Если бы нашим политикам пришлось отправляться и выполнять все свои обещания, соблюдая наши, зачастую сомнительные, договора о дружбе в тех частях света, которые никогда не попадут в туристические брошюры, то мы имели бы Палату общин, целиком и полностью состоящую из пацифистов-изоляционистов.
Однако, к сожалению для рядового солдата, мы еще очень далеки от такого счастливого поворота событий, поэтому в 1973 году, пройдя очень извилистым и тайным путем, я оказался в Омане, независимом султанате на берегу Персидского залива. Точнее, в Дофаре, провинции на юге Омана, которую на карте не смогли бы найти 90 процентов британских школьников.
В то время Оман был страной, которой мало что можно было посоветовать, — по крайней мере, на наш взгляд. Его границы были, да и остаются сейчас, в основном неопределенными, а население было одним из самых бедных в мире. Здесь водилось очень много ядовитых змей, скорпионов и пауков, а вездесущие клещи, вши и мухи переносили такие болезни, как дизентерия и кожный тиф. Днем в долинах температура поднималась до более чем 120 градусов, а ночью на плато опускалась ниже нуля по Фаренгейту[57]. Обезвоживание и солнечный удар запросто могли привести к смертельному исходу, а солнечный ожог был просто очень болезненным. Чтобы чувствовать себя более или менее нормально, нужно было выпивать не менее галлона воды[58] в день.
Пятимесячная командировка в таких условиях выбила бы из колеи большинство наших политиков, и это я еще не перешел к описанию реальной опасности и причине нашего пребывания там: непрерывная война, ведущаяся против поддерживаемых марксистами повстанцев, или Народного фронта освобождения оккупированного Персидского залива, как гласило их полное наименование. Местные жители называли этих жестоких, хладнокровных, бескомпромиссных убийц «адý», что в переводе с арабского предсказуемо означает «враг». Кроме того, в большинстве своем они были убежденными атеистами.
До 1970 года Оманом правил деспотичный и жестокий султан, чья почти средневековая тирания сделала его очень непопулярным в народе. Именно тогда его сын Кабус, прошедший обучение в Сандхерсте, захватил власть в результате бескровного дворцового переворота, вдохновленного, если не активно поддержанного, британцами.
Слово «бескровно» означает за исключением самого султана, который не согласился уйти по-тихому. Не будучи таким доверчивым отцом, каким его представлял Кабус, он спрятал в халате автоматический пистолет. Когда ему сообщили, что он должен отречься от престола, султан извлек его и отстрелял весь магазин, успев убить одного слугу, ранить старшего придворного и выстрелить себе в живот и ногу. Вечером того же дня, после отречения, на самолете «Вискаунт» Королевских ВВС он был доставлен в Лондон. Оправившись от нанесенных себе ранений, он провел последние два года своей жизни в славном изгнании.
Через несколько часов после вступления на престол, первое, что сделал Кабус, — на основании договора между Оманом и Великобританией от 1789 года официально обратился к нашей стране с просьбой о помощи в подавлении восстания, вдохновленного марксистами. Просьба была весьма конкретна — для оказания поддержки султанских войск в подавлении адý направить Специальную Авиадесантную Службу. Первые наши парни оказались на месте уже на следующий день.
Об этой «дипломатии канонерок» последнего времени британская общественность узнала лишь спустя значительное время, однако у Британии в лице Министерства иностранных дел и консервативного правительства тогдашнего премьер-министра Эдварда Хита были веские причины для поддержки Кабуса и поощрения его переворота.
Оман — одно из самых южных государств Ближнего Востока. На юго-востоке он омывается Аравийским морем, а на северо-западе он граничит с Саудовской Аравией и Объединенными Арабскими Эмиратами. Но его западная граница проходит с Йеменом, государством марксистского толка, которое сравнительно недавно включило в себя бывший британский протекторат Аден, откуда британские войска, плохо обеспеченные, — а если сказать по-честному, преданные Уайтхоллом, — были изгнаны в результате бесславного и политически провального фиаско. Теперь йеменское правительство снабжало адý оружием, боеприпасами и снаряжением, поставляемым Советским Союзом, а также обеспечивало их подготовку и безопасное убежище после того, как они из Омана уходили обратно в Йемен.
Победа адý в Омане давала коммунистам контроль над Оманским заливом, образующим северную границу страны, и являющимся входом в самый оживленный и богатый мировой морской путь для нефтяных танкеров — в воды Персидского залива. К этому следует добавить немалые нефтяные запасы самого Омана, которые с 1964 года работали со все возраставшей эффективностью и производительностью. Это были богатые призы, и их потеря в пользу коммунистов стала бы серьезным ударом для Запада в целом и Великобритании в частности.
Молодой султан был не настолько наивен, чтобы вообразить, что ему не придется расплачиваться за всю эту помощь, поэтому в течение следующих шести лет, в основном тайно и при личной поддержке Хита, а после 1974 года — лейбористского правительства Гарольда Уилсона, САС обеспечивала свое присутствие в Омане в рамках операции под кодовым названием «Буря». Именно спецназовцы, в конечном итоге, несли основную ответственность за подавление восстания в джебеле[59] — и на протяжении бóльшей части этого времени бойцы Полка никогда не находились под серьезным огнем противника более сорока восьми часов. Проведя в рамках операции «Буря» три боевых командировки, я должен сказать, что сколько бы бушелей риалов, слитков золота или баррелей нефти ни платил султан, сколько бы доброй воли ни получала Британия в этой стратегически важной части мира, всего этого было недостаточно.
К моменту моего прибытия в Оман в январе 1973 года, кампания борьбы за «умы и сердца», проводимая бывшим командиром 22-го полка САС подполковником Джонни Уоттсом, уже начала приносить свои плоды, склоняя местных жителей на сторону молодого султана. Проводимая после ошеломляющих успехов Полка в Малайе и на Борнео в 1950-х и 1960-х годах, эта кампания утвердила репутацию Специальной Авиадесантной Службы как самого успешного подразделения по борьбе с повстанцами в мире.
Основная идея заключалась в оказании медицинской и ветеринарной помощи полумиллиону жителей засушливой и горной провинции Дофар — где адý были наиболее активны и опасны — и их животным, а также в бурении новых источников воды. Особенно жителей вдохновляла ветеринарная помощь, поскольку главной заботой жителя Дофара после самого себя был его скот — семья и племя в списке приоритетов стояли гораздо ниже. Мы также организовали местную радиостанцию, транслирующую пропаганду султана и его правительства в противовес коммунистическому «Радио Аден», и обеспечили печать и распространение тысяч листовок с разъяснениями политики нового руководства страны и нападками на коммунистические методы и идеологию. Листовки сбрасывались с воздуха в отдельных районах Дофара.
Но, пожалуй, самым показательным было наше предложение вооружить и обучить всех мусульманских соплеменников, которые хотели защитить себя и свое имущество от все более злобных и беспощадных адý. У повстанцев были очень странные представления о том, как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. Если кто-то из освобожденных ими людей отказывался отрицать существование Бога, — а это чаще всего были пожилые люди, — их пытали, зачастую до смерти. В этом отношении, пусть они и действовали с противоположных позиций, адý могли бы дать хорошую фору инквизиции.
