Глаз бури

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как сегодня известно почти всему миру, в 22-м полку Специальной Авиадесантной Службы существует четыре эскадрона, каждый из которых имеет в своем составе четыре роты (отряда): авиадесантную, лодочную, горную и мобильную. Их названия практически не требуют дополнительных пояснений, но есть нюансы в рамках их специализации, о которых следует упомянуть.

Авиадесантная рота — это специалисты по прыжкам с парашютом, специализирующиеся на затяжных прыжках[40] — эффективном способе прибытия в назначенный район проведения операций, не предупреждая противника на земле присутствием низколетящего самолета. Ночью они покидают борт на высоте 25000 футов и дышат кислородом из баллонов на грудных ранцах, открывая парашюты только на высоте 4000 футов над землей. Во время дневного прыжка они скидывают с высоты раскрытия парашютов еще 1000 футов, и спускаются на землю с 3000 футов, занимая свою позицию еще до того, как враг, даже если он их увидел, успеет моргнуть глазом. Когда ночные парашютные прыжки совершают все четыре роты эскадрона, десантники прыгают с более низкой высоты, скажем, около 13000 футов, после чего отмечают посадочную площадку для эскадрона, пока летчик заходит на второй круг. Все сотрудники САС являются подготовленными парашютистами, однако военнослужащие авиадесантных рот являются экспертами в этом вопросе. Тем не менее, солдаты должны изучить все дисциплины, чтобы никто не оказался в затруднительном положении, работая с подразделением, которое специализируется на чем-то другом, чем его собственная область знаний.

Роль лодочной роты в основном заключается в доставке личного состава эскадрона на берег с надводных кораблей с помощью резиновых надувных лодок типа «Джемини» с подвесными моторами. Все они являются опытными аквалангистами и при проведении разведывательных мероприятий работают под водой. Среди них есть несколько высококвалифицированных специалистов по подводным минно-подрывным работам, которые должны быть очень искусными, поскольку подводные взрывы — самые опасные из всех.

Мобильная рота использует специально модифицированные длиннобазные «Ленд Роверы», которые довольно сильно напичканы оружием. Их дополняют несколько мотоциклов, которые используются для ведения разведки, организации связи между транспортными средствами в движении, а также для разведки подходящих маршрутов для роты или эскадрона. Каждый военнослужащий должен уметь ездить на мотоцикле, а также водить «Ленд Ровер», все проходят базовую подготовку в качестве автомехаников. Но среди бойцов мобильной роты есть опытные механики, прошедшие специальную подготовку, позволяющую им разбирать и ремонтировать автомобили и мотоциклы в самых ужасных условиях. Неважно, какая проблема, неважно, в каком месте, — эти ребята могут ее устранить, на ощупь и в кромешной темноте, если это необходимо. Кроме того, всех военнослужащих обучают вождению при необходимости в течение длительного времени, на местности и в условиях, которые не под силу мулу, а также вождению ночью с использованием пассивных очков ночного видения (ПОНВ)[41],поскольку патруль САС на секретной операции не может использовать фары.

Одна из основных задач горной роты — поднять всю роту на скалу или на другое препятствие с помощью стационарного альпинистского снаряжения. Они идут первыми, свободно взбираясь на скалу или скальный склон и закрепляя зажимы и якоря для веревок на поверхности, чтобы за ними мог следовать эскадрон. Тренируясь на Эвересте и других вершинах Гималаев, в высоких Андах Южной Америки, Швейцарских и Французских Альпах, все военнослужащие роты являются опытными альпинистами и лыжниками. Их учат действовать в самых неблагоприятных погодных условиях, а во время снежных заносов они зарываются в глубокие снежные норы, чтобы выжить, пока не утихнет снежная буря. Некоторые из ребят принимали участие в британской экспедиции на Эверест в 1976 году, а также в экспедиции 1984 года, во время которой один военнослужащий Полка погиб под лавиной. Как будет видно далее, при освобождении Южной Георгии в 1982 году горному отряду эскадрона «D» предстояло испытать себя на пределе.

Получив назначение в роту, военнослужащий САС, как правило, остается в ней, однако при определенных обстоятельствах человек может переходить из подразделения в подразделение, от одной дисциплины к другой, что делает его обладателем двойной специализации или даже многопрофильным специалистом, а значит, еще более ценным для Полка. Следует, однако, признать, что иногда это не срабатывает — как, например, было со мной и с затяжными прыжками.

Я испытал себя в этом деле, когда был штаб-сержантом. После двух-трех часов наземной подготовки мы поднялись на борт C-130 Королевских ВВС, — знаменитого транспортного самолета, которого обычно называют «Геркулес», и одна эскадрилья которых была постоянно задействована в специальных операциях, в основном для обеспечения работы САС. На высоте 13000 футов открылась задняя рампа, и я спустился на край. Инструктор ВВС, который должен был прыгать со мной, был очень опытным. Одну минуту он смотрел мне в глаза и показывал большой палец вверх, а в следующую мы оба уже падали в небо. Потом, когда мы мчались вниз, он вдруг оказался рядом со мной, поправляя мои лямки.

Я уже говорил, что не люблю высоту, а теперь обнаружил, что оказался худшим из всех парашютистов, кто когда-либо поднимался в небо. Меня переворачивало на спину столько раз, что я начал чувствовать себя блином. Всякий раз, когда мне удавалось стабилизировать положение, я начинал вращаться, а затем меня снова переворачивало в другую сторону.

Любое движение руками или ногами во время свободного падения на скорости 120 миль в час вызывает ответную реакцию. Чтобы показать вам, что я имею в виду, высуньте руку из люка автомобиля, движущегося со скоростью 80 миль в час, — давление ветра отбросит ее назад к заднему краю проема. А теперь представьте, что вы едете со скоростью 120 миль в час — 176 футов в секунду — и эту силу ощущает все ваше тело. Малейшее движение выводит вас из равновесия. Хотя другие достаточно быстро осваивают свободное падение — и многие из них начинают его любить, — я так и не смог разобраться в себе, в результате чего оказался совершенно бесполезен.

