Хозяйка города Роз

Глава 9. Артур. Чужая

Новое кладбище, пусть и называется городским, но расположено в пяти километрах от города. Я был там часто в те три месяца, которые прошли со дня смерти мамы и Евы, пока не уехал из города. Больше я сюда не возвращался. Никаких близких родственников у нас не было. Отец, когда мне было около десяти, уехал на заработки в Сибирь, несколько раз прислал нам денег, затем нашёл другую женщину и больше не вернулся. Мама пробовала подавать на алименты. Заявление взяли, начали устанавливать его местонахождение, затем заниматься пересылкой документов. Пока государственная исполнительная машина развернулась, прошло более трёх лет. Один из знакомых нашей семьи, который работал в дальнобое именно в том направлении, сказал нам, что папа умер. Банально спился с той самой новой женой, был побит её бывшим или будущим кавалером, пролежал несколько часов на морозе и спасти его не удалось. Мама вновь пошла в милицию. Подробностей смерти там не сообщили, но ещё через год выдали свидетельство о его смерти и копию о прекращение судебного дела. Конечно, мама с двумя детьми на руках, искать его могилу в далёкой Сибири не поехала.

Отец, ещё живя с нами, любил сбегать налево. Не знаю, было ли известно о его похождениях всему городу, но, в похожем на большую деревню районе Роз, о том, что Алмазов Сашка изменяет своей жене, знали в каждом доме, как взрослые, так и мои ровесники. Не скажу, что это обстоятельство взрастило во мне психологический комплекс, но желания найти его могилу у меня до сих пор так и не возникло. Памятник Еве, заодно и матери, ставил Марек. Иногда, в дни годовщины, он присылал мне фото. У мамы была обычная чёрная гранитная плита, хотя и хорошего качества. У Евы — большое мраморное надгробие с красивыми словами, её лучшим портретом и с букетом любимых роз. Куда же без них. Конечно, я хотел вернуть другу деньги, хотя бы за памятник мамы, который Марек точно был не обязан устанавливать, но он и слышать об этом не хотел. Теперь, зная чуть больше остальных о финансовых делах друга, я уже и не спрашивал.

Собираясь на кладбище, я понимал, что там, в каком-то смысле, меня встретит ещё один город. Но, приехав, даже растерялся. Город оказался ещё больше, чем я думал. Оставив машину у центральных ворот, подошёл ближе к первым могилам. Увидел, что здесь тоже появились свои районы, то есть сектора. Когда хоронили наших с Элей близких, их ещё не было. Сегодня день рождения Евы. Придёт ли её подруга? Почему-то уверен, что придёт. Уверен настолько, что застываю у ворот и начинаю ждать. Проходит не менее получаса, как за моей спиной, в отдалении, хлопает дверца автомобиля. Боковым зрением замечаю, что уезжает машина такси. Каким-то седьмым чувством понимаю, что это Она. Мы — не общаясь, приехали почти к одному и тому же времени. Всё, что сейчас мне нужно сделать — это обернуться. Но я отчего-то торможу. Она не может меня не узнать. Я изменился, но не до узнаваемости. Что сделает? Пройдёт мимо, остановится в метре или подойдёт первой. Когда за спиной становятся отчётливо слышны шаги, я оборачиваюсь. И понимаю, что женщина, стоящая в десяти шагах от меня мне не знакома. Всё в ней чужое — от элегантного чёрного платья, недешёвого, кстати, до цвета волос, в который последний раз перед смертью окрасилась Ева. Свой натуральный у сестры был чёрным, у Эли — тёмно-каштановым. У этой незнакомки и подруги сестры общим может быть лишь невысокий рост. Даже глаза у женщины напротив более карие, чем зелёные, у Эли всё было наоборот.

