Гражданская рапсодия. Сломанные души

33 Ростов-на-Дону, улица Большая Садовая, февраль 1918 года

На перроне в свете газового фонаря какой-то мужчина махал рукой. Катя не сразу поняла кто это, и лишь когда ветер донёс её имя, узнала по голосу: Липатников.

— Катя, ну что же вы? Доктор Черешков с вами? Мы с Машей весь день вас ищем!

Он был встревожен; глаза воспалились, на виске нервно подрагивала жилка. Он действительно боялся, и Кате стало приятно, что кто-то за неё волнуется. Она приложила ладони к щекам и прошептала:

— С нами всё в порядке дорогой Алексей Гаврилович. С нами всё в порядке. Но мы такого натерпелись.

И заплакала. Напряжение минувшего дня вырвалось из неё крупными слезами. Сбивчиво и чересчур громко она стала рассказывать, как санитарный поезд стоял на Гниловской, как прибежал Толкачёв и как он и ещё один подпоручик отбивали нападение красных. И как потом они с Владимиром ехали на открытой площадке последнего вагона, а подпоручик остался где-то там — на станции, в метели, и наверняка убит или в плену. Но уж пусть лучше будет убит, чем терпеть мучения в плену у красных.

Мимо проходили люди, некоторые останавливались, прислушивались к рассказу. Подбежала Машенька, обхватила Катю сзади за плечи и тоже заплакала. И так они стояли обнявшись, а Липатников гладил их по головам и произносил какие-то успокоительные слова.

Подошёл доктор Черешков, сказал буднично:

— Всех раненых посадили на подводы и отправили в Аксай. Маша, что с лазаретом? Его эвакуировали?

Маша вытерла слёзы и ответила всхлипывая:

— Эвакуировали. Но несколько раненых пришлось оставить. Их нельзя трогать, на телегах их растрясёт. С ними две сестры милосердия, они присмотрят за ними, — и добавила с надеждой. — Их же не убьют, правда?

— Никто их не убьёт, Машенька, — сказал Липатников. — Не звери же эти большевики, в самом деле.

Черешков рассеяно кивнул, но было видно, что мысли его заняты другими, теми, кого отправили в Аксай. Их надо лечить, за ними надо ухаживать, нужны медикаменты, бинты. Судьбы остающихся его не занимали.

— Что ж, давайте и мы. И мы тоже должны уходить.

— Да, да, идёмте, — кивнул Липатников. — Надо торопиться. Пока вас не было, многое изменилось. Генерал Корнилов отдал распоряжение об эвакуации армии. Сначала предполагалось уходить посредством поездов на Батайск и Тихорецкую, но в Батайске бунт. Теперь велено уходить в Аксай, а оттуда в станицу Ольгинскую. Сейчас нам лучше всего выйти через вокзал на площадь и нанять извозчика.

Залы вокзала были заполнены людьми. Беженцы. На грязном заплёванном полу среди скопищ чемоданов, узлов, корзин лежали, сидели мужчины, женщины, дети. Кто-то спал, кто-то захлёбывался кашлем, иные ели, торопливо с оглядкой запихивая в рот хлеб, варёный картофель, мамалыгу. Тут же бегали собаки; некогда домашние, ласковые, — они лаяли, подхватывали с пола объедки, путались под ногами. Двери вокзала хлопали, впуская и выпуская всё новых мужчин, женщин, детей, собак, и взамен убывающих чемоданов и корзин появлялись другие чемоданы и корзины.

Поезда ходили не часто, каждый вновь прибывший становился событием. К нему бросались толпы пассажиров, заполняя вагоны, тамбуры, проходы. Некоторые смельчаки залезали на крыши, пробирались в тендер, висли на подножках, на буферах, лишь бы уехать из неподатного, негостеприимного, переполненного Ростова на юг в Екатеринодар, в Новороссийск, в Ставрополь, на Кавказ.

Пробираясь сквозь толпу, Катя одной рукой держалась за плечо Липатникова, другой ухватила Машу, чтобы та не отстала и не потерялась среди всеобщего хаоса. На скамейку в центре зала взобрался юноша в студенческой фуражке, взмахнул рукой, и в воздухе над головами зашелестели тонкие газетные листки. Кто-то закричал истерично: «Бомба!», толпа шарахнулась, началась давка. Студент спрыгнул со скамьи, к нему начал протискиваться полицейский, давка усилилась, и людской поток хлынул к дверям.

Выбравшись кое-как на площадь, все вздохнули свободно, хотя и здесь народу было не меньше, а может даже больше, но не было такой скученности, не было вони, тяжёлого однородного гула и откровенно-озлобленных взглядов. В поисках извозчика обошли площадь по кругу. Никого. Только на прилегающих улицах удалось найти пару пролёток, но возницы затребовали настолько непомерную плату, что даже Черешков возмутился. Липатников предложил сложиться и отправить хотя бы одних девушек до Нахичевани, а уж там до Аксая рукой подать, доберутся, но Катя и Маша отказались наотрез, заявив в один голос: только вместе.

Пошли пешком. Сначала хотели дождаться электрического трамвая, и около часа простояли на остановочном пункте, покуда пожилая женщина, завёрнутая по самые глаза в тёмную шаль, не сказала, что трамвая уже век как не было, и когда снова начнёт ходить не знает никто. К ней прислушались и пошли дальше. От незнания города затерялись в многочисленных привокзальных проулках. Долго шли вдоль глухих дощатых заборов, за которыми виднелись кирпичные трубы и длинные фабричные здания, и наконец, выбрались на Пушкинскую улицу. Здесь было светлее и многолюднее. Спросили у дворника, как пройти на Садовую, тот посоветовал идти прямо до Таганрогского проспекта, а на перекрёстке свернуть вправо.