Примерно за четыре дня я совершил восемь прыжков, после чего инструктор сказал мне, что в небе я представляю опасность не только для себя, но и для окружающих меня людей. Честно говоря, его слова прозвучали музыкой в моих ушах, поскольку это означало, что у них было мало шансов использовать меня для затяжных прыжков.

Три года спустя, во время учений в Иордании, я развлекал себя тем, что подшучивал над военнослужащими авиадесантной роты, что они должно быть сумасшедшие, чтобы любить прыгать с самолета. В ответ они подшучивали над моим, ставшим почти легендарным, отсутствием навыков свободного падения с парашютом. Все было довольно добродушно — за исключением того, что однажды они вдруг спросили меня, собираюсь ли я прыгать с ними на следующее утро. Они рассчитывали, что я скажу: «Та ну его нафиг!» — и просто уйду, но этого не произошло. К их удивлению — и своему тоже — я ответил: «Да», сразу же пожалев об этом. Но, поставив на кон свою гордость, у меня не оставалось иного выхода, кроме как пройти через это.

Дальше стало еще хуже. Джон, инструктор по прыжкам с парашютом и сам высококвалифицированный специалист по затяжным прыжкам, сказал мне, что прыгать я буду с парашютом прямоугольной формы типа «крыло»: «Это все, что у нас есть с собой», — сообщил он. До этого я прыгал только со стандартными парашютами с круглым куполом — с ними у тебя никогда не бывает проблем. Тебя могло закрутить, они не очень хорошо управлялись, но они всегда гарантированно доставляли тебя вниз. Парашюты прямоугольной формы очень хорошо управляются и поэтому гораздо более полезны для людей, которые хотят приземлиться в точном месте, но если у тебя перехлестывало стропы, то требовалось отрезать парашют, потянув за два зажима на плечах, затем вернуться к свободному падению и открыть запасной парашют.

Когда Джон объяснил мне все это, я уже начал сомневаться. Заметив это, он просто сказал: «Хорошо, пойдем в связке». Он имел в виду, что, когда придет время прыгать, он встанет на рампу самолета спиной к краю, а я стану лицом к выходу и буду держаться за своего инструктора. Затем мы выпадем из самолета, и я перейду в свободное падение. Таким образом, он сможет поддерживать меня в устойчивом положении, пока я буду делать все, что требуется, чтобы его сохранить. Затем, когда мы достигнем высоты 3500 футов, он меня отпустит, я открою парашют, и обеспечу полное наполнение купола.

Однако вновь вверх взяла моя гордость. Будучи благодарным ему за помощь, я услышал свой голос: «Ну вот что, Джон, почему бы мне не прыгнуть самому? Иначе они все будут издеваться надо мной. А потом в воздухе ты подойдешь и сразу же соединишься со мной, приведя меня в стабильное состояние». Не зная о моей полной неумелости, он согласился, и потом мы еще в течение часа тренировались на земле, потому что я не делал затяжные прыжки уже три года.

На следующее утро я пристегнул парашют и всю остальную атрибутику, не в первый раз задаваясь вопросом, а нахрена оно мне надо. В авиадесантной роте в тот день с высоты 13000 футов прыгали двенадцать человек. Я должен был прыгать первым, за мной следовал Джон и остальные ребята. После бесконечной игры на нервах открылась хвостовая рампа. Загорелся красный свет, затем зеленый, и я бросился вперед, переворачиваясь в воздухе, чтобы занять правильное положение для свободного падения, но сразу же потерял устойчивость. Оказавшись в потоке воздуха, я кувыркался в разные стороны, пытаясь обрести устойчивость.

Где, черт возьми, Джон? Он же должен подойти ко мне, но я не видел ни его, ни остальных парашютистов. Земля и небо кружились то вверх-вниз, то вправо-влево, я мчался к земле подобно тряпичной кукле, сброшенной с крыши здания. Меня охватил ужас — и это еще вежливое преуменьшение того, что я чувствовал. По мере того, как земля стремительно приближалась ко мне, эта чертова штука на моем запястье, называемая альтиметром, отсчитывала все меньшую высоту. Где, черт возьми, Джон?

Через несколько секунд после прыжка, находясь в небе, я отчаянно пытался обрести устойчивость, но все было безнадежно, совершенно не в моих силах. В одну секунду я падал головой вперед, а уже в следующую — лежал на спине и смотрел в небеса. И в тот момент, образно выражаясь, небеса казались мне слишком, слишком близкими.

На высоте 4000 футов я потянул за ручку. Бам! Парашют раскрылся, ремни врезались в меня, перехватив дыхание. Слава Богу, у меня был купол. «Если я не буду умничать, то смогу это пережить», — подумал я, приказав себе оставить все в покое. Ничего не трогать, ничего не делать, просто приземлиться.

И я приземлился.

На последующем подведении итогов ребята сказали, что как только я покинул хвостовой отсек, я стал настолько нестабильным, что они не смогли ко мне приблизиться. Очевидно, вся рота пыталась поймать меня, но я падал как камень, быстрее, чем кто-либо мог лететь в своем свободном падении. В конце концов, им это удалось, и хотя я никого не видел, один парень из роты, Стэн, который в свободном падении мог «летать» подобно птице, сумел сконцентрироваться и схватить меня. Его самого я не видел и ничего не почувствовал, но именно он стабилизировал меня. Именно в тот момент я потянул за ручку, почувствовал удар, когда парашют раскрылся, и увидел над собой купол. К тому времени Стэн уже унесся в вихревом потоке, и я уж было подумал, что это просто удача, которая безопасно раскрыла мой парашют. Выслушав остальных на подведении итогов и поразмыслив о том, что могло произойти, я утвердился во мнении, что могу обойтись без затяжных прыжков. Этого мнения я придерживаюсь и по сей день.