У родителей отбирали детей и увозили их на перевоспитание в Йемен, а молодежь обоих полов отправляли в тренировочные лагеря в Китай и СССР, чтобы там вбивать им в головы марксистскую теорию и догмы. Любого дофарийца, кого подозревали в поддержке Кабуса, или которого подозревали соплеменники в подобных симпатиях, судили и казнили на месте, обычно через отсечение головы.
В целом, провинция являлась своего рода «затерянным миром», адской дырой с лунным ландшафтом и неумолимым климатом. Но вряд ли нас отправляли туда на отдых или ради нашего здоровья. Мы оказались там потому, что Министерство иностранных дел и правительство того времени по своей великой мудрости постановили, что мы должны быть именно там.
Я отправился в свою первую командировку в Оман в январе 1973 года, к тому времени САС несла там службу уже почти три года. Эскадрон «D» был переброшен с авиабазы Лайнэм в Уилтшире сначала на Кипр, а оттуда через несколько промежуточных пунктов, наконец, добрался в Салал, главный город провинции Дофар. Это было небольшое местечко с населением около десяти тысяч человек, и кроме аэропорта, который к тому времени использовался в основном как военная база султанских войск, больше в нем, на наш взгляд, не было ничего интересного. Может быть, местные мужчины и были на стороне ангелов, когда речь заходила о преданности султану и его правительству, но все они, на мой взгляд, выглядели довольно злодейски. У женщин все их достоинства были полностью скрыты от посторонних глаз. Возможно, их фигуры напоминали песочные часы, которые могли соперничать с Мерлин Монро, и такие же лица, но даже если это было и так, то мы никогда их не видели. Большинство мусульманских женщин всегда было затянуто в объемные свисающие одежды и яшмаки, и тем не менее, местные молодые люди, должно быть, находили способы проникать сквозь всю эту внешнюю обертку, поскольку рождаемость в Омане почти вдвое превышала средний мировой уровень, а 41 процент населения страны составляли дети в возрасте до пятнадцати лет. В то время я искренне полагал, что если бы трахать женщин было олимпийским видом спорта, то оманская команда завоевала бы все медали в каждой категории. Очевидно, это было их главным национальным развлечением.
А вторым, похоже, была стрельба в военнослужащих САС.
Из аэропорта в Салале нас доставили прямо в наш временный лагерь в Ум-аль-Гвариф, известный нам как УАГ, который находился примерно в четырех милях. Предполагалось, что мы останемся там на три или четыре дня, чтобы акклиматизироваться, разобраться со снаряжением и получить последние инструкции, после чего нас на вертолете перебросят в джебель, горный район провинции, где была сосредоточена основная масса проблем. Однако в итоге небольшая группа из шести человек, включая меня и Джимми, одного из моих друзей из мобильной роты, была направлена в прибрежный город Мирбат, расположенный примерно в пятидесяти милях восточнее и ставший в 1972 году местом знаменитого сражения между САС и повстанцами. Наша роль там заключалась в демонстрации присутствия на местности, оказании медицинской помощи местным жителям, а также в проведении патрулирования и сборе разведывательной информации. Это было прекрасное место, напоминавшее уединенное место отдыха с его древним фортом, морем и милями песка, но жизнь там показалась нам чрезвычайно скучной. Нем не менее, через три недели нас вызвали обратно в УАГ и сообщили, что через несколько дней мы будем направлены в джебель.
Нашим точным местом дислокации должна была стать одна из двух оборудованных Полком позиций, которую мы намеревались усилить. Находящиеся примерно в трех милях друг от друга, «Диана-1» и «Диана-2» располагались в предгорьях, выходящих на вáди, откуда адý совершали свои частые атаки на Салалу. Некоторые из выпускаемых ими ракет попадали в расположение гражданских специалистов, ремонтировавших реактивные самолеты и вертолеты для военных, и даже уничтожали летательные аппараты на земле. Оставшись без защиты, люди угрожали забастовкой, что привело бы к прекращению войны в этом регионе с оманской стороны, поскольку именно из аэропорта Салалы султанские ВВС работали против адý в Дофаре.
Перед нашей отправкой на «Диану-1» Джимми решил, что если мы с ним сядем на военный самолет или вертолет и посетим некоторых ребят из горной роты, которые находились на базе, известной как «Белый город», то это будет отличной идеей. Она располагалась на востоке, на краю плато Дарбат, и выходила на прибрежную полосу между Салалой и Рахьютом, расположенным на границе с Йеменом. Поскольку адý в основном базировались в Йемене, это была важная позиция, так как группы повстанцев постоянно пересекали границу в обоих направлениях. Джимми удалось уговорить нас прокатиться на «Скайвэне», — маленьком двухмоторном турбовинтовом транспортном самолете, который в полете выглядел как шмель, а тарахтел еще хуже, но который, как мы надеялись, доставит нас в «Белый город» в целости и сохранности. Когда мы отправились к командиру эскадрона, то он не стал возражать против нашей поездки, но предупредил: «Вернитесь сюда через сорок восемь часов». Уговаривать нас не пришлось, и, схватив свои «Бергены» и винтовки, мы отправились в путь.
С воздуха пейзаж Дофара выглядел таким же чужим и враждебным, как и вблизи, и больше напоминал фотографии, сделанные во время полета Армстронга на Луну, — был таким же загадочным, непривлекательным и угрожающим.
Ребята из горной роты, казалось, были рады увидеть Джимми, и бóльшую часть времени мы провели, попивая крепкий чай и болтая, однако думаю, что если бы меня предоставили самому себе, то я предпочел бы остаться в баре в УАГ, разглядывая фотографии девушек, напечатанные на банках пива «Тэннантс». Поскольку «Скайвэн» совершал рейсы почти каждый день, мы рассчитывали отправиться обратно через сутки, следующим рейсом, так что скоро я вернулся бы в бар.
Так было до тех пор, пока не поступили сведения, что патруль адý каждое утро использует близлежащий байт, или хижину местных жителей, в качестве места привала на завтрак, и горной роте было немедленно поручено организовать на них засаду. По предложению Джимми, командир роты из «Белого города» согласился взять нас с собой, и мой приятель пообещал мне: «Сегодня ты прольешь свою первую кровь». Это не выглядело совсем уж маловероятным, поскольку нас обоих назначили в основную подгруппу нападения, состоявшую из шести человек; остальных распределили в две подгруппы блокирования, задачей которых было не допустить отхода врага.
Я давно предвидел момент, когда впервые попаду под огонь и, возможно, буду вынужден стрелять в ответ на поражение, однако не предполагал, что это произойдет в подобных обстоятельствах, и что это случится так внезапно. Я почувствовал внезапное напряжение, охватившее мое тело, и ощутил прилив адреналина.
— Хорошо, — ответил я. Больше сказать мне было ничего.
План был прост. Мы должны были покинуть нашу базу в 22:00 той же ночью, чтобы успеть занять хорошую позицию для засады, когда утром появятся адý — если они придут. У нас в резерве находился фиркат, что по-арабски означает «рота», состоящая из бывших повстанцев-джебали (дофарийцев из района джебель), которые перешли на правильную сторону, и отряд гейш[60],наемных солдат из провинции Белуджистан в Пакистане, которые были наняты султанскими вооруженными силами, — и некторые их которых, как я быстро выяснил, были не более чем бесполезны. Однако фиркаты были совсем другим делом. Организованные и обученные САС, и оплачиваемые из денег, предоставленных султаном, они были беспощадными, кровожадными людьми, которые, когда начиналась перестрелка, застегивали свои саронги и бросались в бой подобно диким дервишам. Это были хорошие бойцы, и я быстро научился ценить то, что они находились на нашей стороне.
