшое преимущество — я уже прошел парашютно-десантную подготовку.

Неудивительно, что 60 процентов своих бойцов в САС отбирают из рядов Парашютного полка, поскольку десантники, несомненно, проходят суровую закалку. Их собственная подготовка делает подготовленных парашютистов все крепче и крепче, и зачастую, когда другие сдаются, парашютисты по-прежнему в строю, надежные и несокрушимые. Помимо меня из Олдершота пришло еще пять парашютистов — и все мы прошли Отбор.

Когда дошла очередь до последнего этапа отборочного курса, Контрольной недели — самого серьезного испытания для каждого кандидата — нам нужно было совершить шесть марш-бросков, с тяжелыми рюкзаками за спиной, с оружием и в ременно-плечевых системах. Вес рюкзака начинался с 35 фунтов, возрастая ежедневно, и во время последнего марша на выносливость он уже составлял 60 фунтов. Рюкзаки взвешивались перед началом марша, и снова взвешивались после его завершения; иногда, чтобы застать нас врасплох, инструкторы измеряли вес рюкзака посреди маршрута. И если вес рюкзака кандидата оказывался меньше, чем в начале марша — потому что по пути он додумался избавиться от части балласта в виде камней и кирпичей — он вылетал с Отбора, и вылетал немедленно.

Я никогда не пользовался своей флягой. Когда я подходил к ручью, мне казалось проще воспользоваться висящей на поясе кружкой, и разок-другой зачерпнуть из потока. Если мне нужно было помочиться, я старался как можно дальше отойти от ручья, чтобы гарантированно не загрязнять воду. После использования проточной воды у меня никогда не было проблем со здоровьем, и, уж конечно, это было намного лучше, чем милю за милей тащить на РПС дополнительный вес в виде воды во флягах.

Как я уже упоминал, прохождение отборочного курса подчинялось строгим правилам, и никогда они не были столь строгими, как на протяжении Контрольной недели. Никто не давал нам ни малейшей поблажки. К примеру, нам нужно было завершить марш в установленный промежуток времени. Опоздание, даже на несколько секунд, в двух любых маршах означало автоматическое отчисление. Задача еще более осложнялась тем, что никто не говорил нам, сколько отводилось времени на тот или иной марш-бросок, и спустя несколько часов выбывшие самостоятельно, либо отсеянные инструкторами кандидаты, получали «ВВЧ» и дожидались своего поезда для одинокого возвращение к прежнему месту службы. В своем рабочем кабинете, инструкторы улыбались и обводили красным маркером фотоснимок провалившегося кандидата, прикрепленный на стене. Оступишься во время отборочного курса, — и станешь историей. Или даже меньше чем историей, поскольку через двенадцать часов никто и фамилии твоей не вспомнит.

Маршрут двух самых сложных марш проходил через Пен-и-Ван, — устрашающего вида гору, вздымавшуюся на 2908 футов, господствующую высоту Брекон-Биконс, расположенного примерно в тридцати милях к юго-западу от Херефорда горного массива в Уэльсе, где проводится бóльшая часть подготовки САС. Первый из них — обманчиво названный злорадствующими инструкторами марш «От точки к точке» — включает в себя три отдельных восхождения от подножия к вершине, все они считаются одним марш-броском. Все знали, что при прохождении «От точки к точке» нужно было уложиться в шесть часов.

Шесть выматывающих дней, составляющих Контрольную неделю, завершает выворачивающий внутренности 46-мильный марш на выносливость, маршрут которого охватывает бóльшую часть местности, уже знакомой нам по уже предыдущим пешим переходам. И снова нам было известно, что норматив для его завершения составляет двадцать часов, и чтобы уложиться в него, нам нужно было передвигаться вниз по склону холмов медленной трусцой. С 60-фунтовыми рюкзаками за спиной, эти дни превратились для нас в одну сплошную боль и переутомление.

Несмотря на то, что боль была нашим постоянным спутником на отборочном курсе, за время Контрольной недели ее уровень бил все новые рекорды, причем настолько, что если какая-то часть тела прекращала болеть, ты проверял, не отвалилась ли она. С каждым днем болевые ощущения становились все сильнее, и боль уже не накатывала волнами, а мучила нас постоянно. Ремни снаряжения глубоко врезались в кожу, брезентовая лямка в нижней части рюкзака растерла спину до состояния одного сплошного кровоподтека, с кровоточащими участками полностью содранной кожи. Соленый пот, стекая с лопаток, заливал раны, и мне казалось, что мое тело пожирают огненные муравьи.