Вскоре после зачисления в часть кандидат знает, в какой эскадрон он попадет, потому что именно там есть вакансии. В случае моего набора, пятеро из нас были определены в эскадрон «D», в котором было две вакансии в мобильной роте и три — в лодочной. Нам сказали, чтобы мы сами определились, в какую роту мы хотим пойти, и все захотели попасть к мобильщикам, — отчасти потому, что мы уже представляли себя за рулем хорошо вооруженной машины, рассекающей по всей стране, но в основном из-за того, что никому из нас не нравилась идея работать бóльшую часть времени в холодной воде.

По прибытии в эскадрон «D» нас в алфавитном порядке вызвали в кабинет тогдашнего командира эскадрона майора Брюса Нивена. Поскольку моя фамилия начинается на «R», в списке я был четвертым. И естественно, что первые двое, пришедшие на прием к боссу, отдали предпочтение мобильной роте. Глянув в свои бумаги, командир сказал:

— Так, Рэтклифф, отправляешься в лодочную роту.

Я знал, что он так и скажет, но решил попытаться заставить его передумать. Упорно стоя перед его столом, я несколько нервно ответил ему, что предпочел бы пойти в мобильную роту.

— Ты пойдешь туда, где есть вакансия, а вакансия есть в лодочном подразделении, — последовал предсказуемый ответ. Я не двинулся с места.

— Нет, сэр, — произнес я, — я не переношу воду. — Майор Нивен недоуменно посмотрел на меня и спросил, не боюсь ли я воды. — Я не боюсь воды, сэр. Просто я не очень уверен в ней.

Должно быть, по какой-то причине это задело командира, в результате чего Дэнис, один из парней, который побывал в его кабинете до меня, был переведен из мобильной роты в лодочную вместо меня. Вот так я и попал к мобильщикам, ездил на «Ленд Роверах», пока Дэнис занимался плаванием. Это был полезный урок того, что в САС ты сам определяешь свою удачу. Пусть я и добился своего, но подставил своего товарища, и он никогда не простил меня за это.

Когда человек зачисляется в Полк, он попадает на иную карьерную лестницу. В течение первого года службы он сохраняет звание, которое у него было на момент прихода в часть, и получает жалование, соответствующее своей должности в предыдущем полку или части. По истечении этого года он полностью восстанавливается в новой должности и становится рядовым, хотя в качестве стимула для продолжения службы в части, ему платят столько же, сколько капралу в обычном подразделении; в звании капрала ему платят столько же, сколько сержанту. После этого он не может получить звание сержанта, пока не прослужит в Полку не менее семи лет. Однако, как только такие люди получают звание сержанта, мы рассматриваем их как движущую силу САС, важнейшими частями того механизма, который двигает Полк вперед. Но прежде, чем они достигнут этого этапа своей карьеры, им предстоит пройти долгий путь.

В любое время на протяжении первых четырех лет службы в САС человек может быть либо отправлен обратно в свою первоначальную часть, либо полностью принят в Полк. По сути, это означает, что у него есть четыре года, в течение которых он должен себя проявить. Его аттестационные документы подписываются командиром эскадрона и передаются в штаб Полка[42], где их подписывает полковой сержант-майор, который добавляет к ним словесный портрет оцениваемого, а оттуда они попадают к адъютанту[43], заместителю командира и, наконец, к командиру части. Если все они согласны и подписывают бумаги без оговорок, то оцениваемый военнослужащий продолжает службу в САС.

Недостатки в человеке обычно первыми замечают командир эскадрона или его сержант-майор, в основном потому, что они видят его каждый день каждой недели. Если недостатки серьезные — по крайней мере, с точки зрения Полка, — его вызовут и скажут, что он не рекомендован для службы в Специальной Авиадесантной Службе. В конце концов, его вызовут в кабинет командира и сообщат, что он не соответствует требуемым стандартам и что ему придется вернуться в свою первоначальную часть.

Когда кто-то становится «ВВЧ», его никогда не отправляют обратно с плохой аттестацией и не сообщают в его подразделение, почему его отправили обратно. Просто в его личном деле отражается тот факт, что его служебные навыки в САС больше не требуются. Дело в том, что каждый, кто проходит отбор и добивается успеха, — это человек иной породы. И он вернется в свой полк не только гораздо лучшим солдатом, чем большинство военнослужащих в нем, но и тем человеком, которому есть что предложить этому полку. Другими словами, то, что его не сочли подходящим для САС, ни в коем случае не означает, что он не является хорошим солдатом. На самом деле, если бы он не был особенным, он никогда бы не добился таких успехов.

Четыре года — большой срок для того, чтобы побыть под пристальным вниманием, однако довольно часто недостатки человека не проявляются в течение многих месяцев. Например, может упасть его уровень физической подготовки, или он может превратиться в «казарменного юриста»[44], хотя таких у нас было не так уж и много. Когда я пришел в полк, один старослужащий сказал мне: «Мнения — как задницы. У каждого из нас оно свое». Имейте в виду, что военнослужащие полка повсеместно откровенны и любят высказывать свое мнение, потому что все они склонны считать себя начинающими генералами. (Если это кажется смешным, стоит обратить внимание на то, что за последние годы в Британской армии появилось большое количество генералов высокого ранга, которые являются бывшими солдатами САС). Кроме того, им нравится звук собственного голоса.