Так и поступили. Но свернув на проспект, сразу столкнулись с группой людей. Офицерские погоны на плечах Липатникова возбудили их чрезвычайно. Они встали поперёк тротуара, у некоторых в руках мелькнули дубинки. Все их намерения читались на хмурых лицах. Один шагнул вперёд, но Липатников вынул из кармана короткоствольный пистолет и выстрелил в воздух.

— Господа, — голос его был по обыкновению доброжелательным, — предлагаю разойтись по домам. Поверьте, в столь отчаянное время, когда жизнь человеческая едва ли ценится дороже свинцовой пули, не стоит создавать толчею на тротуарах.

Люди быстро ушли в ближайшую подворотню, и уже оттуда, из темноты, вылетело ругательство.

— Алексей Гаврилович, — сказала Катя, беря Липатникова под руку, — я и не думала, что у вас при себе имеется оружие. Вы всегда мне казались совершенно не воинственным.

— О, вы даже не представляете, Екатерина Александровна, насколько я не воинственен. Но как человек военный, я достаточно хорошо представляю опасность тёмных зимних улиц. Этот пистолет я приобрёл всего несколько дней назад на рынке из расчёта, что вскоре он может понадобиться. И как видите, был прав.

С Таганрогского проспекта свернули на Большую Садовую. По широкой мостовой двигалась офицерская колонна. Липатников поинтересовался, кто такие. Полковник с длинными обвисшими усами ответил: партизанский отряд имени генерала Корнилова.

— В Аксай движетесь?

Полковник кивнул.

— С ними тогда и пойдём, — оборачиваясь к девушкам, сказал Алексей Гаврилович. — Всяко будет безопаснее.

От Темерника долетел грохот разорвавшегося снаряда. Маша вздрогнула и прижалась к Кате. Оттуда же донеслась пулемётная перебранка и серия винтовочных хлопков. Красные подбирались к городским окраинам.

— А вы, — полковник направил на Липатникова указательный палец, — вы сами кто?

— Я, собственно, служу возницей при лазарете, — с лёгким поклоном ответил Алексей Гаврилович. — Увы, лазарет эвакуировали, а я как-то припозднился. А со мной, стало быть, доктор и сёстры милосердия от того же лазарета.

— Симановский, — представился полковник. — Во главе колонны телега, там наши сестрички. Ежели прибавите шаг, вашим тоже место сыщется.

Катя с Машей в очередной раз отказались. Симановский настаивать не стал, дескать, поступайте, как хотите.

— А я вас помню, — сказала Катя, обращаясь к полковнику.

— Помните? — откликнулся тот. — Вот как? И где же мы встречались?

— Я видела вас в Безсергеновке, а потом на Синявской.

— Ага, — Симановский прищурился, очевидно, пытаясь вспомнить девушку, но в глазах металось сомнение.

— Не мучайтесь. Я видела вас из окна санитарного поезда. Вернее, видела ваши усы, они такие примечательные.

Симановский провёл пальцами по усам, подкрутил кончики, но они продолжали висеть как две мокрые тряпочки.

— Да уж… Немного обвисли в связи с отступлением.

— Мы тоже отступаем… — вздохнула Катя. — А сегодня утром, представляете, на Гниловской от нас сбежала паровозная бригада, и мы простояли на станции до самых большевиков. Уже не знали, что и делать. Слава богу, нашли новую, а пока искали, мы со штабс-капитаном Толкачёвым и одним подпоручиком отбивали атаку красных. Подпоручик, к сожалению, погиб — я так думаю, что погиб — а со штабс-капитаном мы потом ехали на задней площадке вагона. Я видела, как красные целятся нам вслед, но промазали.

Симановский оживился, даже усы чуть-чуть приподнялись.

— Толкачёв? Вы сказали, Толкачёв?

— Да. Вы знакомы?

— Помню его. Теперь его вся армия будет помнить. На Синявской он застрелил большевичку. Приставил ей дуло ко лбу, и так, знаете, хладнокровно…

Катя опешила.

— Застрелил? Как застрелил? Он ничего не говорил об этом.

— Кто ж об этом говорит… — по выражению Катиного лицо Симановский вдруг осознал, что сказал лишнего, смутился и попробовал исправиться. — Это был приказ Кутепова. Поймите, голубушка, на войне порой приходиться исполнять очень жестокие приказы. И Толкачёв, он выполнял приказ. Ему было очень нелегко.

В Темернике снова началась стрельба. В небе поднялись всполохи артиллерийских разрывов — завораживающе красивое и ужасное зрелище. Разрывы шрапнели, которые днём походили на облака, в ночном небе казались красочным рождественским фейерверком. Маша, никогда подобного не видевшая, вздохнула и прижала ладони к груди.

— Большевики совсем близко от города, — глядя на небо, произнёс Симановский. — Совсем близко. Но вы не беспокойтесь, голубушка, нас они не догонят.

Катя не слушала его, она смотрела под ноги и думала о том, что же такого совершил Толкачёв. Как могло случиться, что он застрелил женщину? Женщину! Пусть даже большевичку. Владимир не мог поступить подобным образом. Может быть, Симановский ошибся? Мало ли в округе похожих людей. Сейчас все одеты в шинели и у всех есть оружие. Даже у Алексея Гавриловича есть. Так может быть Симановский в самом деле ошибся и спутал его с кем-то? Но в то же время она понимала: не спутал — и ей почему-то стало страшно.