Вечерами мы наносили на раны горечавку фиолетовую[36], хотя процедура была лишь попыткой минимизировать ущерб. Болячки и порезы попросту не успевали затягиваться, потому что на следующий день образовавшиеся корочки сдирались, и из ран снова начинала сочиться сукровица. Ситуация осложнялась тем, что большинство ран начинало гноиться. Однако, несмотря на болевые ощущения, в глубине души я знал, что это не убьет меня, поэтому продолжал гнать себя вперед. В голове, подобно звуку железнодорожных вагонов, проносящихся по стыкам рельсов, ритмично пульсировала фраза: «Не-сда-вай-ся… Не-сда-вай-ся… Не-сда-вай-ся», — пока я не начинал сомневаться, что смогу остановиться, не достигнув финиша, даже если мне прикажут это сделать.

Я справился. Я пережил Контрольную неделю, и это означало, что у меня есть неплохой шанс успешно пройти Отбор. Но хотя моя решимость была сильна как никогда, я знал, что стоит мне всего лишь попасть в немилость у инструктора, которому нужно выиграть пари, и меня выгонят ко всем чертям. Количество выбывших во время Контрольной недели достигало 90 %. Из 120 кандидатов, начавших Отбор, осталась лишь жалкая горстка. Тем из нас, кто успешно справился с заданием, дали увольнительную на сорок восемь часов, с предписанием явиться к утреннему построению в Херефорде в понедельник, когда нам предстоит приступить к курсу дальнейшей подготовки, который продлится четырнадцать недель. Полк был еще не готов принять нас в свои ряды. До этого было еще далеко.

Если во время Контрольной недели и предварительной суровой подготовки к ней инструкторы легко могут увидеть, что кандидат не справляется с нагрузками, то в ходе курса дальнейшей подготовки им приходится присматриваться к каждому более внимательно. На протяжении последующих четырнадцать недель им предстоит разобраться, в состоянии ли кандидат сохранять здравый ум под воздействием стресса, сможет ли он эффективно действовать в группе из четырех человек (патрули в составе четырех человек являются основным подразделением, на основе которого строится САС, в отличии от остальных подразделений Вооруженных сил), или же перед ними одиночка, который может — и почти наверняка будет — представлять угрозу для остальной группы. Возможно самым важным является то, что им нужно выяснить, искренняя ли улыбка появляется на его лице, или это уловка, за которой скрывается ни на что не способный неудачник. Причина проста: чувство юмора является бесценным качеством, когда все шансы против тебя.

Курс дальнейшей подготовки начинается с занятий по способам выживания и последующего допроса. На курсе выживания солдатам не позволено иметь при себе даже перочинного ножа, и перед началом нас тщательно обыскали в Синем конференц-зале. От инструкторов требовалось не допустить, чтобы у нас осталось что-либо, способное повысить шансы избежать обнаружения в дикой местности. Во время занятий на наши поиски были брошены полбатальона пехоты и пятьдесят свободных от службы полицейских, некоторые из них были с собаками — и если им не удастся отыскать нас, то это сделают вертолеты. Шансы избежать поимки на протяжении более одного-двух часов были крайне невелики, однако иногда для того, чтобы остаться на свободе чуть дольше остальных, необходимо было положиться лишь на человеческую природу, и на людей, не замечающих очевидного.

Помню, как во время прохождения Отбора нас поместили на огороженный участок неподалеку от Херефорда, площадью не более квадратной мили, и сказали, что мы находимся «в бегах», и нам нужно оставаться в пределах участка, избегая обнаружения и захвата в течение двадцати четырех часов. Четверым из нас удалось найти искусственное укрытие, которое группа САС использовала в учебных целях перед отправкой на участок нейтральной территории где-то в Восточной Европе, для ведения наблюдения за передвижениями Советских войск. Размеры убежища были примерно восемь футов в ширину и шесть в глубину, в его перекрытии было проделано скрытое отверстие для наблюдения, откуда при наличии перископа можно было смотреть наружу без риска быть замеченным.

