Хранитель света

Глава 2

Прогулка вышла не совсем такой, какой ее планировал Юрий Филатов, а вернее, совсем не такой.

Выйдя из дома с бумажником в одном кармане и пачкой сигарет в другом, он остановился на крыльце, закурил и посмотрел сначала налево, а потом направо вдоль улицы, решая, в какую сторону податься. Вариантов было два — направо или налево, в сторону Льежа или, наоборот, в противоположную, — и оба варианта казались ему одинаково скучными и бессмысленными. В любом из направлений можно было идти целый день и не увидеть ничего нового: все тот же асфальт, та же брусчатка, те же аккуратные домики под красными черепичными крышами, магазинчики, парикмахерские и угрюмые, неприступные фермы, сложенные из дикого камня. Все это тянулось вдоль шоссе на десятки, если не сотни километров; городки и деревушки плавно перетекали без какого бы то ни было перехода, и узнать, что ты перебрался из предыдущего селения в следующее, можно было только по дорожным указателям.

Существовал, конечно, и третий вариант: свернуть в одну из боковых, мощенных гранитными брусьями улочек и через несколько минут оказаться за городом, среди зеленеющих полей и мирно пасущихся стад, в царстве молока, мяса и навоза. Однако этот третий вариант был еще хуже первых двух: смотреть за городом было не на что, кроме неба, коров и травы, зато неприятностей можно было нажить сколько угодно. В самом начале своего пребывания здесь Юрий, ни о чем не подозревая, отважился на такую прогулку и едва не поплатился собственной шкурой. Кругом были частные владения, и они, черт их подери, очень недурно охранялись. Филатов понял это, когда в чистом поле повстречался с двумя огромными, мускулистыми, отменно выдрессированными доберманами в кожаных ошейниках со сверкающими на солнце стальными шипами. Они не нападали, не лаяли, они даже не снизошли до того, чтобы обнюхать Юрию штаны, — просто возникли вдруг словно бы ниоткуда и пошли рядом, справа и слева, не спуская с чужака внимательных карих глаз. Они не издавали ни звука до тех пор, пока Юрий, которому этот молчаливый конвой изрядно действовал на нервы, не вздумал повернуть обратно. Вот тогда безмолвные стражи впервые подали голос. Они попятились, сомкнулись, преградив ему путь, и дружно зарычали, сморщив длинные носы и обнажив два великолепных набора клыков. Клыки у них были что надо, а в пределах видимости не усматривалось даже дерева, на котором Юрий мог бы отсидеться. Зато вдали виднелась черепичная крыша фермы, и Филатову ничего не оставалось, как сдаться и позволить двум слюнявым псам с позором отконвоировать себя туда. По дороге он развлекал конвой песнями наподобие «Черного ворона» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой». В результате ничего страшного с ним, естественно, не произошло. Они очень мило поболтали с фермером (это здорово напоминало разговор слепого с глухим, но оба остались довольны), после чего Юрия угостили домашним вином и подбросили на машине до самого города, но впечатления от этой экскурсии остались не самые приятные.

Собственно, если бы он немного подумал, прежде чем предпринять эту вылазку, с ним бы ничего подобного не случилось. Его занесло в самое сердце Европы, в центр старой, устоявшейся, добропорядочной цивилизации, где все было раз и навсегда спланировано и разграничено. Каждый клочок земли, каждый камень в этих краях кому-то принадлежал, и ни одна песчинка, ни один булыжник не оставались неучтенными и неиспользованными. Для пеших прогулок здесь существовали специально отведенные, действительно очень красивые места. В эти места следовало приезжать на автомобиле, покупать входные билеты, а после гулять сколько душе угодно. Учитывая карликовые размеры страны, это было правильно и, наверное, необходимо, но Юрия от такого благоустройства брала тоска. Ему просто хотелось домой. Ему хотелось домой, когда он, вжавшись в засыпанное горелым кирпичом мерзлое дно воронки, пережидал в Грозном налет своей же артиллерии; ему хотелось домой, когда он наливался виски с чернокожим барменом Джорджем на золотом песчаном пляже маленького островка в Карибском море; и здесь, в добропорядочной, законопослушной Бельгии, его тоже тянуло домой, в Москву.

Стоя на крылечке, лениво покуривая и неторопливо обозревая знакомые до отвращения окрестности, Юрий вдруг представил, что вот эта самая улица вместо аккуратных двух- и трехэтажных домишек под черепичными крышами застроена облезлыми бетонными коробками хрущевских пятиэтажек. Картинка получилась унылая и даже мерзопакостная, но при этом до боли родная. Филатов усмехнулся. Ему вдруг вспомнилось, что в советские времена, особенно при Брежневе, известных диссидентов высылали из страны на Запад. По слухам, им даже выбор предлагали: на запад или на восток, в Европу или в Сибирь. В ту пору, да и много позже, уже повзрослев, Юрий никак не мог взять в толк, что это за наказание такое — выслать человека из нищей России в богатую Европу, где его к тому же ждут с распростертыми объятиями? Тогда не понимал, а теперь вдруг понял: да, наказание, да еще какое! Особенно если учесть, что настоящие диссиденты, как правило, были живы в первую очередь духом и только во вторую — брюхом…

Юрий спустился с крыльца, выбросил в урну окурок и решительно повернул направо, в сторону Льежа, до которого отсюда было километров двадцать. Чтобы совершить это простенькое действие, Юрию пришлось сделать над собой усилие; ему немедленно вспомнился пресловутый Буриданов осел, околевший от голода между двумя стогами сена только потому, что не сумел выбрать, с какого начать.