Нам потребовалось около двух часов, чтобы добраться до цели, и еще полчаса, чтобы занять позицию вокруг байта, построенного на скалистом склоне холма. После этого оставалось только ждать. Стало казаться, что разведданные о патруле адý были ошибочными — такое часто случалось на протяжении всей кампании, — и командир патруля сообщил, что дает им еще полчаса, а затем мы начнем отход.
Полумесяц, освещавший нам путь к цели, скрылся за горизонтом. Чуть позже наступил рассвет — тонкие полоски света постепенно cвернули тьму по долине, открыв картину необузданной красоты и неожиданного спокойствия. Мы продолжали вести наблюдение со своей скрытной засадной позиции, каждый напряженно ждал какого-то признака или звука, которые дали бы нам понять, что адý приближаются, не подозревая о нашем присутствии.
На этот раз ожидание было недолгим. Задолго до истечения срока мы заметили четыре фигуры, идущие в одиночку по долгому склону к хижине. Я подсчитал, что при такой скорости им, скорее всего, потребуется тридцать минут, чтобы добраться до нее.
Командир патруля жестом показал Джимми и мне пройти к сухой каменной стене, которая образовывала одну из сторон открытого загона, в котором когда-то держали коз, и который сейчас был пуст. У меня был 7,62-мм пулемёт GPMG с ленточным питанием, около 4 футов в длину и весом чуть более 24 фунтов, с рабочей скорострельностью 1000 выстрелов в минуту. При правильных обстоятельствах — жестокое оружие с дальностью поражения до мили.
Я щелкнул сошками и уперся ногами в стену, опустив голову, пока наводил ствол, хотя никакой адý в хижине не мог заметить меня на моей новой позиции. Затем справа от меня послышался тихий шепот:
— Они в задней части байта. Жди!
Теперь я и правда почувствовал прилив адреналина.
В этот момент из бокового входа в хижину вышел человек в зеленой рубашке. Он был очень темнокожим, и был вооружен винтовкой.
— Это адý? — прошептал я Джимми, не желая, чтобы потом выяснилось, что первым, кого я застрелю, будет гражданский. Но прежде чем он успел ответить, мужчина вернулся внутрь, и оттуда вышел другой, еще более темнокожий араб, одетый только в саронг.
— Нет, он джебали, — пробормотал Джимми.
— Нет. Не этот, другой, — прошипел я.
— Какой еще другой? — Наш разговор шепотом стал походить на комедию.
Почти сразу же из задней части хижины появился еще один человек. Кожа у него была светлее, чем у двух других, и он нес что-то похожее на автомат АК-47 — знаменитое оружие советской разработки, способное отстрелять магазин на тридцать патронов менее чем за три секунды. Он отправился прямо к нашей стороне хижины, прежде чем заметил нас. К этому моменту он находился примерно в тридцати футах от меня, и я мог ясно его разглядеть.
Я видел, как сузились его глаза, когда он осознал свое затруднительное положение. Он начал приседать, взмахнув автоматом в правой руке вперед и вверх, и одновременно схватил ладонью левой руки цевье, пытаясь поднять оружие в боевое положение. Именно тогда я нажал на спусковой крючок своего пулемета.
У адý не было ни единого шанса. Моя первая двухсекундная очередь — более тридцати выстрелов — попала прямо в него, и я видел, как вылетавшие пули вырывали из его спины куски плоти. Его отбросило назад к стене байта из-за обрушившегося на него чистого веса. Я выстрелил еще раз, и одна из моих пуль, должно быть, попала в магазин его автомата, потому что тот внезапно взорвался. Верхняя часть его тела была просто разорвана в клочья.
Как только я увидел это ужасное зрелище, то услышал крик Джимми:
— Еще двое уходят сзади!
Со своей позиции я не мог их видеть, поэтому сорвал пулемет с верхней части стены и, прижав его к плечу, как ружье, крался боком, пока не увидел, как адý отступают с холма, все время стреляя в него короткими очередями. Над головой и где-то слева я услышал звенящий треск летящих пуль, когда люди позади меня открыли огонь.
Я снова открыл огонь, одной длинной очередью отправив пули из оставшихся в ленте патронов в двух мужчин. Рядом со мной стреляли другие, поэтому не уверен, кто убил второго человека, но он внезапно развернулся и выронил оружие. Когда он падал, из многочисленных ран на его груди хлынули огромные потоки крови.
Стрельба закончилась менее чем через пять минут после начала. На склоне холма вновь воцарилась тишина. Мы осторожно двинулись вперед, и трое бойцов горной роты вошли внутрь и зачистили хижину. Фиркат и гейш оставались на своих местах и, похоже, никакого участия в засаде не принимали.
Один из двух человек, убежавших из задней части хижины, был мертв, хотя было невозможно узнать, приложил ли я руку к его убийству. В него попало не меньше полудюжины пуль. Его товарищ, похоже, ушел, хотя и мог быть ранен. Четвертый человек был застрелен на дальней стороне здания другими солдатами патруля. Я даже не видел его, пока мы не наткнулись на его тело.
Я чувствовал себя странно воодушевленным — таким, каким бываешь после нескольких рюмок, но до того, как на самом деле напьешься, — хотя и знал, что эта реакция была вызвана адреналином, который все еще гонял внутри моего организма. Я пережил свою первую встречу с врагом. Моя первая перестрелка. И я впервые убил человека.
Это было странное чувство. Позже, когда мы возвращались в «Белый город», я подумал: «Это действительно здорово. Я только что пережил свой первый бой, и у меня все получилось». У меня не было никаких сожалений, только небольшая печаль по человеку, которого я убил, — возможно, у него была жена и семья, точно так же, как и у некоторых наших парней. Тем не менее, он сам в конце концов выбрал свою судьбу, став террористом.
Джимми был доволен тем, как я сработал, но предупредил о сдержанности. Похлопав меня по спине, он сказал:
— Легко задать жару, но совсем другое дело, когда ты должен это принять. Так что не думай, что ты ветеран. Ты еще просто щенок.
По правде говоря, я и не чувствовал себя кем-то другим, и уж точно не чувствовал себя героем. Но что я действительно знал, так это то, что искренне гордился тем, что сделал свою работу и победил врага, который, замешкайся я на несколько секунд, вполне мог бы вместо этого прикончить меня.
Остаток того дня мы провели на базе в «Белом городе», а на следующее утро вернулись на «Скайвэне» в Салалу. На следующий день нас с Джимми отправили в предгорья, в место, известное как «Диана-1», — хотя одному только Богу известно, что вдохновило какого-то ненормального офицера назвать в честь римской богини такое мрачное и неприветливое место, лишенное какой-либо привлекательности. Более того, словно почувствовав наше недовольство, боги решили в течение первого же часа нашего пребывания здесь подарить нам еще одну встречу с врагом.