Мы вчетвером забрались в укрытие и закрыли замаскированный люк в его крыше. Однако через некоторое время оно было обнаружено, и через люк на земляной пол спрыгнул солдат с факелом. Он осветил наши лица и вслух пересчитал нас. «Один, два, три, четыре. На выход!» — приказал он. Когда три моих спутника в сопровождении нашедшего нас солдата выбирались из укрытия, снаружи злобно лаяла немецкая овчарка.

Однако в одной из стен укрытия была небольшая ниша, которую скрывавшиеся в нем солдаты использовали как уборную, собирая свои выделения в целлофановый пакет, чтобы избавиться от них позже. И, вместо того, чтобы выбраться наверх вместе с остальными, я рискнул и проскользнул в нишу. Я слышал, как охотники наверху спорят, сколько именно человек находилось в убежище. Собака продолжала лаять, и один из них спросил: «А где же еще один парень? Уверен, что их было четверо». Он забрался обратно в укрытие и осветил факелом стены, однако в густой тени, которую отбрасывал факел, нишу он не заметил и меня не разглядел. Выбравшись наружу, он захлопнул люк, и до меня донесся его голос: «Прикольно! Могу поклясться, что там было четверо». Ну разумеется, он был прав. Четвертый остался внутри, я просидел в укрытии все оставшееся время и меня больше никто не потревожил. Для меня это также стало ценным уроком: при наличии удачи и обладая достаточном самообладанием можно справиться с чем угодно.

Однако, в целом инструкторы на курсе выживания не упускали ничего. Они осмотрели каждую складку одежды в поисках чего-либо, что могло бы нам помочь — денег, спичек, даже ножей. Они осматривали наши уши и волосы, заглядывали даже в задницы — что, с моей точки зрения, является одним из недостатков работы инструктором. Убедившись, что у нас с собой ничего нет, они выдали нам неудобную поношенную форму времен Второй Мировой войны, которую нам предстояло носить во время учений. Наша обувь подверглась тщательной проверке, поскольку в прошлом некоторые прятали деньги в отверстиях, вырезанных в подошвах либо в каблуках своих ботинок. И поскольку в районе Уэльса, где планировалось нас выбросить, имелись магазины, то при наличии денег мы могли бы купить что-нибудь, что могло бы помочь нам избежать поимки — например, еду.

В воскресенье, после полудня, мы выехали из Херефорда на трехтонном грузовике. Нас высаживали патрулями по четыре человека в разных районах, всем сообщили о пунктах сбора, где мы должны были собраться — при условии, что нам удастся избежать обнаружения и поимки. Инструктор выдал мне мертвую белку, несколько картофелин и пустую консервную банку с куском проволоки в качестве ручки, в которой нам предстояло готовить пищу. В чем, разумеется, не было никакого смысла, поскольку у нас не было спичек, и, к тому же, шел дождь. Более того, даже если бы мне и удалось развести в дикой местности костер, его дым был бы виден за много миль вокруг. Меня должны были схватить еще до того, как я успею порядочно вымокнуть.

Охотники начинают поиск сразу же, как только вас высаживают из грузовика. Однако, независимо от того, удастся ли вам избежать обнаружения в течение требуемого срока, или вас заметят и схватят раньше, в любом случае вам предстоит пройти через допросную стадию учений.

Как военнопленному, единственной информацией, которой вам разрешено поделиться со своими противниками, является так называемая «Большая Четверка»: фамилия и имя, звание, личный номер и дата рождения. Нас учили при любых обстоятельствах не произносить слово «да», и никогда не говорить «нет», то есть, например, на вопрос «Это твое имя?», мы должны были ответить «Это мое имя» или «Это не мое имя». Причина состоит в том, что враг может использовать односложные утвердительные либо отрицательные ответы из записи допроса для создания отредактированного варианта аудио- либо видеозаписи, чтобы создалось впечатление признательных показаний.

Когда дошло до стадии допроса, каждого из нас втаскивали в комнату, раздевали и завязывали глаза. Затем дознаватели начинали отпускать замечания относительно размера полового органа кандидата или формы его яиц, интересоваться, мастурбирует ли он, для того, чтобы унизить пленника. Мне было до смешного просто игнорировать их издевки, просто обращаясь к «Большой Четверке» для ответа на любой прямой вопрос.