Некоторых отправляют обратно в свои части, потому что они просто не могут вписаться в коллектив, других — потому что их интеллект не всегда соответствует уровню, необходимому для работы, которую они призваны выполнять. Последнее может не проявляться до тех пор, пока человек не пройдет ряд сложных учебных курсов, посвященных, скажем, медицине, связи или минно-подрывному делу, где сложность предмета и требуемые технические знания могут погубить всех, кроме самых лучших.

Что касается САС и потерь, то когда человек получает ранение, особенно в полевых условиях, ему должна быть оказана самая лучшая неотложная медицинская помощь, пока он не попадет в руки квалифицированных хирургов. Для прохождения медицинской подготовки Специальная Авиадесантная Служба отправляет своих бойцов в несколько госпиталей по всей стране, которые с пониманием относятся к нашим потребностям в части медицины, что позволяет нам получать практический опыт.

Вместе с приятелем по имени Джок я был направлен в госпиталь Национальной Службы Здравоохранения[45]на южном побережье. Прибыв туда в понедельник утром, мы отправились в отделение травматологии, где первым, с кем мы столкнулись, был Ричард Вилларс, бывший офицер медицинской службы САС, который впоследствии написал книгу о своем опыте службы под названием «Кромка ножа: жизнь хирурга специального назначения»[46]. После ухода со службы Рикки стал консультирующим врачом-ортопедом, и это был его первый день в больнице. Он пригласил нас в свою клинику. Надев белые халаты, как настоящие врачи, мы расселись позади него, пока он устраивался за своим рабочим столом.

Через некоторое время в дверь постучали, и в кабинет вошла пожилая женщина лет восьмидесяти. Рикки улыбнулся ей и беззаботно сказал:

— Проходите, голубушка, садитесь. — Когда она устроилась поудобнее, он спросил: — Так что у вас?

Она тут же начала бессвязно излагать свою жалобу, суть которой сводилась к тому, что у нее так сильно болит плечо, что она не может спать. Рикки не согласился; он сказал, что болит не плечо, а шея, после чего они несколько минут спорили об источнике ее боли.

По итогу он отправил ее в рентгеновское отделение, и через час она вернулась, сжимая в руках снимки. Наш приятель посмотрел на них и заметил:

— Разве это шея, голубушка? Это же просто мешок с костями. — И заявил, что для облегчения ее боли, он собирается сделать ей вытяжку. Однако старушка все еще не сдавалась.

— А как же мое плечо? — раздраженно спросила она, по-прежнему не веря. И вновь он сказал ей, что проблема в шее. Когда бедная старушка уходила, она крикнула:

— Попробовал бы ты спать с моим плечом!

Дверь с грохотом захлопнулась за ней. Мы посмотрели на консультанта-ортопеда. Он ухмылялся.

— Ну ты и засранец! — произнес я.

На что он, все еще ухмыляясь, ответил:

— Вы должны обращаться с ними твердо.

Если не обращать внимания на такие моменты, медицинский курс оказался увлекательным. Бóльшую часть времени я проводил в реанимационном отделении, наблюдал за операциями в операционной, делал вскрытия — простые патологии — и провел некоторое время в палатах. Мои знания росли, и бóльшая их часть осталась со мной, так что я даже знаю, как ампутировать ногу. Но должен сказать, что я бы ни одному товарищу из САС не позволил бы отрубить мне ногу. Предпочел бы рискнуть гангреной…

Когда летом 1977 года я с другим сотрудником САС отправился на курсы повышения квалификации в другой госпиталь, на этот раз на северо-западе, главный врач-консультант не разрешил нам надеть белые халаты, сказав, что вместо них мы должны носить зеленые халаты — такие же, как у больничных санитаров. Будучи слегка раздосадованными этим, мы позвонили начальнику медицинской службы в Херефорде и пожаловались на такое распоряжение, но он сказал нам не раскачивать лодку и согласиться с решением врача, поскольку с тем конкретным госпиталем было трудно договориться принять наших людей на обучение. В результате, хотя медперсонал и знал, кто мы такие и что мы там делаем, многие называли нас санитарами, что очень забавляло медсестер.

Однажды теплым днем — погода здесь оказалась намного лучше, чем я помнил по прежним временам, проведенным в том городе, — в приемный покой поступил мужчина, который упал и порезал колено. Подмигнув нам, дежурная медсестра сказала, что теперь наша очередь заниматься пациентом. Когда мы вошли туда в своих зеленых халатах, парень лежал на кровати в отгороженной занавеской кабинке. Медсестра повернулась к моему напарнику и спросила:

— Ты много раз накладывал швы, Колин?

Колин, обладавший настолько густым ланкаширским акцентом, что из него можно было бы делать вату, покачал головой и признался:

— Ну, разве что на кусках резины и апельсинах.

В этот момент парень с поврежденным коленом подорвался с кровати и закричал:

— Я не апельсин! Не трогайте меня!

Через два дня в приемный покой поступил столяр, проткнувший себе ладонь деревянной стамеской. Теперь настала моя очередь играть в доктора, и я вошел в его палату вместе с медсестрой-студенткой, потрясающей блондинкой по имени Энн. Мы начали выполнять процедуру «неприкосновенности»[47]. Вымыв руки, и положив пакет с медицинскими средствами на бок, мы открыли его пластиковыми щипцами и после этого ни к чему не прикасались голыми руками.

Я осмотрел рану мужчины, ощупывая его руку руками в перчатках, на что он сказал:

— Все в порядке, док?

Я пробормотал в ответ:

— Да, спасибо, все в порядке.

На самом же деле, я так нервничал, что у меня тряслись руки. Выбирая шов для зашивания разреза, я оставил его слишком коротким и протянул нить прямо через рану, проделав в общей сложности это пять раз. Когда пациент спросил, сколько швов ему уже наложили, я ответил:

— Ни одного.

— Забавно, — сказал он. — Я несколько раз почувствовал, как проходила игла, когда все было готово.