Основной позицией на «Диане-1» был рукотворный сангар, — наблюдательный пункт без крыши, представлявший собой вырытую в земле яму, окруженную каменной стеной и укрепленную мешками с песком. Позади него на склоне холма располагались еще три небольших блиндажа, в центре которых находился минометный окоп. В большинстве случаев адý высылали снайперов, задача которых заключалась в том, чтобы помешать нашей деятельности, и заставить нас не высовываться. В самих сангарах вы находились в относительной безопасности, но покидание позиции даже ночью всегда щекотало нервы. Очень трудно приседать и пытаться вытереть зад, а потом снова влезать в брюки и закапывать «результат», зная, что в то время где-то там есть невидимый снайпер с ночным прицелом, который пытается поправить твою прическу.
Такое случилось и в тот день, когда мы прибыли, начав свою четырехмесячную боевую командировку. Вскоре нам стало понятно, что пытаться засечь их позиции бесполезно, — местность представляла собой рай для снайперов: бесконечное множество оврагов, бугров и случайных валунов обеспечивали безграничные укрытия. Как мы выяснили, днем атаки обычно происходили около 11:00, когда Солнце светило нам в глаза, однако сейчас было тихо. Более серьезные нападения происходили перед самым рассветом, хотя дульные вспышки, возникающие в полумраке, по крайней мере, давали нам возможность по ним прицелиться. В тот первый день мы, казалось, засекали их на трех разных позициях.
На склоне холма было оборудовано пулеметное гнездо со «Спарганом»[61], которое осыпало нас 12,7-мм бронебойными пулями, и еще пара углублений, откуда адý вели огонь из AK-47, хорошего коммунистического оружия, поставляемого через йеменцев.
Нашим стандартным оружием в то время была 7,62-мм винтовка L1A1, более известная как SLR (самозарядная винтовка), переделанная под стрельбу только одиночными выстрелами, — в отличие от винтовки FN, на основе которой она была сделана, и которая являлась автоматической. Кроме того, у нас был однозарядный гранатомет М79, который мог стрелять 40-мм осколочно-фугасными гранатами на расстояние до 400 метров. Кроме того, из 81-миллиметрового миномета мы могли вести огонь целым набором мин — фугасными, зажигательными с белым фосфором и осветительными на парашютах. После разрыва все, на что попадал фосфор, начинало гореть, включая металл и живую плоть.
Большинство подобных перестрелок с адý длились около двадцати минут, и для нас они были невероятно обескураживающими. Открывая ответный огонь, мы никогда не знали, попали ли мы в цель, поскольку расстояния были слишком велики, чтобы услышать даже крик раненого. Кроме того, мы знали, что любой адý, которого мы убьем или раним, будет унесен своими товарищами, и патруль не сможет найти ничего, кроме лужи засохшей крови или ее брызг на камнях, — и то, если очень повезет.
Насколько мы могли судить, враг отправлял в атаку группу численностью от десяти до двадцати человек, но было очень трудно сказать, каково их точное число. Единственным способом оценить численность нападавших была попытка подсчитать количество выстрелов или, ночью, их дульные вспышки. Мы выходили в пешие патрули, пытаясь обнаружить снайперов, но это было еще хуже, чем искать иголку в стоге сена. Местность в этих предгорьях представляла собой каменистый кошмар из нагромождения валунов на сильно пересеченной местности.
Единственное, в чем мы могли быть уверены, так это в том, что если с последними лучами Солнца они не атакуют нас, значит, они атакуют «Диану-2», находившуюся в трех милях от нас. При наличии в стране в любой момент той войны не более шестидесяти человек, бойцы САС были сильно разбросаны на местности. На каждой основной позиции находилось около полудюжины наших ребят, фиркат из бывших повстанцев-дофарийцев и подразделение гейш, хотя последние являлись не более чем пушечным мясом.
Однако и фиркаты бывали разными. Впервые они появились в 1970–1971 годах, когда 200 повстанцев, разочарованные антирелигиозным пылом марксистов и их террористической тактикой, сдались правительству после объявления молодым султаном общей амнистии. Силами САС они были переформированы в подразделения «фиркат» под руководством Салима Мубарака. Он был жестким бойцом и страстным националистом, и до своего возвращения на сторону правительства являлся заместителем командующего восточного района повстанцев. После его сдачи по амнистии майор Тони Джипс из 22-го полка САС предложил ему взять на себя командование теми адý, которых он привел с собой, и превратить их в элитную боевую группу, названную «Фиркат Салах ад-Дин» в честь знаменитого арабского лидера XII века, победившего крестоносцев.
При поддержке САС они одержали две крупные победы над повстанцами, и это положило начало общему ускорению темпов дезертирства. Согласно указу султана Кабуса, любой адý, сдавшийся в плен и согласившийся служить султану, получал автоматическое помилование и хорошо оплачиваемую работу в фиркатах. Кроме того, о его семье заботились и предоставляли бесплатное медицинское обслуживание, опять же организованное британскими спецназовцами. Однако тех, кто попадал в плен и отказывался принять условия амнистии, бросали в тюрьму, и, посетив одно из этих поганых мест во время своей первой командировки в Оман, могу поручиться, что образ жизни заключенных — если это можно так назвать — был очень далек от комфортного. Камеры представляли собой не более чем дыру в земле, вонь стояла неимоверная, а условия содержания были просто неописуемыми.
Жизнь в очень ограниченном пространстве, как это было на позициях «Диана», создавала две основные проблемы. Первая — скука, которая усугублялась второй: тем фактом, что самая пустяковая вещь, которая хоть чуть-чуть выходила за рамки привычного, могла действовать на нервы до такой степени, что хотелось орать на «виновника», чтобы он ее прекратил. Это могло быть прихлебывание чая, или постоянное похрустывание при поедании печенья, или то, как человек сморкался, прочищал горло — или даже храпел.
Душевный и физический дискомфорт усиливался другими факторами. Мы находились на «Диане-1», чтобы удерживать позицию. Не для того, чтобы захватить участок местности или дойти до логова врага и уничтожить его, а для того, чтобы стоять на месте. Наш приказ заключался в том, чтобы просто сидеть и принимать все, что они бросают на нас, нанося по мере возможности ответные удары. Для всех нас это стало тяжелым бременем, и хотя мы старались разряжать возникающие между нами конфликты и, прежде всего, сохранять чувство юмора, бывали моменты, когда хотелось просто орать от скуки, разочарования и монотонности всего этого.
Еще одним фактором была жара. С заходом Солнца становилось немного прохладнее, и большинство ночей были настолько холодными, что требовался спальный мешок. Но дни стояли удушающе жаркими, ветра почти не было, и к тому времени, когда Солнце достигало своего зенита, температура в сангаре превышала 100 градусов по Фаренгейту. Наша вода неизменно была либо теплой, либо горячей, а поскольку ее приносили в бочках из-под топлива, которые должным образом не вымывались, она имела неприятный привкус.
Лучшим спасением от всего этого была попытка обрести немного дополнительного пространства для себя лично, и единственным способом добиться этого было посещение других позиций на холме, где смена лиц — или, по крайней мере, смена невыносимых личных манер поведения — приносила некоторое облегчение.
Среди военнослужащих мобильной роты на «Диане-1», безусловно, было много интересных персонажей, и в обычной обстановке, например, в Херефорде, мы бы наслаждались обществом друг друга. Но Дофар был далеко не «обычным» местом, в котором все, включая характеры людей, проявлялось совершенно по-другому. Но несмотря на то, что некоторые из этих парней в привычных условиях могли легко действовать вам на нервы, когда мы находились под огнем, это были самые лучшие люди, которых можно было иметь рядом с собой.