Через некоторое время меня вывели наружу и заставили облокотиться на кирпичную стену под углом 45 градусов, широко растопырив пальцы рук и расставив ноги. Из динамиков доносился неимоверно громкий «белый шум» — искусственно созданный звук, схожий с постоянным шипением и гулом, а под нос мне сунули резиновый мешок с гнилым и ужасно пахнувшим армейским сыром. Кажется, что я проводил подобным образом по три часа за раз. Время от времени меня окатывали водой из ведра, чтобы я вымок и замерз. Если они имели дело с курильщиком, каким в то время был и я, ему в лицо выдыхали сигаретный дым, чтобы ослабить его волю к сопротивлению.

Однако, какими бы ни были неудобства, условия были таковы, что, в отличии от реального врага, они могли продержать пленника лишь двадцать четыре часа; более того, им позволялось допрашивать пленного в общей сложности лишь восемь часов из двадцати четырех. Вы заранее знали, как долго вам нужно продержаться до конца упражнения, чего не могло произойти, попади вы в плен по-настоящему. Помимо знания времени, также отсутствовал фактор страха, — еще один важнейший элемент настоящего допроса, по той простой причине, что ваши «захватчики» не собирались пытать вас так, как это сделали бы настоящие вражеские солдаты — что и произошло при пленении нескольких бойцов САС во время Войны в Заливе[37].Нужно было просто сохранять спокойствие, мысленно игнорировать оскорбления и вынести судороги, холод и неудобства. Короче, дознавателей можно одурачить. И, после того, что нам пришлось вынести во время отборочного курса, учебный допрос больше напоминал прогулку по парку.

Во время этого упражнения, вы не можете не заметить слоняющихся вокруг людей с белыми повязками на рукавах. Это не уловка, подстроенная с целью выманить у вас информацию, это настоящие посредники, которые прямо отвечают на задаваемые им вопросы. Знание этой полезной информации поддерживало во мне хорошее настроение до самого конца упражнения. Когда мне, в конце концов, позволили оторваться от стены, я заметил офицера с белой повязкой, который бродил вокруг, попивая из кружки что-то горячее. Я спросил у него, который час, и он ответил: «Без пяти три часа ночи». Затем меня снова отвели в кабинет для допросов, где меня дожидался старший офицер отборочного курса — тот самый, который произнес обескураживающую приветственную речь — и полковник из Объединенного разведывательного управления[38]. По их указанию, я сел на стул с высокой спинкой и стал ждать развития событий. Как оказалось, первый вопрос, который мне задал полковник, было который сейчас час с моей точки зрения.

— Без пяти три, сэр! — выпалил я.

Он коротко глянул на моего командира, затем изумленно сказал:

— Вы только послушайте! Уму непостижимо! Уму непостижимо! Отличная работа!

Должно быть, он подумал, что все проведенное у стены время я отсчитывал секунды. К сожалению, когда я пояснил, что просто спросил о том же самом у одного из посредников, он уже не считал, что все это столь уж непостижимо.

Позже, при подведении итогов, перед тем как увести и накормить нас, меня спросили, что я думаю об испытании. Я ответил дипломатично, но, по правде говоря, мне было прекрасно известно, что стадия допроса не представляет собой особой сложности. Если бы меня враги схватили по-настоящему, я понятия не имел бы, чего мне ждать, и почти наверняка меня подвергали бы более суровому обращению, возможно на протяжении недель. Однако, во время учебного допроса я знал, что допрашивающие не смогут меня расстрелять, выдернуть ногти, избить, накачать наркотиками или подвергнуть тысячам ужасных пыток, на которые способны многие политические режимы. По правде говоря, наверное, самым большим неудобством во время упражнения для меня стало лишение сна.

Для того, чтобы кандидат начал бредить и видеть галлюцинации, такую меру нужно применять к кандидату в течение значительно более долгого периода, чем они могут себе это позволить. Главным же, как я уже упоминал, является отсутствие фактора страха, и особенно страха перед неизвестным — то, что осталось неизменным при прохождении отборочного курса по сей день.