Пройдя вдоль улицы метров сто и успев за это время поздороваться с десятком соседей, Юрий вдруг остановился. Прямо перед ним была витрина агентства по прокату автомобилей. До сих пор он проходил мимо этой витрины, как мимо пустого места, — ну на кой черт, спрашивается, ему была машина в стране, где, куда ни отправься, не увидишь ничего, кроме камня, черепицы и коров? Однако под воздействием размышлений на крылечке в голову ему неожиданно пришла свежая идея, и Юрий, почесав в затылке, решительно потянул на себя тяжелую стеклянную дверь.

Формальности отняли около получаса. Знай Юрий французский, фламандский или хотя бы немецкий, оформление документов заняло бы не более пяти, от силы десяти минут. Однако ни одним из перечисленных наречий Филатов не владел, и с лысоватым очкариком в галстуке, который встретил его в агентстве, ему пришлось объясняться в основном на пальцах. Впрочем, это оказалось даже немного проще, чем предполагал Юрий: в конце концов, здесь давали напрокат машины, и ошибиться относительно намерений посетителя было невозможно. Ну а названия марок автомобилей звучат примерно одинаково на всех языках…

Расплатился он наличными, что, похоже, не очень-то понравилось агенту. Очкарика можно было понять:

он наверняка решил, что имеет дело с представителем русской мафии, может быть, даже находящимся в бегах фальшивомонетчиком. Юрий на него не обиделся, он привык к такому отношению, да и новая европейская валюта почему-то не вызывала у него доверия. Какая-то она была ненастоящая, несерьезная даже на ощупь, да и сама идея объединенной Европы казалась ему слегка преждевременной. Впрочем, многие большие дела поначалу вызывают у сторонних наблюдателей определенный скепсис; к тому же в данный момент объединенная Европа устраивала Филатова куда больше, чем разъединенная: отсутствие границ давало ему полную свободу передвижений.

Что же до сомнений очкастого агента, то Юрий мог бы развеять их одним махом, предъявив свою пластиковую кредитку. Мог бы, но не стал, потому что действительно находился в бегах и не хотел оставлять следов. Кто знает, на что способны разозленные чекисты? Веских причин к тому, чтобы разыскивать сбежавшего Филатова через Интерпол, у них как будто не было, но его могли искать просто затем, чтобы доказать: от них не уйдешь. Да, для государства и представляющей его интересы Федеральной службы безопасности Юрий Филатов был никем и ничем. Но многие чиновники из ФСБ способны использовать свое служебное положение в личных интересах — для того, например, чтобы поквитаться с самоуверенным одиночкой, разрушившим их планы.

Очкастый агент проводил Юрия до гаража; небритый коренастый механик в непривычно чистом комбинезоне вывел из бокса машину и уступил Юрию место водителя. Юрий сел за руль, кивнул агенту, который ответил ему вежливым полупоклоном и дежурной улыбкой, и выехал за ворота.

Он остановился возле сувенирной лавки и приобрел дорожную карту Бельгии. Разложив карту на руле, он стал решать, в какую сторону ему податься. Проще всего, конечно, было бы направиться в сторону Нидерландов — до приграничного голландского Маастрихта отсюда было рукой подать, от силы километров пятьдесят. Но для этого следовало развернуться и ехать назад через все тот же опостылевший Юрию бесконечный пригород.

Гораздо более привлекательной выглядела Франция, побережье Ла-Манша. Во-первых, добираться туда нужно было через всю Бельгию, практически из конца в конец, а во-вторых, там, как-никак, было море. Постоять на самом краешке Европы показалось Юрию заманчивым, да и французский Дюнкерк, как ни крути, был подальше от его нынешнего логова, чем голландский Маастрихт, что существенно расширяло радиус поиска для его гипотетических преследователей.

Приняв окончательное решение, Юрий прикинул по карте расстояние и презрительно дернул плечом: до Дюнкерка было триста километров, и притом не по ухабистым российским проселкам, а по гладкой, как оконное стекло, европейской скоростной трассе.

Он сложил карту и запустил двигатель. Машина, десятилетний «Пежо», была так себе, не чета брошенной им в Москве «Вольво», но пожилой движок стучал ровно и уверенно. Рулевое управление и тормоза тоже были в полном порядке, а о подвеске Юрий не беспокоился: по здешним дорогам можно было ездить вообще без рессор и амортизаторов.

Немного поплутав по узким кривым улочкам, Юрий выбрался на трассу и здесь наконец с огромным удовольствием дал машине волю. Двигатель перестал бормотать и запел на ровной высокой ноте, стрелка спидометра плавно поползла вправо, снаружи засвистел, обтекая корпус, тугой встречный ветер. Юрий включил радио, отыскал какую-то легкую музыку и погнал машину на северо-запад — туда, куда вела его широкая гладкая лента скоростного шоссе.