В конце концов, после дюжины попыток, мне удалось наложить три шва на ладонь парня, что, казалось, сделало свое дело. Энн стояла позади него и с глупым видом смеялась над моими усилиями. По итогу, мне удалось сделать ему противостолбнячный укол, перевязать его и отправить в обратный путь.

В следующую субботу вечером мы с Колином сорвались с работы в больнице около девяти часов вечера, чтобы пойти в ночной клуб. Отправляясь в заведение под названием «Менестрель», мы оба были уверены, что там никто нас не узнает, и оказались правы — пока вдруг кто-то не крикнул из бара:

— Все в порядке, док?

Это был тот столяр из приемного покоя. Он стоял там и махал мне забинтованной рукой, потом купил мне пинту пива и рассказал всем девушкам, которые были рядом с ним, как я зашивал его рану и перевязывал руку. Несколько смущенный и слегка обеспокоенный тем, что мой благодарный пациент может узнать, что я весьма далек от того, чтобы быть врачом или даже квалифицированным парамедиком, я пробормотал что-то о том, что делал так много всего, что уже и забыл. Смеясь, столяр рассказал, что когда он рассказал своей сестре, местной медсестре, как его руку зашивал врач в зеленом халате, она ответила: «Не будь дураком. Зеленые халаты носят только санитары». Тогда он подумал, что ее замечание было смешным, так что если он прочтет эти строки, то будет знать, что его сестра оказалась почти во всем права.

На курсах, на которые нас отправляли, случались свои забавные моменты, то таковые происходили и в нашей повседневной жизни на Брэдбери Лэйнс. В мобильной роте, как и в других подразделениях, все военнослужащие, у которых не было своих домов в Херефорде, жили в общих комнатах в длинных деревянных бараках, которые являлись характерной чертой лагеря и которые существовали там еще до расквартирования Полка. Единственное уединение обеспечивали шкафчики, разделявшие койки.

Однажды ночью мы с моим другом, которого неизменно называли «Джимми» в честь известного диск-жокея, спали в своих койках, когда дверь приоткрылась, и на цыпочках вошел Тафф, еще один мой приятель, с которым мы вместе прошли Отбор. Несмотря на все попытки не шуметь, он нас разбудил, отчасти потому, что он был не один. Он тайком пробрался в лагерь с женщиной и, оказавшись в безопасности, привел ее в наше расположение. В полумраке, из-за стоявших шкафчиков, она не смогла разглядеть, что мы спим в одной комнате.

Парочка улеглась на его кровать, и наш товарищ спросил ее, что ее возбуждает. Мы с Джимми молчали и заворожено слушали, как она ему рассказывала, и через несколько минут они уже вовсю занимались сексом. Оба настолько увлеклись, что не обращали никакого внимания на окружающую обстановку, но когда мы услышали, как Тафф сказал ей не разговаривать с набитым ртом, мы, двое слушателей, не смогли удержаться от сдавленного смеха.

Она тут же прекратила свое занятие и тревожно прошептала:

— Что это за шум?

Наш приятель сказал ей, что в углу сидит попугайчик, и попросил ее продолжать то, что она делала. Они занимались сексом почти всю ночь, что лишний раз доказывает, что все эти чертовы марши не обязательно делают человека неспособным к дальнейшим физическим нагрузкам…

Но даже если не обращать внимания на такие случаи, наш распорядок дня был довольно неформальным, и весьма далек от муштры и хрени, принятых у парашютистов. Каждое утро появлялись ротные сержанты, и мы все собирались в комнате для совещаний, где проходило совещание всего личного состава эскадрона, которое мы называли «молитвой», а затем, если ничего не происходило — то есть не было никаких курсов, учений или операций, в которых мы участвовали или которые мы планировали, — то остаток дня принадлежал нам.

В те дни, вскоре после того, как я впервые вступил в ряды САС, мы могли закончить всю работу к десяти утра, что оставляло нам периоды, которые мы называли «прайм-тайм»[48]. Те, кто жил вдали от расположения, могли пойти домой, а любой из нас мог выйти и поразвлечься, хотя нам не разрешалось покидать пределы лагеря.

Помню, как в июне, в понедельник вечером, я вернулся из своей первой боевой командировки в рамках операции «Буря» в Дофаре. Мы отсутствовали пять месяцев, и когда автобус спускался с холма Каллоу по дороге из Росс-он-Уай, мы вдруг увидели, что перед нами раскинулся собор и сам город Херефорд. Это было прекрасное зрелище, радовавшее глаза, которые шесть месяцев не видели ничего, кроме знойной дымки, пылевых вихрей, песка и бесплодных скал. Это означало, что мы возвращаемся домой, в то место, по которому так сильно скучали и встречу с которым ждали с таким нетерпением.

Однако было бы неправильно создавать впечатление, что служба в САС в начале 1970-х годов состояла в основном из безделья между операциями. В те дни, когда мы не наслаждались «прайм-таймом», наша жизнь была сплошным «Давай, давай, давай!» Не успели мы прибыть в лагерь из Дофара и сбросить свое снаряжение, как тут же отправились в город, чтобы пропустить по стаканчику на ночь. Но к четырем часам утра следующего дня, — было у нас похмелье или нет, — мы уже сидели в автобусе, направляясь в Саут-Черней, недалеко от Сайренчестера, на парашютные прыжки. Через два дня после этого мы улетели на учения в Грецию. Наша жизнь превратилась в некую разнообразную череду учений, курсов, полковых дел, операций и «прайм-тайма», и большинство из нас никогда не знали, чем нам придется заниматься в следующий раз.