На «Диане-1» мы время от времени выкапывали новый сангар, что приходилось делать с помощью взрывчатки, потому что земля была очень твердой. Делать это нужно было ночью и, прежде всего, быстро, потому что до тех пор, пока появится яма приличного размера, для снайперов адý мы были мишенями.
В одном из эпизодов я работал всю ночь вместе с Ником, забавным парнем и хорошим товарищем (к сожалению, позже он погиб в автокатастрофе). Напряженно потрудившись до тех пор, пока не потребовался отдых, перед самым рассветом мы с Ником решили закончить и забрались в спальные мешки. Было очень холодно, и я с удовольствием устроился в тепле своей «зеленой личинки», заснув через несколько минут. Разбудил меня внезапный крик: «К бою!», — и я обнаружил, что вокруг нас в воздухе летают трассирующие снаряды и свинец. Противник предпринял предрассветную вылазку, и мы были главной целью.
Когда мы залегли в неглубоком сангаре, разразился ад, в нескольких сантиметрах над нашими головами носились трассеры. Из спального мешка было трудно выбраться, не приподнявшись, а сделать это означало почти верную смерть от пули повстанцев. Поэтому я крикнул Нику:
— Откатывайся по земле в свою сторону, мы сможем укрыться там, где яма глубже!
Когда ты завернут в спальный мешок, даже перекатываться — не самое простая задача, — но мы как-то справились. Укрывшись за несколькими сантиметрами стенки сангара, мы попытались выглянуть и посмотреть, откуда ведется огонь, но столкнулись с обычной проблемой: мы не могли правильно определить, где прячется противник. Подвергать себя бóльшему риску, чем нужно, только для того, чтобы сделать несколько неприцельных выстрелов, было бессмысленно.
— Было бы предпочтительнее, если бы мы стреляли эффективными патронами, — неожиданно заметил Ник с подчеркнуто офицерскими нотками, и мы оба вдруг содрогнулись от смеха. Так часто бывает, ведь чем выше напряжение, тем легче приходит смех. Если бы наш враг увидел нас, хватавших себя за бока и плачущих от смеха, он был бы уверен, что мы сошли с ума. Возможно, в те несколько минут мы действительно были немного сумасшедшими, но это помогло нам продержаться до тех пор, пока адý не прекратили огонь и пули не перестали свистеть прямо над нашими головами. Снова наступила тишина. Мы сидели, завернувшись в спальные мешки, и грелись в ожидании рассвета. Выждав приличествующую моменту паузу, я сказал Нику:
— Попробую еще немного поспать. — Но, наверное, он уже задремал, потому что ответа не последовало.
Через несколько секунд меня оглушил ужасающий грохот. Теперь повстанцы обстреливали нас из миномета. Мы определили общее направление, откуда, по нашему мнению, велся огонь, и ответили своим минометным огнем, но сомневаюсь, что мы попали достаточно близко, чтобы даже зацепить их. В конце концов, они устали от попыток нанести удар по нашей новой площадке, и мы с Ником смогли стряхнуть с себя спальные мешки и приступить к земляным работам. Я бы не сказал, что мы научились относиться к таким нападениям безразлично, но когда они происходили практически каждый день, а иногда и дважды в день, они как-то менее пугали.
Однажды утром, вскоре после этой весьма односторонней перестрелки, на подступах к главной базе на «Диане-1» появился повстанец, который сдался в плен. По правилам султана, любому сдавшемуся мятежнику должен был быть предоставлен шанс подписать контракт с фиркатом. Если он соглашался, то автоматически получал помилование, затем с ним проводили инструктаж и отправляли на службу в местные формирования.
Человек, который с ним работал, был штаб-сержант по имени Джерри, прикомандированный к горной роте. Позже он собрал нас вместе и сообщил, что у молодого адý была интересная история. Он знал о пещере в близлежащем вáди, которая использовалась повстанцами в качестве склада и была полна боеприпасов и оружия. Если мы сможем захватить это оружие, оно станет огромным бонусом для наших друзей из приданного нам фирката, потому что они получали вознаграждение за все оружие и боеприпасы, захваченные у врага.
— Если этот юный пленник прав, — продолжал Джерри, — то это будет стóящая вылазка. Мы выйдем отсюда в 21:00 — фиркат, гейш и мы. Сдавшийся адý будет выполнять роль проводника. Оружие берете любое, какое захотите. Есть вопросы?
— В котором часу инструктаж, Джерри? — спросил я.
— Ты что, ничего не понял? — возразил он. — Это и был инструктаж. Это и есть твой приказ. Все ясно?
Вот так меня поставили на место. Справедливости ради, должен отметить, что в те дни записи полного инструктажа часто помещались на половине сигаретной пачки.
До пещеры было около десяти километров, и бóльшая часть маршрута проходила по горным тропам, с тысячефутовым обрывом с одной стороны. Как раз то, что нужно, чтобы быть начеку темной ночью, спотыкаясь о край пропасти. После, казалось бы, нескольких часов медленного и осторожного перехода мы, наконец, подошли к вáди, идущему вдоль подножия скалы, в стенах которой было выдолблено несколько глубоких пещер. Сдавшийся молодой адý — ему было не больше семнадцати лет — остановился перед одной из них и сообщил Джерри, что именно здесь находится оружие.
К этому моменту каждый из нас задавался вопросом, не завели ли нас в какую-то смертельную ловушку. По крайней мере, я точно — так же, как и Лэнс, который, слава Богу, оказался экспертом-взрывником. В свете того, что мы обнаружили, ему можно было простить некоторую эксцентричность его характера. Потому что, пока остальные из нас шастали вокруг, размышляя, что же делать дальше, он стоял на коленях с фонариком, тщательно изучая пол и стенки пещеры при тусклом свете.
Почти сразу же он обнаружил, что это место заминировано. Если бы мы влезли туда по неосторожности, то все бы разлетелись на куски. Однако через несколько минут Лэнс обезвредил взрывное устройство, и мы смогли войти в пещеру. Внутри было много оружия и боеприпасов — крупная находка, потеря которой стала бы серьезным ударом для повстанцев. Бойцы гейш и фирката, пошатываясь, ушли, нагруженные оружием, а я, поскольку ничего не мог с этого поиметь, решил, что они сами справятся с переноской. Идти обратно по обрыву в темноте, неся свою винтовку, уже было достаточно тяжело, так что если им нужна награда, то пусть несут добычу сами.
В конце концов мы, совершенно измученные, пошатываясь, с первыми лучами Солнца добрались до «Дианы-1». Как бы я ни устал, что-то не давало мне покоя, я все еще не был уверен, был ли наш пленный настоящим дезертиром или намеренно пытался заманить нас в ловушку. Джерри признался, что чувствует то же самое.
— Ай, передам его в фиркат, и пусть сами с ним разбираются, — сказал он. — Если завтра мы все еще увидем его здесь, тогда, полагаю, мы будем знать, что он настоящий.
И с этими словами он отправился на заслуженный отдых.
К этому времени мы превратили наш новый сангар в настоящий второй дом. После минометного обстрела мы усилили стены еще десятком мешков с песком и валунов, а также соорудили крышу из гофрированного железа, поддерживаемую несколькими большими стальными балками. Все это было обложено камнями, чтобы усилить ее на случай сильного ветра, а затем закрыто ветками деревьев, кустарников и другой листвой. Издалека все это выглядело как подлесок, который рос там годами.