Не доехав до курортного Остенде, он свернул налево, к Дюнкерку, и через час уже был во Франции. Никакого подъема Юрий по этому поводу не испытал: ну Франция… Наполеон, Эйфелева башня, взятие Бастилии… Три мушкетера — Атос, Портос и Арамис. Хотя на самом деле их было четыре, считая гасконца. Ну и что? Дорога ложка к обеду; за новыми впечатлениями нужно ездить тогда, когда ты в них нуждаешься, а не тогда, когда тебе наконец представляется такая возможность.

До Дюнкерка он так и не доехал — остановился у первой попавшейся бензоколонки и, пока в бак его машины заливали бензин, наведался в телефонную будку.

Дозвонился он почти сразу. Слышимость была такая, словно он стоял не на полпути между Остенде и Дюнкерком, а на углу Неглинной и Садово-Самотечной. Сначала номер был занят, но со второй попытки трубку сняли, и женский голос отрывисто произнес:

— Редакция, говорите.

Сказано это было по-русски, и, несмотря на неприветливый тон редакционной барышни, Юрий испытал чувство, похожее на умиление. Чтобы окончательно не растаять, он неловко закурил одной рукой и сказал в трубку, стараясь, чтобы голос звучал с этакой начальственной ленцой:

— Соедините меня с главным редактором.

— А кто его спрашивает? — осведомилась девица на том конце провода. Судя по прокурорскому тону, это была секретарша, свято оберегавшая своего шефа от ненужных контактов.

«Ну, дела, — с удивлением подумал Юрий. — Жизнь-то, оказывается, не стоит на месте! Пока я тут пропадаю, наш Димочка уже успел обзавестись секретаршей. А может, не Димочка? Может, на его месте давно сидит кто-то другой, отсюда и новые порядки? А Димочку укатали в какую-нибудь Матросскую Тишину. Из-за меня. А?..»

— Налоговая полиция, — нагло соврал он. — Поскорее, барышня, мне нужно решить с ним один интересующий его вопрос. И учтите, он будет очень недоволен, если вместо телефонного разговора мне придется прислать ему повестку.

— Соединяю, — быстро сказала секретарша. Голос у нее был испуганный.

В трубке щелкнуло, и мужской голос осторожно сказал:

— Да? Главный редактор слушает. Алло!

Юрий с облегчением перевел дух. Голос был знакомый; Светлова не уволили и не посадили, он по-прежнему занимал кресло главного редактора газеты «Московский полдень» и даже обзавелся личной цербершей.

— Господин Светлов? — спросил он. — Вас беспокоят из налоговой полиции округа. Старший лейтенант Фил… — он сделал паузу, словно запнувшись; Дмитрий, в отличие от того, кто, может быть, прослушивал редакционный телефон, должен был все понять, потому что частенько называл Юрия старшим лейтенантом Филом. — Простите, — продолжал он и пошуршал в трубку сигаретной пачкой, изображая шорох перекладываемых бумаг. — Старший лейтенант Филонов говорит. В декларации, поданной вами за истекший финансовый год, обнаружена небольшая неточность.

— Что вы говорите! — ужаснулся Светлов. — Ай-яй-яй! И много я недоплатил?

— Скорее, переплатили, — с улыбкой произнес Юрий. По тому, как преувеличенно ужасался Дмитрий, он понял, что узнан. — В общем, немного, но порядок есть порядок. Государству чужого не надо. Вы со мной согласны?

— Честно говоря, даже не знаю, — задумчиво ответил сообразительный Димочка. — Пожалуй, не совсем. Не до конца. Мне почему-то кажется, что наше государство до сих пор только тем и занято, что ищет, с кого бы побольше содрать.

Ключевое слово здесь было «ищет», и Димочка ухитрился почти незаметно выделить его голосом — так, что ударение на этом слове мог заметить только тот, кто знал, о чем на самом деле идет речь.

«Молодец, — подумал Юрий, — быстро сориентировался. За это ему можно простить даже секретаршу».

— Жаль, — совершенно искренне сказал он. — Жаль, что вы придерживаетесь такого, я бы сказал, устаревшего мнения.

— Что ж, мнения меняются, — ответил Светлов. — Возможно, и это мое мнение переменится даже скорее, чем я сам могу предполагать. Надо это хорошенько обдумать.

— Обдумайте, — сказал Юрий. — Я собираюсь заехать к вам на будущей неделе, чтобы разобраться с вашей декларацией, а заодно и обсудить расхождения в наших взглядах на внутреннюю политику государства. Вы не возражаете? Это будет удобно?

— Увы, — сказал Светлов, — сомневаюсь. Как раз на будущей неделе я буду занят выше головы. Сожалею, но это так. Давайте я вам перезвоню, когда разберусь со своими делами.

— Исключено, — возразил Юрий. — Я очень редко бываю у себя в кабинете. Налогового инспектора, как и волка, кормят ноги, так что я позвоню вам сам. Скажем, через недельку. Идет?

— Идет, — сказал Светлов. — Думаю, за это время я со всем разберусь и смогу более определенно договориться с вами о встрече.

— Прекрасно, — сказал Юрий. — Было очень приятно с вами пообщаться.

— Мне тоже, — сказал Светлов.

— Передайте привет супруге, — не удержался Юрий. — Вы ведь, кажется, женаты?