Хотя я и познакомился с командиром роты, Адамом, фактически мы с ним вместе не служили, потому что в Дофаре располагались в разных местах. Он оказался исключительно приятным парнем. Когда я разговаривал с ним в Саут-Черней, он сказал мне, что во время учений в Греции я буду в составе его патруля, чтобы он мог хорошенько рассмотреть меня и понять, что я из себя представляю. Тогда я этого не знал, но правда заключалась в том, что без очков он, вероятно, вообще не смог бы меня разглядеть.

Мы приземлились на парашютах в Греции и приступили к учениям в условиях изнуряющей жары. Весь день мы лежали в укрытиях, передвигаясь только ночью. Перед нашим первым ночным переходом Адам подошел ко мне и сказал:

— Билли, я хочу, чтобы ты был головным разведчиком и взял ориентир на железнодорожную линию. Мы пересечем железную дорогу, которая идет на север, а затем я хочу, чтобы ты повернул на северо-запад к шоссе. Там мы возьмем следующий ориентир.

Я сказал: — Хорошо, босс, — и пошел готовить свое снаряжение. В патруле также был крупный уроженец южной Ирландии, которого мы прозвали «Канава» за то, что он постоянно загонял «Ленд Роверы» в канавы. Он мог выпить бутылок тридцать «Гиннесса»[49] за ночь и не упасть, а на следующий день продолжать работу как ни в чем не бывало. У него было телосложение быка, хотя он не был самым сильным человеком, которого я когда-либо встречал. Казалось, он только и делал, что пил и курил. Однако три года спустя он вдруг занялся бегом и стал фантастическим марафонцем. Мы не могли поверить, что он когда-нибудь бросит курить. Он был хорошим солдатом и порядочным парнем, но если вождение «Ленд Роверов» было не его коньком, то ориентирование, как мы вскоре узнали, тоже.

На походе шли я, Адам, Канава, два греческих солдата, которые были нам приданы, и, наконец, Ланс, — персонаж, который мог посоперничать с Канавой, хотя и совершенно в другом качестве, и который спас нам жизнь в Дофаре. Как только наступила ночь, мы приготовились к маршу. Используя Полярную звезду, я взял приблизительный ориентир на местный предмет, виднеющийся вдалеке на местности, и двинулся в путь. Путь до железной дороги занял около сорока минут, и как только мы пересекли ее, я снова взял направление на северо-запад и двинулся в путь.

Мы шли уже около часа, когда Адам щелчком дал понять, что нужно отдохнуть пять минут у большого дерева впереди. Я остановился у него, потом к дереву подошел Адам, а затем, спустя долгий перерыв, появились два грека, за которыми последовал Ланс. Вдалеке слышалось ворчание Канавы.

Я сел. Наконец, к нам поднялся стонущий и хрипящий Канава — и тут же обозвал меня пиздюком. Когда я спросил его, в чем дело, он чуть не взорвался.

— В чем дело? В чем дело? Это же не какой-нибудь гребаный Гран-при! Сбавь скорость и пользуйся компасом.

После того, как я сказал ему, что ориентируюсь по Полярной звезде, он просто взбесился.

— По Полярной звезде? Ты тупой пиздюк. Она движется!

В этот момент вмешался Адам:

— Канава, Полярная звезда не движется. Я сам ею пользуюсь как ориентиром.

Но Канаве это оказалось не по душе.

— Послушай, босс, — возразил он, — я обучен, как астронавт, и говорю тебе, что Полярная звезда движется!

Мы так и не смогли его переубедить, и спор закончился после того, как через несколько минут мы отправились дальше. Однако факт остается фактом: хотя Земля крутится, Полярная звезда остается на месте — вот почему она так полезна для ориентирования.

В мобильной роте эскадрона «D» Канава был всего лишь одним из персонажей с необъятным характером, но подобных людей можно было встретить во всех подразделениях САС. В эскадроне «G», например, был сержант-майор из Южной Ирландии по имени Мик, чьи повадки были известны всему Полку. Однажды, когда он сидел за своим столом, к нему вошел молодой связист и спросил, можно ли с ним поговорить. Эскадрон собирались отправиться на учения в Норвегию, и Мик был по самые гланды завален бумагами.

— Что тебе нужно? — Лапидарность сержант-майора не слишком смягчалась его богатым ирландским говором. После чего связист нервно сказал ему, что он не может поехать в Норвегию, потому что от него ушла жена.

Мик просто уставился на беднягу, а затем изрек:

— Послушай, у меня в этой комнате шестьдесят парней, которые отдали бы правую руку, чтобы оказаться на твоем месте. А теперь отвали и считай, что тебе исключительно повезло.

Перед тем как эскадрон отправился в Норвегию, Мик поехал заранее, как это и должен делать сержант-майор, чтобы по прибытии основной части подразделения все было готово и работало, как положено. Через несколько дней самолет C-130, перевозивший остальную часть эскадрона «G», приземлился в Бергене на норвежском побережье, все ребята вышли из него и забрались в автобус, который должен был доставить их к месту учений. Когда все расселись, на борт поднялся Мик и обратился к ребятам.

— Слушайте сюда, дрочеры — он всегда называл всех дрочерами, хотя и не хотел этим никого обидеть. — Дорога займет часа три, мы остановимся на полпути, чтобы выпить чашку кофе и поссать. Вопросы есть?

На что молодой — и очень наивный — связист, от которого ушла жена, поднял руку.

— Что тебе нужно на этот раз? — прорычал Мик.

— У меня нет норвежских денег, сэр.

— Ну, в таком случае — ответил сержант-майор, — у тебя будет только моча.

Остальная часть эскадрона грохнула от смеха.