Нравится ли мне то, что я вижу? Не знаю. Женщине, как и Эле, может быть двадцать восемь лет, старше она не выглядит. Но Эля была очень простой, лёгкой, натуральной. Лицо незнакомки тоже не утяжелено косметикой, чуть тона, тушь, даже тени на глазах отсутствуют. Уверенное в себе, очень закрытое и сосредоточенное лицо. Она смотрит на меня, не отводя взгляда и продолжает идти. Радости или удивления, даже волнения я в ней не чувствую. В глаза бросается лишь то, что фигура незнакомки вполне стройна, но не обработана. Я помню, что знакомство подруги сестры с нашим дворцом спорта ограничивалось лишь часами футбольных матчей, куда её таскала Ева, чтобы болеть за Марека. Это, наверное, единственное, что в ней не изменилось. Опять же хорошо это или плохо — я не знаю. Непривычно. Я привык видеть вокруг себя совершенные тела, как у той же Миланы. На миг представляю, как скольжу рукой по её попе, обтянутой тканью платья. Я помню, как касался восемнадцатилетней Эли, но тогда мы бросились друг в друга совсем не по бунту гормонов или от вспыхнувшей страсти. Мы искали друг в друге тех, кого потеряли. Что я чувствую теперь, мне так и не понятно. Член не торопится выглянуть из штанов, чтобы познакомиться. Это не значит, что стоящая напротив девушка его не привлекает. Наоборот. Словно впервые мой друг ниже пояса ждёт, что разрешу ему делать я. Боится испугать её, что ли? Но она не кажется пугливой.

— Привет, Артур, — первой здоровается она.

— Здравствуй, Эля, — хриплю в ответ. Что нужно делать дальше? Я впервые не знаю. Поцеловать её в щёку, попросить отвести к могиле сестры, спросить, как дела, общается ли она с кем-то из нашей пятёрки, пригласить как-нибудь погулять по городу, вместе обсудить произошедшие за десять лет изменения? Привести её в парк, туда где ещё стоит старый неработающий фонтан и осунувшаяся беседка. Я помню…. А она помнит?

Предлагает идти через другие ворота. Я соглашаюсь, говорю о секторах, которых десять лет назад не было. И мы идём, почти километр. Рядом. Подстраиваясь под шаг друг друга. Она убыстряется, а я чуть замедляюсь и получается так, как надо, нога в ногу. Молчим. Не напряжённо. Не думая ни о чём, как случайные попутчики. Десять лет — это очень много. В той беседке уже нет деревянных скамеек, лишь бетонные рассыпающиеся настилы. И столика нет. Я видел это с окна своей квартиры. И нас больше нет. Мы совсем незнакомы, чужие друг другу. Словно из разных времён и жизней. Мы — не прошлое и не будущее друг друга. И, кажется, нам не стать настоящим.

Сумочка у неё на плече. А в руках два букета. Один для Евы, второй, я понимаю, что для мамы. Эля нравилась маме. Та никогда о ней не говорила ничего плохого. Любила, когда две подружки играли у нас дома. Обоих ласково называла маленькими засранками. Говорила, что, когда вырастут — влюбят в себя всех парней в районе.

Замечаю, что девушка перекладывает цветы на левую руку, поддерживает правой. Наверное, тяжело. Предлагаю помощь, отказывается. Не могу не обратить внимание на обручальное кольцо. Но я этого ждал. В душе неприятно скребёт, когда она говорит, что сын уже школьник. Значит, вышла замуж года через два-три, как я уехал. Совсем молодая. Не ждала, как я и просил. И на вопросы отвечает охотно. Неловкости нет. Тоже хорошо. Я очень рад, что она справилась, устроила собственную жизнь, что я стал всего лишь её первым, а не единственным.

Мы приходим. Сестра с мраморного надгробия смотрит на меня чуть удивлённо. Сколько раз я сюда приходил, у неё всё время разный взгляд. Может, потому что и десять лет назад я приходил сюда только с Элей. Её самой лучшей подругой. Мне, наверное, после стольких лет отсутствия, должно хотеться побыть с родными наедине. Но я с удивлением понимаю, что Эля мне не мешает. Наоборот. Она — словно надёжное плечо рядом, мой якорь, моя спасательная жилетка. Слышу её негромкие слова:

— Артур, я пойду.