— Да, — сказал Светлов, и по его голосу Юрий догадался, что господин главный редактор улыбается. — Непременно передам. Она будет рада узнать, что у нас есть такие симпатичные налоговые инспекторы.

— Что ж, всего вам хорошего, — сказал Юрий.

— И вам того же, — ответил Светлов.

Юрий повесил трубку и вышел из нагретой солнцем, душной телефонной кабинки. Сигарета у него догорела, он выбросил ее и закурил новую. К удовольствию, которое он получил от общения со Светловым, примешивалась острая досада оттого, что дорога в Москву все еще закрыта. Вопреки его тайной надежде, эфэсбэшники все еще не угомонились, а это означало, что дома пока ничего хорошего. Если бы это было не так, Светлов говорил бы с ним иначе. Он бы так и сказал: дескать, кончай валять дурака, Юрик, никому ты тут не нужен, никто тебя не ищет, и хватит корчить из себя шпиона… Но ничего подобного господин главный редактор не сказал; следовательно, затянувшаяся игра в казаки-разбойники продолжалась.

В поисках места, где можно развернуться, он доехал почти до самого Дюнкерка. В Дюнкерк Юрий заезжать не стал — расхотелось. Чего он там не видел, в этом Дюнкерке? Вместо этого, описав сложную петлю на первой же попавшейся развязке, он погнал автомобиль обратно к бельгийской границе.

Правда, он все-таки заехал в Остенде и немного постоял на каменистом пляже, глядя, как бьются о мол серые волны пролива. С моря дул сырой холодный ветер, трепавший полотняные навесы прибрежных забегаловок; в отдалении у пирса качались и подпрыгивали мачты прогулочных яхт и рыбачьих лодок. Мачт было много, целый лес, и на свинцовой глади пролива Юрий насчитал не менее дюжины разноцветных парусов. На пляже было пустовато, на пластиковых шезлонгах сидели крупные сытые чайки, и лишь в паре метров от берега, зябко ежась, бродило по воде несколько пупырчатых от холода купальщиков разных полов и возрастов.

Юрий подошел к самой воде, наклонился и окунул ладонь. Вода была холодная. Филатов заколебался: с одной стороны, купаться ему как-то расхотелось, а с другой… Ну что это такое, в самом деле: стоять на берегу Ла-Манша и даже не окунуться!

— Старость не радость, — громко сказал Юрий пролетавшей мимо чайке. Чайка пронзительно крикнула в ответ. Юрию показалось, что в этом крике прозвучала насмешка. Чайке было наплевать на его проблемы, и температура воды в проливе ее вполне устраивала. — Правильно, — продолжал Юрий, адресуясь теперь к самому себе, поскольку чайка улетела клевать объедки хот-догов, — правильно, Юрий Алексеевич. Зачем нам с вами лезть в холодную воду? Лучше ехать обратно в свою нору — смотреть по телевизору программы на тарабарском языке и сосать пиво пополам с местной водкой.

При воспоминании о местной водке его передернуло. Водка, собственно, была не местная, ее гнали в соседнем Люксембурге, и получалась у тамошних винокуров не водка, а черт знает что, какая-то тридцатиградусная мерзость, которой в самый раз было бы травить тараканов. Сочетание этого пойла с программами местного телевидения всякий раз вызывало у Юрия желание покончить с собой. Поэтому он, не давая себе времени на дальнейшие раздумья, решительно разделся и, неловко ковыляя по крупной колючей гальке, вошел в солоноватые воды пролива Ла-Манш.

Его обдало ледяным холодом, как будто он ненароком угодил в Северный Ледовитый океан, но Юрий лишь ускорил шаг и, когда обруч обжигающего холода поднялся до середины бедер, нырнул головой вперед, вытянув перед собой руки. Сердце его на мгновение остановилось, но все очень быстро вошло в норму, и оказалось, что вода не так уж и холодна. С удовольствием работая руками и ногами, Юрий думал о том, какой он все-таки молодец, что не поленился дать полсотни километров крюка и отважился снять штаны. Ему тут же подумалось, что лет десять назад он бы вообще не колебался, и Юрий немного загрустил.

Он сплавал за буйки, вернулся и через четверть часа вышел, разгребая прибитых к берегу медуз, на каменистый пляж — бодрый, свежий и очень довольный.

Немногочисленные купальщики, закутанные в мохнатые полотенца и даже пледы, встретили его жидкими разрозненными аплодисментами. Юрий гордо распрямил широкие плечи, хотя холодный ветер обжигал мокрую кожу; потом он заметил, что какая-то толстая тетка в закрытом купальнике украдкой тычет в его сторону пальцем, указывая своему не менее толстому мужу на его шрамы, и поспешно удалился в кабинку для переодевания, прихватив свою одежду.

В кабинке обнаружилось, что сухих трусов у него нет, да и полотенца, между прочим, тоже. Но после купания в Атлантике подобными мелочами можно пренебречь, что Юрий и сделал. Он кое-как вытерся майкой, а джинсы натянул прямо на голое тело. Стало немного теплее, но окончательно он согрелся только в автомобиле.