Никто из уорент-офицеров и сержантов не был застрахован от того, чтобы стать объектом чужого юмора, однако иногда это происходило из-за их собственной неуклюжести. В 1970-х годах мой бывший сержант, которого также звали Тафф, проходил подготовку ПАНа. ПАН расшифровывается как «передовой авиационный наводчик» — это люди на земле, которые по радио должны наводить летчиков истребителей-бомбардировщиков и направлять их на любую цель, которую хотят уничтожить наземные силы. В данном случае от Таффа требовалось вызвать «Хокер Хантер» Королевских ВВС[50] и направить его на учебную цель. Поэтому он вышел в эфир и сказал:

— Привет, Хантер. Это «Дельта-Один-Ноль». А я тебя вижу. Прием.

Судя по пируэтам самолета в воздухе, которые мы наблюдали, было ясно, что летчик чуть не уссался от смеха.

Надо сказать, что у Таффа был дар смешить людей. Однажды, во время курса повышения квалификации по астронавигации, помню, как Артур, наш очень восторженный и многострадальный инструктор, потирал руки в предвкушении всех тех замечательных проблем, которые мы собирались решить в тот день.

— Окей, ребята, — сказал он, — давайте начнем думать. Тафф, сколько градусов в окружности?

Прежде чем ответить, сержант на мгновение задумался:

— На этом меня не поймаешь. Это зависит от размера круга.

Стены классной комнаты почти рухнули от нашего хохота.

Учитывая эксцентричную веру Канавы в блуждающую Полярную звезду и представление Таффа об измерениях окружности, неудивительно, что военнослужащие САС — и я в том числе — иногда могут заблудиться. Впрочем, как и вся остальная армия.

За последние четверть века, особенно после спасения заложников в Принсес Гейт в 1980 году[51],о Специальной Авиадесантной Службе было опубликовано так много, что интерес к нам общественности порой кажется почти навязчивой идеей. И из всех различных аспектов службы Полка, на которые обратили внимание, ничто, кажется, не завораживает людей больше, чем оружие. За эти годы я много читал о том, какое оружие должно быть у САС; о том, как сотрудники заставляют шорников делать быстросъемные кобуры для своих автоматов; как частные оружейники подгоняют их оружие под свои нужды и посылают к кузнецам за глушителями. Эти и другие бесчисленные заявления подобного рода — полнейшая чушь, однако они являются частью мифов, выросших вокруг САС.

Один из этих мифов касается так называемого «боевого ножа». На самом деле, несмотря на утверждения некоторых, в Британской армии такого оружия нет, хотя отдельные военнослужащие САС могут носить нож, который они приобретают сами. Да и толку от него немного: в бою, скорее всего, именно эта штука, а не огнестрельное оружие, убьет вас раньше или позже, а для тайных операций или операций, требующих высокой степени скрытности, военнослужащим Полка выдается оружие с глушителем. Однако нож может быть полезен в ситуациях, когда солдату приходится жить за счет своей сообразительности во враждебной среде, без обычной поддержки в виде оружия, пайка, транспорта и так далее.

Однако не сомневайтесь, Специальная Авиадесантная Служба — самый хорошо оснащенный полк в Британской армии. Ни одна другая часть не имеет лучшего снаряжения, чем мы. Система великолепна; по сути, Полк имеет полный карт-бланш на закупку оружия, и любого другого оборудования и снаряжения. Таким образом, САС получает все, что хочет. Если ребята хотят испытать новое оружие, Министерство обороны обеспечивает им такую возможность. И если оно им нравится, то оно для них закупается.

Но в том, чтобы у кого-либо было индивидуальное оружие, нет абсолютно никакой необходимости. На самом деле, это было бы помехой в бою, потому что мы должны иметь стандартизированные боеприпасы, которые могут использовать все. Солдат, использующий винтовку калибра 7,62 мм, когда все его товарищи используют оружие калибра 5,56 мм, останется с бесполезным хламом, когда у него закончатся патроны, не считая проблем с пополнением боеприпасов нескольких разных калибров.

Каждое оружие, используемое человеком в полевых условиях, выдается квартирмейстером. Его серийный номер заносится в журнал, и ни одно оружие или партия боеприпасов никогда не выдаются без подписи человека. Правда, было время, когда людям разрешалось хранить личное оружие в оружейной комнате в лагере, потому что тогда существовал пистолетный клуб САС, и люди любили заниматься практической стрельбой как спортом. Однако это давно прошло. Сегодня просто нет ни малейшей вероятности того, что кому-либо из военнослужащих будет разрешено использовать свое собственное оружие в полевых условиях. Человек пользуется одним и тем же оружием, имеющимся в арсенале, пока ему по какой-либо причине не выдадут другое.

Для САС закупается, в основном, оружие американского, британского или немецкого образца. Есть и оружие от производителей из других зарубежных стран, в частности, бельгийский 5,56-мм пулемет «Миними» и швейцарские автоматические пистолеты «Зиг Зауэр», но никто не использует автоматическое оружие фирмы «Беретта», как это делают секретные агенты в фильмах, потому что это и другое подобное оружие считается «дамскими пистолетами» с малым останавливающим действием.

Нашим основным оружием была и остается американская винтовка M-16 калибра 5,56-мм, стандартная служебная винтовка Армии США, и пистолет «Браунинг Хай Пауэр» калибра 9-мм, созданный бельгийским оружейным гигантом FN, которому принадлежит фирма «Браунинг». Немецкая компания «Хеклер&Кох» также производит хорошее оружие, в том числе 9-мм пистолет-пулемет MP-5. Ручное оружие, используемое САС, всегда автоматическое, поскольку револьверы, хотя и имеют гораздо меньшую вероятность заклинивания, менее мощные и менее точные. Полиция использует револьверы калибра.38 Special, но емкость магазина такого оружия просто недостаточно велика, что является наиболее веским аргументом против их использования в Специальной Авиадесантной Службе. Автоматические пистолеты могут иметь магазины на двенадцать или двадцать патронов, по сравнению с шестью у большинства револьверов, и скорострельность у них выше — факторы, которые делают автоматику[52]гораздо более полезной в перестрелке.