На следующий день после захвата оружия в пещере все было наконец закончено, и мы решили отпраздновать это событие, пригласив на чай старого друга. Мы с Таффом вместе записались в Парашютный полк, а затем вместе прошли Отбор. Трое человек, занимавшие сангар, выложили в нем «пол» сплющенными пустыми коробками из-под пайков, чтобы острые камни не впивались нам в колени, когда мы вставали на них и вели огонь из пулемета через амбразуру. Учитывая наш картонный «ковер» и хорошо сделанную крышу, все получилось очень уютным и удобным. В качестве сиденья мы использовали кусок камня, который выкопали из земли, и когда снаружи раздался сильный грохот, мы все сидели на нем, поздравляя себя с тем, что хорошо укрылись от врага. Это разорвалась минометная мина, и через несколько секунд со всех сторон начался вражеский обстрел, как из стрелкового оружия, так и из минометов.
Постепенно я смог определить характер вражеского обстрела. Когда вы слышали хлопок выстрела из стоявшего вдалеке миномета, то начинали считать. И через тридцать секунд раздавался взрыв, когда мина завершала свой путь.
Но затем произошло немыслимое. Внезапно над нашими головами возникла вспышка, и что-то пробило крышу. Дым и пыль заполнили сангар, и в течение мгновения или двух мы, в ошеломлении, почти ничего не могли разглядеть. Сначала я подумал, что взрыв был благополучно поглощен слоями веток, камней и гофрированного железа, когда мина прорывалась сквозь нашу крышу, потратив всю свою энергию, но затем я посмотрел вниз, на картонный «коврик» у своих ног, и увидел, что там образовалась лужа крови. Я крикнул остальным, чтобы они тоже осмотрелись, и вдруг мы все начали ощупывать себя, чтобы проверить, не задело ли нас.
После послышался чей-то крик:
— Ааааааа! — и тут же у меня возникла мысль: «Слава Богу! Попали в него, а не в меня». Потом мы с Ником смогли вместе посмеяться над тем, что у него оказалась такая же реакция, — мы молча выразили свое облегчение точно такими же словами.
Оказалось, что Тафф ранен в спину и сильно кровоточил. Мы оторвали верхнюю часть его формы и наложили на рану толстую повязку, после чего вкололи морфий из шприц-тюбика, который, как и все мы, он носил на шее. Но пока не прекратился минометный обстрел и огонь из стрелкового оружия, мы мало что могли сделать, кроме как надеяться, что в сангар не попадет очередной снаряд.
Минут через пятнадцать или около того, вражеский огонь ослаб и, наконец, сошел на нет. Мы сразу же вышли на связь и попросили штаб прислать вертолет для эвакуации, тем временем вытащив Таффа наружу и наложив на рану сменную повязку.
Тщательный осмотр внутренней части сангара позволил установить, что произошло. 12,7-мм бронебойная пуля от крупнокалиберного пулемета «Спарган» советского производства пробила крышу и сломала стальную балку, а затем разлетелась внутри сангара, отрикошетив от стен. В какой-то момент она, должно быть, задела спину Таффа с такой силой, что заглушила любую боль, которую он в противном случае почувствовал бы немедленно. После этого пуля зарылась под картон на полу, где я ее и нашел. На ней не было ни следа. Только после того, как я заметил кровь, и мы начали осматривать себя, к Таффу вернулись ощущения, а вместе с ними и боль. Однако нам всем очень повезло. Если бы пуля попала точно в цель, то любой из нас троих мог оказаться тяжело раненым или даже убитым. Как бы то ни было, Тафф вернулся из госпиталя через неделю, ничуть не пострадав от близкой встречи с бронебойной пулей.
Если бы среди нас были погибшие или серьезно раненые, все могло бы сложиться иначе, но во время той четырехмесячной службы моя часть эскадрона «D», казалось, жила без особых проблем. Было несколько пострадавших в других отделениях, действовавших в других местах, но никто не был серьезно ранен. Однако я не потерял уважения к адý — отнюдь. Эти повстанцы были подготовлены сначала китайцами, а теперь русскими, которые в то время уже присутствовали в Йемене в качестве «советников». Кроме того, повстанцы были мастерами передвижения по суровому ландшафту джебеля и внезапных нападений, после которых они скрывались в своих укрытиях или за границей. Они были вооружены современным оружием и имели большое количество боеприпасов, которые доставлялись к ним вместе с другими грузами на верблюдах через йеменскую границу. Сочетание этих факторов делало их грозным противником, которого трудно было остановить.
Но как бы это не показалось странным, но несмотря на то опасное, утомительное или неудобное время в Омане, я наслаждался своим пребыванием там. Правда, я не очень сожалел, когда в мае 1973 года наша служба там закончилась, но и забывать о ней не спешил. Я достиг совершеннолетия — как солдат, имею в виду — и при этом усвоил несколько ценных уроков. Я узнал, каково это — оказаться под огнем, и как легко отнять чужую жизнь. Мое будущее в качестве солдата больше не внушало мне никаких опасений. Я узнал, что могу выдержать и что могу вынести. Не знаю, стал ли я лучше в результате пережитого, но определенно стал гораздо более уверен в себе.
В середине срока службы на «Диане-1» мне дали три дня на отдых и восстановление. Это время я провел в УАГ, попивая пиво, болтая и обмениваясь военными историями с другими ребятами из эскадрона «D», которые также находились на отдыхе. Однажды я посетил военную лавку в Салале и купил кассетный магнитофон, который сейчас показался бы довольно устаревшим оборудованием. По возвращении на «Диану-1» я разместил аппарат на стене сангара, чтобы записать наш бой при следующем нападении адý. Долго ждать мне не пришлось, и как только я услышал звук летевшей к нам минометной мины, то нажал кнопку записи. Спустя годы я был поражен, узнав от одного из ведущих военных историков, что получившаяся шестиминутная запись, на которой слышен сильный автоматный и пулеметный огонь со стороны повстанцев, а также мой ответный огонь из пулемета, является одной из очень небольшого числа записей, сделанных во время реального боя. Пленка сейчас хранится в Имперском военном музее в Лондоне.
Возвращение в Оман и Дофар год спустя не было тем, чего я особенно ждал, но бессонницей я тоже не страдал. Моими спутниками были в основном те же ребята из эскадрона «D», с которыми я ездил в прошлую командировку, только место службы было другим. В 1974 году я был назначен в Тави-Атаир. Тави по-арабски означает «колодец», но мне так и не удалось узнать, что означает «Атаир», хотя если это слово означает «место, где никогда не бывает сухо», то мне не стоило даже удивляться.
Когда мы прибыли, был сезон муссонов, что означало, что каждый день шел сильный дождь. Здесь всегда было влажно, с бесконечной пеленой низкой облачности, роями комаров и других кусачих насекомых, морем грязи под ногами и пейзажем, который внезапно стал очень зеленым. Бóльшую часть времени выходить наружу было бессмысленно, потому что сквозь дымку сырости почти ничего не было видно. Свежих продуктов не было, только консервы, потому что все быстро плесневело. Плесень образовывалась на внутренней стороне палаток, на нашем снаряжении и даже на нашей одежде.
В этом месте мы простояли четыре месяца, и у меня ни разу не возникло ощущение, что я нормально просох. Обитали мы в палатках, что выгодно отличало их от сангаров, но недостатком было то, что они не так эффективно защищали от огня противника. Это была та штука, которая, безусловно, никак не изменилась, поскольку наши старые друзья адý по-прежнему наносили регулярные визиты, обстреливая лагерь по два-три раза в неделю.