На окраине Гента Юрий остановился, чтобы перекусить в придорожном кафе, а в начале второго ночи, обогнув Льеж по кольцевой, остановил свой запыхавшийся автомобильчик напротив крыльца дома, где снимал квартиру. Держа под мышкой все еще хранившие остатки атлантической влаги плавки, он запер машину и поднялся к себе на второй этаж. Даже мысленно он избегал называть эту квартиру своим домом, хотя она была гораздо больше и комфортабельнее его однокомнатного хрущевского скворечника. Между прочим, ничто не мешало ему получить бельгийское гражданство и осесть здесь на веки вечные. Для этого следовало лишь оформить кое-какие бумаги да уплатить весьма скромную сумму — внести свою лепту в экономику новой родины, так сказать… Можно сделаться бельгийцем. Впрочем, и пустить себе пулю в лоб тоже ничто не мешало. Или вернуться на родину и спокойно сесть в тюрьму за преступления, которых он не совершал…

В соседнем коттедже горел свет — приехавшая сегодня утром молодая пара еще не спала. Черный спортивный «БМВ» с откидным верхом поблескивал лаком на подъездной дорожке, из открытой форточки доносилась негромкая музыка. Юрий вдруг засомневался: а точно ли эти ребята приехали сегодня утром? Вернее, уже вчера… Да, точно. А кажется, что прошла целая неделя. Да и купание в Ла-Манше теперь казалось ему таким далеким, словно состоялось месяц назад.

Он принял душ, включил телевизор, сунулся в холодильник и только теперь обнаружил, что так и не купил пива, за которым, собственно, и вышел утром из дома.

* * *

Денис Юрченко родился в небольшом шахтерском поселке под Донецком. Отца своего он не помнил, а мать оставила неприятные воспоминания, вызывавшие в душе не нежность и тепло, а неловкость, обиду и даже стыд.

Шахтерский хлеб никогда не был легким, а к тому времени, когда Денис Юрченко закончил среднюю школу, он и вовсе перестал быть хлебом, превратившись в жалкие крохи. Вокруг, куда ни глянь, свирепствовала нищета; там, где родился и вырос Денис, нужно было вкалывать не покладая рук просто для того, чтобы не умереть с голоду. В вымирающем поселке даже нечего было красть. То есть красть-то, конечно, крали, но что это были за кражи! Даже семнадцатилетний сопляк, каким был в ту пору Денис, понимал, что свистнуть в соседнем дворе сохнущее на веревке ветхое тряпье или забытый у крыльца ржавый колун можно только от полной безысходности.

Кроме того, красть он побаивался. Безработные шахтеры — народ злой, и кулаки у них тяжелые. Если поймают — до милиции живым не доберешься, факт.

Потом была армия — два года унижения, скуки и, как ни странно, относительной сытости. Денис как-то не привык к тому, что пропитание не нужно добывать, а можно просто прийти, сесть за стол и съесть то, что лежит в твоей тарелке. В тарелке порой лежало даже мясо, и Денис, наверное, остался бы на сверхсрочную — уж очень его поразила сама идея полного государственного обеспечения, — но тут его часть расформировали.

До родного поселка он так и не доехал — увидел из окошка поезда большой вокзал, огни, нарядных людей, взял с багажной полки свой дембельский чемоданчик и вышел в теплую южную ночь, сдвинув на затылок дембельскую фуражечку и выпустив на волю волнистый чуб.

Это был его первый самостоятельный поступок, положивший начало независимой жизни, такой же бездумной, безоглядной и импульсивной, как и эта его высадка на платформу станции Днепропетровск-Южный.

Днепропетровск поразил воображение Дениса. Он был по-настоящему огромен, красив и в то же время уютен, грязен и безалаберен до предела. Это было именно то, что требовалось Денису, то, чего просила его душа.

В большом южном городе Днепропетровске Дениса Юрченко никто не ждал и никто не стремился предоставить ему кров и пищу. Да, в городе имелась уйма заводов, в дыму, лязге и предсмертных судорогах производивших что-то железное, такое же огромное и никому не нужное, как и сами заводы. Мысль о том, чтобы влиться в славные ряды пролетариата, поселиться в грязной общаге с видом на покрытый копотью заводской забор и всю жизнь вкалывать за здорово живешь, как-то не прельщала Дениса. Он был молод, хорош собой, в меру ленив, в меру силен — как по мужской части, так и вообще, в смысле поднятия тяжестей и отжимания от пола, — и, главное, обладал неистребимым желанием жить как у Христа за пазухой. В армии его научили водить автомобиль, и он не без оснований полагал, что на первое время этого достаточно.

В конце концов, в таком огромном городе должно было быть навалом одиноких обеспеченных баб, изнывающих без мужской ласки, так что тезис о том, что Дениса Юрченко здесь никто не ждет, еще нуждался в тщательной проверке.

Нечасто, но случается так, что человек, по большому счету никчемный, попадает в нужное время в нужное место — не раньше и не позже, не правее и не левее, а именно туда, куда надо. Тогда окружающие говорят, что человеку повезло; еще говорят, что ему привалило счастье, а самые злые и завистливые не забывают добавить, что везет обыкновенно дуракам. И бывает — редко, но бывает, — что все эти люди оказываются правы.