Признавая необходимость готовить солдата противостоять попыткам врага получить информацию, я уверен, что весь учебный допрос устарел и глубоко несовершенен. Нас готовили при помощи фильма, снятого во время войны в Корее, закончившейся почти двадцать лет тому назад, и несмотря на эффективность зачастую очень жестоких пыток, применявшихся в основном китайскими дознавателями в отношении военнопленных из числа сил союзников, сегодня существуют наркотики, с которыми пленник расскажет дознавателям все, что они хотят знать, и расскажет значительно быстрее, чем если они начнут выдавливать ему глаза. Вследствие этого намного важнее готовить бойцов минимизировать информацию, выдаваемую под воздействием наркотиков. Конечно, может быть, что это невозможно сделать по причинам медицинского или научного характера, но, как бы там ни было, это следует принимать во внимание.

Короче говоря, я должен сказать, что считаю эту часть отборочного курса немногим серьезнее фарса. Хотя она относительно полезна в плане подготовки военнослужащего к унижениям, с которыми он может столкнуться, будучи военнопленным, и дает ему возможность попрактиковаться в ответах на прямые вопросы при помощи «Большой Четверки», тот факт, что ему нужно продержаться не более двадцати четырех часов, и то, что инструкторы не могут подвергнуть его тем пыткам, к которым прибегнет противник, существенно снижает его ценность.

Учебным допросом завершается отборочный курс. Мой закончился ранним утром в воскресенье (опечатка думаю). В понедельник утром выжившие — те, кто прошел курс — собрались в кабинете здания учебного центра. Синий конференц-зал был нам не нужен, — тех, кто остался, не хватило бы даже для того, чтобы заполнить один его угол.

Собравшимся сообщили, что они прошли отбор, и вскоре прибыл командир 22-го полка, в то время еще полковник Питер де ла Бильер, известный в Полку как «ДЛБ», который вручил нам береты. Когда он вошел в комнату, все мы встали. Он подходил к каждому из нас и протягивал берет, пожимая руку, и кратко говоря: «Поздравляю». Оратором он был никудышным. Лишь позднее мы узнали, что это был великий солдат, блестящий тактик и выдающийся военный теоретик.

В том августе на отборочный курс прибыло сто двадцать человек. Одиннадцать из нас прошли его, и я был одним из них. Я стал частью САС. Несмотря на то, что я старался никому не показывать этого, это был самый важный момент в моей жизни. Таким он остается и по сей день.

Во время перевода из Парашютного полка в САС, произошел забавный эпизод. В июне 1972 года, когда я еще служил в 1-ом батальоне Парашютного полка, расквартированном в казармах Брюневаль в Олдершоте[39], я тратил достаточно много времени на подготовку к отборочному курсу в САС, к которому я должен был приступить через два месяца. Один инструктор из находившихся чуть дальше казарм Браунинг, также записавшийся на прохождение отборочного курса, сказал, что у него есть запасная, закатанная в пластик, карта Брекон-Биконз, и предложил ее мне. Это была прекрасная новость, поскольку в то время найти подходящую карту было чрезвычайно сложно. Поэтому во время перерыва я отправился в казармы Браунинг за картой.

Парашютные батальоны имеют знаки различия в виде разноцветных шнуров, которые оборачиваются вокруг левого плеча, а свободным концом при помощи заколки крепятся к мундиру или грудному карману. Красный, синий и зеленый цвета обозначают, соответственно, 1-й, 2-й и 3-й парашютные батальоны, в то время как личный состав учебного подразделения носит трехцветный шнур. Покидая казармы Браунинг с картой, я услыхал громкий рокочущий голос, обращавшийся ко мне:

— Эй, ты! Эй! ТЫ!

«Твою мать!» — мгновенно подумал я, поскольку голос принадлежал полковому сержант-майору, Нобби Арнольду, легенде Парашютного полка и человеку, которого следовало остерегаться и избегать при любых обстоятельствах. Я мгновенно развернулся, четким строевым шагом подошел к нему и остановился, поднеся правую ногу к груди и тут же ударив ею о землю.

— Сэр! — сказал я, глядя прямо перед собой.

Нобби был примерно на три дюйма повыше шести футов и соответствующего телосложения. В прошлом он боксировал за парашютистов в тяжелом весе, его нос годами подвергался истязаниям, поэтому, обращаясь ко мне, он гнусавил.

— Что ты забыл в моем лагере? — вопросил он, опознав по красному шнуру, что я из первого батальона (сам он носил трехцветный вариант, как и полагалось личного составу учебного подразделения).