База в Тави-Атаир была довольно большой и, помимо аэродрома, имела полевой госпиталь и постоянного врача, поскольку во время муссонов не всегда можно было прилететь или улететь на самолете, если кому-то требовалась неотложная помощь. Припасы поступали бессистемно, а почта и газеты всегда были несколько недельной давности.
Заместителем командира нашей группы был штаб-сержант роты, которого также звали Тафф, и в качестве противоядия от того, что мы просто торчали там под обстрелом — что, похоже, было стандартной практикой в Дофаре — он время от времени отправлял нас на вылазки против врага. Иногда нас сопровождал командир группы по имени Тим, а иногда Тафф вел нас один, потому что Тим не сомневался в своем штаб-сержанте и абсолютно доверял ему.
Невысокий, коренастый и твердый как гвоздь Тафф, если говорил, что сегодня понедельник, то это был понедельник, независимо от того, какой день недели был на самом деле. Он не был тем человеком, с которым хотелось бы шутить, но он был настоящим оригиналом и мог быть очень смешным. Иногда он разговаривал сдавленным, неестественным голосом, имитируя акцент высокопоставленного офицера, и устраивал нам самые уморительные инструктажи, хотя на самом деле все, что он говорил, было очень серьезно.
— Мы выходим в патруль, — объявлял он своим напряженным, гнусавым голосом (у него получалось что-то вроде: «Мы выодим в пат’уль»). — Теперь запомните, существует два вида огня. Есть эффективный огонь, и есть неэффективный огонь.
Неэффективный огонь — это когда пули проходят у вас над головой или попадают в землю перед вами. В этом случае мы продолжаем движение. Это понятно, парни? Мы продолжаем идти!
Эффективный огонь — это когда пули сбивают с вас подсумки. Тогда правомерно и правильно лечь на землю. ХОРОШО? Тогда поехали.
Наша первая вылазка с Таффом состоялась через несколько дней после того, как мы обустроились на новом месте, и в этот раз Тим тоже пошел с нами. Стояла задача разведать несколько байтов в шести или семи километрах к западу от нашего местоположения, которые, по данным разведки, использовались противником как места для пополнения запасов пищи и воды. Наша группа состояла из полудюжины человек из Полка, одного подразделения фиркат и роты гейш. Из-за низкой облачности и постоянного моросящего дождя, для того, чтобы смочь хоть что-то разглядеть, мы должны были выдвинуться на расстояние не далее как 300 метров от предполагаемого местонахождения врага.
Теоретически это выглядело прекрасно, до тех пор, пока, прибыв на позицию противника, мы не были замечены адý, которые открыли огонь. И только бросившись в укрытие, мы обнаружили, что наша рота гейш осталась на месте, тогда как мы выскочили вперед — прямо мимо вражеской позиции — и что в результате этого повстанцы оказались зажаты между нами. Мы сразу же открыли ответный огонь, после чего враг укрылся за камнями и байтами, еще не понимая, что оказался в ловушке. И в этот момент Таффа осенила идея.
— Слушайте сюда, ребята, — сообщил он. — Билли, у тебя пулемет. Прикрой нас огнем и заставь их прижать свои крошечные головы к земле, пока я с Томми Палмером зайдем с правого фланга.
Тим, казалось, был доволен замыслом, а я установил GPMG и начал стрелять короткими очередями по позиции адý, чтобы убедиться, что они не попытаются вырваться. Тафф тем временем вызвал нашего арабского переводчика.
— Скажи фиркату, что мы зайдем справа, — сказал он. — Спустимся вниз и зайдем справа. Прямо сейчас.
Переводчик повторил по-арабски то, что он сказал, после чего фиркат, почти в полном составе, ответил с некоторой яростью: «Муштаман, муштаман», — что означает «плохо», но, очевидно, также означает «без шансов».
Однако реакция фирката, похоже, Таффа не смутила.
— Хорошо, — сказал он, — мы сделаем это по-другому. Скажи им, что мы с Палмером сделаем это вдвоем. Билли, когда мы спустимся вниз, я взмахну своим белым платком — это сигнал, чтобы ты скорректировал огонь, потому что он будет означать, что мы окажемся прямо на вершине ближайшей вражеской позиции, а я не хочу, чтобы вы, засранцы, нас перестреляли.
Насколько близко мы подойдем, я пойму, когда спущусь туда, но я сделаю это как можно ближе. Так что после того, как я взмахну платком, не стреляйте. Ясно?
Я кивнул, подтверждая, что понял его.
— А теперь за мной, Томми, — приказал Тафф и направился вниз по склону, стараясь не высовываться, шныряя между укрытиями, которые только они могли найти.
К этому времени фиркат понял, что сержант говорит серьезно, поэтому все десять человек решили последовать за ним вниз, петляя между валунами и кустами и направляясь к вражеской позиции. Что касается меня, то я просто сосредоточился на том, чтобы засыпать основную позицию противника 7,62-мм пулями. Я лежал, поставив пулемет на сошки, и рядом со мной лежала стопка лент на 200 патронов.
Тафф подкрался к адý на расстояние около пяти метров, затем помахал платком — и в этот момент командир подразделения закричал:
— Прекратить огонь! Прекратить огонь! Они сдаются!
— Нет, не сдаются, это Тафф, — крикнул я ему в ответ. Однако, к тому времени, Тафф и Томми открыли огонь по противнику из своих автоматов. Шквальный огонь в упор застал повстанцев врасплох — несколько человек были просто срезаны на месте.
После этого все было кончено. Те из адý, кто не был убит или тяжело ранен, бросились бежать, просто растворившись в туманной мороси.
За то, что Тафф сделал в тот день, его следовало бы наградить. Но он не получил ничего, кроме похлопываний по спине от Тима и от командира эскадрона, — в Дофаре так было всегда, и не в последнюю очередь потому, что присутствие САС там все еще можно было более или менее отрицать. В мае 1980 года Томми Палмер станет одной из звезд блестящей операции Полка по освобождению заложников, удерживаемых в иранском посольстве на Принсес Гейт в Лондоне, — операции, которая, как никакая другая, привлекла внимание к Специальной Авиадесантной Службе широкой общественности и положила начало навязчивому интересу СМИ к Полку. К сожалению, позже он погиб в автокатастрофе.
Мы взяли одного пленного, который был ранен в ногу, и отнесли его на носилках обратно в Тави-Атаир. Это был подросток, и он был очень напуган. Своих пленных адý чаще всего убивали, обычно путем отсечения головы, и этот мальчик, должно быть, думал, что его ждет та же участь. Рана у него была неприятной, но мы благополучно доставили его на базу, где полковой врач, легендарная личность, известная своим умением развлекаться в свободное от службы время, сумел спасти его ногу. Когда он поправился, и погода немного прояснилась, его вывезли по воздуху и отправили в тюрьму. Если бы он сдался, то, конечно, получил бы помилование султана, но этот молодой бунтарь был слишком предан марксистскому делу — или слишком напуган репрессиями адý.