Денису Юрченко повезло; ему привалило счастье, а он оказался настолько глуп, что не сумел этим счастьем воспользоваться. Первая же баба, к которой он прислонился, оказалась тридцатипятилетней вдовой одного из воротил, заправлявших местной теневой экономикой. Воротилу пришили конкуренты; денег у привлекательной вдовушки было немерено, в Денисе она души не чаяла, а он не придумал ничего лучшего, чем катать на ее машине и угощать вином за ее деньги целую ораву пьяных телок. На этом он и погорел. Оказалось, что вдовушка, хоть и сходила по молоденькому любовнику с ума, вела деньгам строгий счет и, застукав Дэна в своей постели с посторонней девицей, предъявила ему счет. Платить было нечем, к мольбам и уверениям в вечной любви проклятая баба осталась глуха. Вдобавок ко всему она оказалась особой мстительной и, отлично понимая, что взять с юного жиголо нечего, сдала его в милицию, обвинив в мошенничестве и вымогательстве.

Но тут снова вмешалась судьба: та самая девка, с которой вдовушка застукала Дениса, вдруг воспылала к нему страстью, да притом так сильно, что продала собственную квартиру и оплатила предъявленный мстительной вдовушкой счет. Это не лезло ни в какие ворота, но это было, и на какое-то время совершенно ошеломленный такой неслыханной жертвой Денис угомонился, то есть поселился со своей спасительницей на съемной квартире, получил патент частного предпринимателя и купил на оставшиеся от продажи квартиры деньги старенький автомобиль. На этом автомобиле он занялся частным извозом, и поначалу все у них шло распрекрасно. Водителем Дэн оказался лихим, что, собственно, и требовалось от таксиста в таком огромном и бесшабашном городе, как Днепропетровск. Он даже обзавелся постоянной клиентурой, а спасительницу свою называл не иначе как королевой — и не только в глаза, между прочим, но и в разговорах с клиентами и коллегами-таксистами.

Увы, ничто не длится вечно, в том числе и столь сомнительные семейные идиллии, как эта. Буквально через полгода Денис заскучал; потом сдохла машина, и сразу же, как нарочно, оказалось, что королева беременна и уже на четвертом месяце. Машину Дэн продал на запчасти за сущие гроши, на вырученные деньги погасил долг по квартплате, купил своей королеве платье с широким поясом, а на оставшуюся мелочь беспробудно пьянствовал целую неделю. Проспавшись, он позвонил одному из своих клиентов, с виду стопроцентному бандиту, и тот неожиданно пошел ему навстречу, пригласив к себе на работу персональным водителем. Два месяца Денис разъезжал по городу на новеньком японском джипе и приносил домой приличные деньги, а потом взял да и въехал на хозяйском «японце» прямехонько в груженный асфальтом самосвал. От джипа остались рожки да ножки; Денис не пострадал.

Лучше бы ему сразу умереть!

Разумеется, на сцене снова объявился счет, только никакой милицией теперь даже и не пахло, а пахло смертью. Помочь Денису в этой беде его королева уже не могла, да и никто не мог, наверное, — уж очень велика, по его понятиям, была сумма. Между тем сроку ему дали два месяца, начиная с момента аварии, после чего обещали врубить счетчик.

Денис заметался. Хуже всего было то, что ситуация сложилась необратимая. Ничего нельзя было вернуть, и двигаться вперед тоже нельзя, не уплатив денег, которых не было. Даже привычка Дениса Юрченко жить сегодняшним днем, не заглядывая в будущее, нисколько не облегчала его положения: будущее само заглядывало ему в глаза, и его взгляд здорово напоминал Денису то, как смотрит обглоданный ветрами и солнцем человеческий череп.

В своих судорожных метаниях Денис совершенно случайно схватился за соломинку, которая только одна и могла его выручить. Воистину дуракам везет! Заливая свое горе в каком-то шалмане, он оказался у барной стойки рядышком с пьяным москвичом, который, по его собственным словам, приехал на Украину «перетереть базар с братвой» и «порешать дела». Золота на нем было, наверчено, тысяч на пять баксов, а когда он неосторожно распахнул бумажник, расплачиваясь с барменом, Денис понял: вот он, шанс!

Они вышли из шалмана рука об руку. Денис умел внушать доверие людям, и пьяный московский браток тоже не устоял против его чар. Поговорив полчаса, они стали друзьями до гроба. Денис полагал, что «до гроба» — это при любом раскладе совсем недолго; москвич же, судя по издаваемым им утробным звукам, вообще ни о чем не думал.

— Тебе куда? — спросил Денис, оглядываясь по сторонам и поддерживая норовящего зарыться носом в асфальт москвича.

— А тебе куда? — промычал тот.

— Мне туда, — сказал Денис, указывая на непроглядно темную щель какого-то переулка, черневшую в десятке метров справа.

— Ну и мне туда, — с пьяной уверенностью заявил москвич и тут же поинтересовался: — А там что?

— Там телки, — сказал Денис. — Такие, знаешь, клевые телки, и не ломаются. Только дорогие.

— Дорогие — значит, чистые, — с видом знатока объявил москвич и сильно покачнулся. — Айда, братан!

Что он собрался делать с дорогими чистыми телками в таком состоянии, Денису было безразлично. Они свернули в переулок, и здесь Денис стукнул своего попутчика по голове заранее подобранным с земли увесистым обломком кирпича.