Оборачиваюсь, делаю два шага и сажусь рядом. Скамейка достаточно длинна, чтобы мы не касались друг друга. И я соблюдаю эту дистанцию. Она тоже её не нарушает.

— Ты торопишься? — уточняю на всякий случай.

— Нет. Но я прихожу сюда часто, а тебе, наверное, хочется побыть здесь одному.

— Может быть, но у меня для этого ещё будет время. Сегодня у Евы день рождения. Думаешь, она бы обрадовалась, если бы ты ушла с её праздника раньше остальных гостей? — говорю то, что думаю.

Она улыбается.

— Нет, не обрадовалась бы.

— Тогда давай ещё немного побудем. Ты же приехала на такси? А я на машине. Отвезу тебя, куда скажешь. Или муж будет забирать?

Не будет. И я рад этому. Всё же сегодня особый день памяти Евы. Как и десять лет назад, через близость Эли я вновь пытаюсь прикоснуться к сестре. Предлагаю посидеть со мной и Мареком. Это будет правильно, так как надо. Марек, понятно, знаком с её мужем. Да и тот не может не знать о погибшей подруге. Не думаю, что не отпустит. Но она отказывается. Не настаиваю. Может, всё же муж ревнивый. А усложнять ей жизнь совсем не хочу. Она признаётся, что никому о нас не рассказывала. Я тоже не рассказывал, но не забыл. Помню всё с точностью до каждой секунды, хотя этих секунд было не так уж много. Но для воспоминаний достаточно. До конца жизни. У меня даже есть выбор: о чём именно вспоминать сегодня, ложась спать и что именно вспомнить, проснувшись утром.

Ещё одно открытие — она курит. Достаёт тонкую ментоловую сигарету и зажигалку, быстро прикуривает и глубоко затягивается дымом. Не люблю курящих женщин. Да в последнее время это и не модно. Ева не курила, да и у Эли в восемнадцать к сигаретам никаких предпосылок не было. Значит, не всё так просто у девочки, как мне показалось вначале встречи.

— Ты не курила, — говорю ей. Понимаю, что слышит в моём голосе неодобрение. Но ей, похоже, от этого ни холодно, ни жарко. Моё мнение о ней, ей самой уже неважно. Не оправдывается, просто отвечает:

— Я мало курю. И ты раньше курил. Бросил?

— Нет. Но не злоупотребляю. Может и совсем брошу. Даже с собой сигарет нет. Даш свою?

Она протягивает пачку и зажигалку и сообщает, что хочет вызвать себе такси. Я не планирую напрашиваться к ней в гости, но интересуюсь местом, где она теперь живёт. Почему-то не удивляюсь, что осталась в том доме, где и родилась. Желание её мамы поменять место жительство понятно. Не каждая останется жить в доме, когда твоего собственного мужа и вашу соседку, нашли мёртвыми в соседнем доме среди ночи. Но, были ли между ними какие-то отношения или они просто допились до состояния нестояния, узнать уже не удастся. Да и никому эти знания не нужны. Это можно понять и пережить, кроме одного «но». Вместе с ними погибла Ева. Смерть сестры я никому не прощу. И в этот город я вернулся и по этой причине тоже. Я должен узнать, что произошло в ту ночь в нашем доме. Теперь у меня для этого есть все средства. Сидящая рядом женщина вновь говорит о такси. Неужели, всё-таки избегает меня?

— Не избегаю. Слишком много времени прошло. Банально не хочу доставлять тебе неудобств, — отвечает вроде бы честно. Не хочет показаться навязчивой. И я произношу то, что не собирался говорить. Но это правда. Возле могилы собственной сестры совсем не хочется изворачиваться и лгать.

— Ты — не неудобство для меня.