— Я прибыл за картой Брекон-Биконз, сэр.

— Зачем тебе понадобилась карта Брекон-Биконз? — последовал вопрос. — Ты собрался на курсы подготовки младшего командного состава?»

— Никак нет, сэр! Я собираюсь пройти отбор в САС!

— О чем ты, черт побери, толкуешь? Ты покидаешь лучший полк в мире, чтобы попасть к этим показушникам? — Звучавшие в голосе недоверие и презрение усиливались гнусавыми нотками в его голосе.

— Так точно, сэр!

— Ладно, слушай меня, сынок, когда придешь в мой лагерь в следующий раз, то постучишь в мою дверь и скажешь: «Простите, сэр, разрешите войти?» и я отвечу: «Да!» Понял меня?

— Так точно, сэр!

— А теперь марш отсюда!

Я развернулся направо, еще раз громко стукнув о землю правой подошвой, и пошел прочь. Вдруг я снова услышал крик сержант-майора.

— Я сказал МАРШ! Тебе нужно больше заниматься строевой подготовкой. Отправляйся на плац!

Я оставил карту и промаршировал на плац, с наступавшим мне на пятки Нобби. Целый час он гонял меня в ускоренном темпе: «Левой, правой, левой, правой, левой, правой, на месте шагом-марш, левой, правой, левой, правой, кру-гом!» — снова и снова, пока с меня не полил пот. Наконец, беспощадный поток приказов, отдаваемых неумолимым гнусавым голосом иссяк, и он отпустил меня. Я благодарно схватил карту и, размахивая руками, маршем направился в направлении своей казармы — по крайней мере, пока не скрылся с глаз полкового старшины.

Когда я вернулся, взводный сержант спросил, где я был.

— Я занимался строевой подготовкой с полковым сержант-майором в учебном подразделении, — ответил я.

— Не стебись с меня, — произнес он. — Где ты был?

— Я же сказал — занимался строевой подготовкой с полковым сержант-майором.

Он по-прежнему мне не верил.

— Ладно, — сказал он. — Сейчас я проверю, и если ты лжешь, то ты у меня попляшешь.

С этими словами он направился в ротную канцелярию и позвонил полковому сержант-майору.

— Доброе утро, сэр. Говорит сержант Хатчинсон, взводный сержант пулеметного взвода 1-го парашютного батальона. Вы занимались строевой подготовкой с одним из моих солдат, сэр?

— Да, сержант, еще как занимался, черт возьми! — проревел в трубку Нобби. — И, раз уж ты позвонил, тащи-ка сюда в обеденный перерыв свою задницу, потому что ты ни хрена не справляешься со своими обязанностями!

Разговор был подслушан ротным писарем, который незамедлительно рассказал об этом всему взводу. Пропустить такое было никак нельзя, поэтому в обеденный перерыв мы отправились в расположение учебного полка, нашли стратегический наблюдательный пункт, откуда все могли все видеть, оставаясь при этом невидимыми, и посмотрели, как нашего взводного сержанта дрючил полковой сержант-майор Нобби Арнольд. Вернувшись, он не проронил ни слова, но все знали, где он был.

Шесть месяцев спустя, пройдя Отбор и покинув Парашютный полк, я вернулся в Олдершот для того, чтобы присутствовать на похоронах прискорбно погибшего во Франции заместителя командира САС. После церемонии мы отправились в расположение Учебного подразделения на обед, затем собрались у автобуса, который должен был отвезти нас в Херефорд. Когда я стоял там, облаченный в свой лучший мундир (форма одежды № 2) и с беретом САС на голове, краем глаза я увидел огромную и безукоризненно выглядящую фигуру полкового сержант-майора Нобби Арнольда. Заметив, что он смотрит на меня, я, крутой боец САС, немедленно постарался укрыться за автобусом, однако Нобби, должно быть, заметил движение, поскольку подстерег меня, когда я попытался пробраться в укрытие. Я не знал, чего от него ожидать, но он положил руку на мое плечо и произнес:

— Помнишь меня, сынок?

— Так точно, сэр! — ответил я.

— Рад видеть, что ты добился своего. — Сказал он, затем одобрительно потрепал меня по плечу и ушел.