Москвич рухнул, как бык на бойне. Денис наклонился над ним, шаря по карманам. Ему показалось, что москвич не дышит. Денис понял, что впервые в жизни убил человека, и его неожиданно вырвало прямо на лежащего. Это немного помогло, в голове у него прояснилось, и он сразу же нашел туго набитый бумажник москвича, размерами напоминавший кирпич, с помощью которого Денис этим бумажником завладел.

Дома он заперся в туалете и пересчитал добычу. В бумажнике было тридцать тысяч долларов — ровно на пять тысяч больше, чем требовалось для погашения долга. Это был настоящий подарок судьбы!

Увы, подарочек оказался с сюрпризом. Обыскивая боковые отделения бумажника в надежде найти еще что-нибудь стоящее, Денис наткнулся на прямоугольник плотного картона. Поначалу он решил, что это пластиковая кредитная карточка, но это была обыкновенная визитка. Из праздного любопытства Денис заглянул в нее и с замиранием сердца понял, что теперь-то уж пропал окончательно и бесповоротно: это была визитка его хозяина, который с некоторых пор сделался его кредитором.

Получалось, что москвич приехал к хозяину, и эти деньги, которые Денис сейчас держал в руках, предназначались ему же. Получалось, черт возьми, что Денис собрался вернуть хозяину долг его же собственными деньгами!

О господи!

Впрочем, все еще могло оказаться не так страшно. Деньги, которые украл Денис, могли вовсе не предназначаться его хозяину, и в таком случае все вообще складывалось отлично. А если даже они ему и предназначались, выход все равно существовал. Нужно было отдать долг и сваливать — поскорее и подальше, чтобы ни одна собака не нашла. В Россию, в Москву, а еще лучше за бугор. Дур с деньгами и там хватает…

Денис размышлял об этом всю ночь и пришел к выводу, что сваливать придется так или иначе. По-любому придется, при любом раскладе. Не оставаться же в этой грязной конуре, с дурой этой беременной… Королева, блин… Да таких королев на каждом углу целый табун! И без животов, между прочим.

С утра пораньше он отслюнил от денежного кирпича лишние пять тысяч, остальное бросил в потертую спортивную сумку, чмокнул на прощанье свою брюхатую королеву и отправился отдавать долг. Он позвонил хозяину из уличного таксофона и предупредил о своем визите. Королеве он ничего не сказал, поскольку возвращаться к ней не собирался.

Хозяин встретил его ласково, угостил водкой и даже предложил вернуться на работу.

— Я новую тачку купил, — сообщил он, по обыкновению что-то жуя. — «Хаммер», понял? Не машина — зверь! На ней не только ездить, на ней плавать молено! Соглашайся, Дэн! Кто старое помянет, тому глаз вон! Где я еще такого водилу найду?

— На любой стоянке такси, — сказал Денис, в котором чрезвычайные обстоятельства очень своевременно пробудили дремавшую до сих пор скромность.

— Э, не скажи! Быстро ездить любой дурак может. А вот чтобы не побоялся на полном ходу самосвал протаранить — да таких один на тысячу!

— Опять вы об этом, — вздохнул Денис. — Ну вышло так, что ж тут сделаешь! Дорога — она и есть дорога, на ней всякое бывает.

— Ну все, все, не обижайся, — добродушно пробасил хозяин. — Твоя правда. Что дорога, что жизнь — один хрен. Никто ни от чего не застрахован — что в жизни, что на дороге…

— Точно, — поддакнул Денис, несколько озадаченный этим философским замечанием.

— Факт, что точно! — воскликнул хозяин, видимо обрадованный тем, что Денис с ним согласен. — Что тут, что там всякое бывает. Бывает, скажешь глупость, а бывает, сделаешь… И глупости бывают разные. Бывают маленькие, а бывают и такие, что потом за всю жизнь не расхлебаешь. Правильно я говорю?

— Правильно, — сказал Денис. Разговор этот с каждой минутой казался ему все более подозрительным, но отступать было поздно, и он нерешительно потянулся к замку своей спортивной сумки.

Заметив его движение, хозяин оживился.

— Принес? — спросил он, подаваясь вперед и только что руки не потирая от нетерпения.

— Конечно, — сказал Денис. — Я же обещал!

— Вот молодец! — воскликнул хозяин, наблюдая за тем, как он выкладывает деньги на стол — пачку за пачкой, все двадцать пять тысяч. — Правильный ты мужик, Дэн! Раз обещал — умри, но сделай. Лучше, конечно, самому не умирать, а кого-нибудь грохнуть… А?

Денис обмер. «Что это? — подумал он, беспощадно давя внутри себя скотскую панику. — Что это он такое говорит? Это шутки у него такие, что ли?»

— Не знаю, — сказал он, кладя поверх двух полных десятитысячных пачек одну ополовиненную. — Не пробовал. Случая не представилось.

— Молодец! — повторил хозяин, рассеянно пробегая большим пальцем по срезу пачки. — Я же говорил, что сам принесет, — неожиданно добавил он, глядя поверх плеча Дениса и адресуясь к кому угодно, только не к нему. — Видишь, принес. И остальные пять наверняка в кармане лежат.