Там, где мы находились, было также много ядовитых змей, — как будто адý было недостаточно — хотя, если вы держали руки подальше от щелей в песчаных стенах, они, как правило, вас не беспокоили. Тем не менее, всегда было хорошей идеей проверить свой спальный мешок, прежде чем залезть в него, и вытряхнуть сапоги утром, прежде чем засунуть в них ноги, — на случай, если вашу обувь облюбовала пара скорпионов.
Одним из наших главных способов борьбы со скукой были игры, и мы много играли в скрэббл[62], шахматы и лудо[63].Мы с Ником сделали доску для лудо из пачек от кукурузных хлопьев и получали от игры больше удовольствия, чем от чего-либо другого. Тафф, однако, был энтузиастом скрэббла. Но по правде говоря, что он был не очень хорошим игроком, и у него были свои собственные правила. Тем не менее, играть со штаб-сержантом нашего отряда всегда было не скучно.
Однажды во время игры он составил слово «голова», и когда пришла моя очередь, я добавил к нему слово «круглый», образовав слово «круглоголовый».
— Это что за хрень такая? — спросил Тафф.
— Слово «круглоголовый», конечно, — ответил я.
— И что оно означает?
— Это были такие солдаты во время Гражданской войны, — сказал я ему.
— Круглоголовый!? — прорычал он. — А дальше ты сложишь слова «черноголовый», «квадратноголовый» и этот чертов Биркенхед?..[64] Никогда о таком не слышал! — добавил он. — Убери это!
И его пришлось убрать.
В другой раз я составил слово «рай», после чего Тафф спросил без всякой иронии:
— А это что такое?
— Рай. Ну, знаешь, как на небе.
Это было явно больше, чем он мог вынести, потому что он посмотрел на нас и спросил:
— Вы там были? Вы были там? — Затем он достал свою карту и потребовал: — Покажите мне, где находится этот рай, — после чего закричал: — Убирай его!
С окончанием сезона муссонов пришла настоящая жара. Не было ни тени, ни ветра, а питьевая вода, которую нам доставляли на вертолетах в 45-галлонных металлических бочках, на самом деле пузырилась, нагреваясь на Солнце. Она была теплой и, как я уже говорил, имела привкус нефти, которую когда-то хранили в бочках. Выпивать обязательные восемь пинт в день было настоящим чистилищем.
От такой жары, в сочетании с бесконечной диетой, состоявшей из консервов, испорченной воды и множества мух, у нас часто была диарея. Но в Тави-Атаир мы имели хотя бы импровизированный туалет, в то время как в других местах, например, на «Диане-1» в прошлом году, нам приходилось гадить в джебеле и закапывать результаты.
Но Тави-Атаир в этом отношении оказался почти цивилизованным. Мы вырыли глубокую яму, а затем из деревянных ящиков соорудили каркас и поставили над ней обычный сортир. Внизу обитали полчища жуков-дерьмоедов, которые представляли собой довольно пугающее зрелище, если вы случайно заглядывали под себя. Они были огромными, начинали свою жизнь примерно с четверти дюйма в длину, но быстро вырастая до размеров крабов.
Еще страшнее было обнаружить себя сидящим в сортире, то есть фактически беспомощным, во время атаки адý. Разрываясь между риском поймать вражескую пулю или, наоборот, упасть в эту кишащую жуками яму, наполненную дерьмом, в попытке уйти от огня, все мы выбрали бы первое, как меньшее из двух зол. Однако должен признать, что огонь вели не только повстанцы. Отрядом гейш командовал офицер, австралийский капитан, приятный парень и хороший солдат — он и обязан был быть таковым, учитывая качество гейш как войск, — но излишне привередливым, что, возможно, являлось следствием его прежней гражданской профессии продавца рубашек. Однажды ночью он пользовался сортиром, как ему казалось, в великолепном уединении, когда темноту над его головой разорвали трассирующие очереди, сопровождаемые одиночными выстрелами. Капитан нырнул в укрытие, основательно запутавшись в штанах и отчаянно пытаясь избежать страшной участи оказаться в ужасной, кишащей жуками яме; и пока он это делал, воздух почти посинел от его излюбленных австралийских непристойностей и проклятий. Чуть позже он не очень-то развеселился, когда узнал, что стреляли не повстанцы, а я и еще трое или четверо парней, паливших над его головой из GPMG и своих винтовок. Оглядываясь назад, могу сказать, что это был довольно позорный поступок — но в свое оправдание могу только сослаться на то, что бóльшая часть нашего пребывания в Тави-Атаире была очень утомительной.
По крайней мере, подобного рода развлечения помогали отвлечься от врага и наших неудобств, но самым большим событием в том походе стал скандал с участием одного из наших бойцов. Фред был капралом и напоминал того жуликоватого продавца подержанных машин и вот этого вот всего, которого часто изображал Джордж Коул[65].Мелкий негодяй и мошенник по своей натуре, Фред отнесся к своей командировке в Дофар как к личному вызову своей преступной изобретательности. И с этим вызовом он легко справился, пусть и с помощью аферы, которая в итоге провалилась.
Фред обратил внимание на то, что когда в наших 4-тонных грузовиках проявлялись признаки износа, их обычно передавали одному из фиркатов или отрядов гейш, предварительно приведя в более или менее исправное состояние силами приданного нам ремонтного подразделения. Для нашего героя, обладавшего подвешенным языком, оказалось почти детской забавой убедить наивного молодого механика, что это практически его долг — «освободить» пару грузовиков и отправить их в сторону дофарийских джебали, которые отчаянно нуждались в транспорте. Особенно убедительно это прозвучало, когда Фред предложил механику 200 фунтов из тысячи, которые он заработал на продаже грузовиков одному из дофарийцев, с которым он пообщался в местной деревне.
Все сложилось как нельзя лучше, и через некоторое время два грузовика выехали из ремонтного цеха с дофарийцами за рулем. И все бы сошло с рук, если бы один из грузовиков не сломался, не доехав до фермы покупателя. К несчастью для Фреда, разгневанный джебали решил подать официальную жалобу в штаб Британской армии и соответственно отбуксировал сломавшийся грузовик другим 4-тонником. Когда он начал требовать свои деньги обратно, скучающий дежурный офицер, переживающий очередной тоскливый день, навострил уши и решил провести расследование — просто чтобы развеять скуку.
В мгновение ока Фред и его молодой приятель из ремонтного подразделения были арестованы, обвинены и отправлены обратно в Великобританию. Военный трибунал приговорил Фреда к шести месяцам заключения в «Оранжерее» — армейской тюрьме в Колчестере — и выгнали из Полка. Что случилось с механиком, мы так и не узнали. Но как бы там ни было, мы все были очень благодарны Фреду, потому что, какие бы неприятности он на себя ни навлек, сплетни и домыслы, возникшие в результате скандала, помогли, по крайней мере, скоротать время.
В общем и целом, несмотря на тяжелые условия в Тави-Атаир, считаю, что моя командировка в Оман в 1974 году оказалась не хуже, чем в 1973 году. Более того, никто из эскадрона «D» не погиб, и, в целом, смеха было гораздо больше, чем слез.
Однако в 1975 году, когда эскадрон «D» был направлен в Оман в крайний раз, все было совсем по-другому. Та командировка принесла трагедию, а со мной произошла последняя метаморфоза. Я покинул Дофар уже опытным ветераном, подвергшимся таким ужасам, которые современная война только способна придумать — и воплотить в жизнь.
После этого война уже не могла подкинуть мне ничего такого, с чем я не смог бы справиться.