Выбор оружия, предлагаемого в САС, огромен, утверждалось, что каждый человек в Полку имеет восемь единиц оружия. Естественно, он не носит их все с собой постоянно, но они доступны ему в зависимости от обстоятельств. Тем не менее, обычно у него есть его M-16 или пулемет, пистолет, а также целый ряд другого оружия, которым он может воспользоваться. Но даже во время антитеррористической операции именно командир патруля, а не отдельный военнослужащий, решает, какое оружие понадобится в той или иной ситуации, и оно выдается в соответствии с его указаниями.

У нас просто нет людей, которые говорят: «Так, я буду использовать такое-то и такое-то оружие». Командир патруля анализирует задачу, а затем говорит своим людям: «Ты несешь M-203 и берешь энное количество боеприпасов, ты берешь M-16, ты берешь «Миними» или GPMG. Я возьму M-16 и пистолет. Хорошо?» (M-203 — это 40-мм подствольный гранатомет, закрепляемый под стволом винтовки M-16, таким образом, получается два очень эффективных оружия в одном; GPMG, или пулемет общего назначения — это стандартный 7,62-мм пулемет британской армии — относительно легкое, мощное и точное оружие с ленточным питанием, способное вести длительный огонь). Затем каждый человек берет свое вооружение в соответствии с приказом командира патруля — например, необходимость в двухдюймовом миномете означает, что каждый человек берет для него по две мины, а также свое оружие и снаряжение — не больше и не меньше. Информация о том, что людям предлагают «выбрать оружие», как и многое другое, что пишут о САС, относится к области мифов, а не реальности.

Если о вооружении и снаряжении Полка, а также о том, в каких операциях он принимал или не принимал участие, существует множество мифов, то еще больше мифов ходит о том, кто действительно служил в Специальной Авиадесантной Службе. Если сложить всех, кто утверждает, что служил в САС, то общая численность превысит численность всей Королевской артиллерии, самого многочисленного соединения Британской армии, и намного, намного превысит численность очень скромного по численности Полка. Причины этой немного печальной привычки делать ложные заявления выяснить несложно, но, похоже, она очень распространена. Кен Коннор, один из долгожителей Полка, в своей книге «Призрачная сила»[53] подсчитал, что число людей, утверждающих, что они находились на балконе иранского посольства в Принсес Гейт в мае 1980 года, составляет около 15 тысяч человек — и эта цифра продолжает расти.

В лондонском клубе сил спецназа я был всего два раза и должен сказать, что больше никогда туда не пойду. По понятным причинам в клубе есть камера видеонаблюдения над дверью и система домофонов, позволяющая пропускать членов клуба и их гостей после идентификации, однако это не помогает выявить подделку. В ту дверь входило больше настоящих героев и героинь, чем вы можете себе представить, — и, к сожалению, несколько Уолтеров Митти[54]. Последние слоняются вокруг бара, рассказывая небылицы о своих подвигах, как правило, обманывая друг друга, в то время как настоящие люди, которые прошли через все это и имеют шрамы, подтверждающие это, слушают и молчат. Эти люди знают друг друга, и им не нужно обманывать. Они также прекрасно понимают, когда то, что они слышат, — сплошная ложь, хвастовство и полуправда.

Есть даже несколько пожилых женщин, которые являются членами клуба, хотя, к сожалению, с каждым годом их становится все меньше. Это отважные женщины — агенты УСО[55], которые во время Второй мировой войны десантировались на парашютах в оккупированную Европу, и к ним я отношусь с огромным уважением. А вот что касается Уолтеров Митти, то они у меня навязли в зубах. В 1993 году я был в клубе сил спецназа в ночь Бёрнса[56] и наслаждался хорошим вечером в компании друзей. После ужина я стоял у бара с полковым сержант-майором 21-го полка САС, одного из двух территориальных подразделений Полка, когда ко мне подошел парень и представился. Я пожал ему руку и сказал, что меня зовут Билли Рэтклифф.

Он смотрел на меня с минуту, а затем, к моему удивлению, ответил:

— Вы не Билли Рэтклифф.

Я заверил его, что это так, после чего он категорически повторил, что это неправда. На мгновение он почти убедил меня, что я не тот, за кого себя выдаю. Далее он заявил, что буквально на прошлой неделе разговаривал с «Билли Рэтклиффом из САС». К этому времени я уже начал заводиться.

— Он вон там, на той картине, — сказал он, указывая на заказанную мной картину, изображавшую собрание сержантов, которое мы проводили в пустыне за линией фронта во время войны в Персидском заливе, когда я был полковым сержант-майором 22-го полка САС.

— Так это я на картине, — произнес я.

— Нет, это не вы, — ответил он. Очевидно, что я не собирался его убеждать, поэтому, оставив его разговаривать с сержант-майором территориального полка, я ушел в ночь, пока меня не разобрал гнев при размышлении о странном чувстве, возникающем, когда ты знаешь, что есть кто-то, кто выдает себя за тебя. На мой взгляд, комитет клуба должен быть гораздо более внимательным при утверждении кандидатов на членство.

Иногда на гражданке я встречаю людей, которые знают о моем происхождении. Часто они говорят, что знают кого-то еще, кто служил в САС. Я отвечаю им, чтобы они вернулись и спросили у своего друга, в каком эскадроне он служил и как звали его командира. И что самое странное, они всегда возвращаются и говорят, что их друг ответил им, что не может давать такую информацию.

В мире существуют сотни, а может быть, даже тысячи фальшивых САСовцев. Между собой они расплетают о САС столько пряжи, что ее будет достаточно, чтобы каждому военнослужащему Полка — бывшему или действующему — связать свитер хорошего размера. И это, пожалуй, единственное, что в этих людях является правдой.