Денис обернулся так резко, словно его ткнули шилом пониже спины, и почувствовал, что вот-вот обмочится, а может быть, и навалит полные штаны, да не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом — возьмет и навалит, потому что в такой ситуации только это, блин, и остается…

В дверях гостиной, сложив на груди мощные руки, стоял вчерашний москвич. На голове у него красовалась аккуратная марлевая повязка, в остальном же он был как огурчик — не то восстал из мертвых, не то и не думал умирать. Как ни велика была овладевшая Денисом в этот миг паника, он все-таки сумел понять, что второе предположение ближе к истине. Очевидно, он треснул москвича по кумполу далеко не так сильно, как ему показалось. А может быть, у него, у москвича, череп был особенный, повышенной прочности…

— Ну что, фраерок? — хриплым уголовным голосом произнес москвич. — А ты, небось, думал, что я тебя не упомню?

— Вы чего, ребята? — пролепетал Денис. — Что случилось? Ничего не понимаю, хоть убейте!

— Убьем, убьем, не волнуйся, — ласковым голосом успокоил его хозяин. — Только сначала объясним, что к чему, чтобы ты, когда на небо прибудешь, знал, чего тамошнему начальству бакланить. Понимаешь, вот это, — он указал на москвича, — Паштет. Это погоняло такое, понял? А зовут его Павликом, Пал Палычем, значит. Его московская братва к нам заслала, чтобы типа мосты навести. Ну, слыхал про интеграцию? Ну вот… Хорошее это дело — интеграция, полезное. А ты, мудак, со своим кирпичом встал точнехонько на пути объединения двух братских народов и чуть было не испортил все дело. С кирпичом ведь, я не ошибся? И потом, это еще неизвестно, чем дело кончится. Может, как раз таки и испортил. Откуда я знаю, как Москва на это посмотрит? Это ж террористический акт против дипломатического представителя! А, Паштет? Все ведь теперь от тебя зависит, а ты — лицо пострадавшее.

— По мне, так все путем, — прохрипел Паштет. — Ты не при делах, бабки нашлись, фраер, который их увел, — вот он… Все путем, брателло, не менжуйся.

— А с этим что? — спросил хозяин, кивая в сторону Дениса.

— Ну как что? — удивился Паштет. — А то ты не в курсе…

Денис упал на колени. Он и сам не понял, почему это сделал. То есть зачем — это и ежу ясно; но вот почему?.. То ли и вправду решил на колени стать, то ли просто ноги ослабели…

— Не убивайте! — со слезой в голосе взмолился он, ползая на коленях по ворсистому ковру. Среди ворса все время попадались какие-то не то крошки, не то камешки, они больно кололись сквозь ткань брюк, но Денис воспринимал это неудобство как должное: пусть колются, лишь бы не пристрелили! Колются — значит, еще жив… — Не убивайте, милые мои, хорошие! Я же не нарочно, я же только долг хотел отдать! Я все верну, клянусь! Достану и верну, дайте только срок! Ведь это же такие деньги, такие деньги! У меня жена беременная, мне таких денег за всю жизнь не заработать! Не убивайте!

— Перестань выть, урод. Тебя не поймешь: то хоть убейте, то не убивайте… — брезгливо сказал хозяин и добавил, обращаясь к Паштету: — Он твой, тебе решать.

— А что тут решать? — удивился Паштет, вынимая откуда-то большой черный пистолет и с лязгом передергивая затвор. — Он сам все решил, разве нет? Только я никак не въеду, про какой такой долг он все время базарит?

— Бабки он мне задолжал, — с кривоватой улыбочкой объяснил хозяин. — Двадцать пять косарей, как одна копейка. Ты бы видел, во что он мой «Лендкрузер» превратил! Ремонту, как говорится, не подлежит…

— Ага, — сказал Паштет, задумчиво почесывая лоб под повязкой стволом пистолета. — Сложная ситуевина. Со жмура, ясный перец, много не возьмешь. А только, братан, сам понимаешь, у нас такие вещи просто так, задаром, не прощают. Отдать этого фраера тебе — не вопрос. Но это, браток, не по понятиям, сам подумай.

Денис преодолел оцепенение и, быстро-быстро перебирая ногами, на коленях подполз к Паштету, от которого в данный момент зависела его судьба.

— Прости, земляк, — горячо забормотал он, одной рукой намертво вцепляясь в Паштетову штанину, а другой выдирая из заднего кармана брюк сложенную пополам стопку стодолларовых банкнот — те самые пять тысяч, которые он оставил себе на мелкие расходы и о которых все словно бы забыли. — Прости, я же не нарочно! Я не хотел, просто долг надо было вернуть. Вот ему…

Паштет забрал деньги и оттолкнул Дениса ногой. Денис повалился на спину и прикрыл лицо растопыренной ладонью, уверенный, что его сию минуту начнут избивать ногами и, очень может быть, забьют до смерти.

— Глохни, гнида! — цыкнул ему Паштет и снова повернулся к хозяину: — Слушай, где ты этого пидора нарыл? Ему бы на зоне цены не было!

— Ветром надуло, — сказал хозяин и вдруг присел над Денисом на корточки. — Значит, так, — деловито произнес он, не переставая что-то жевать. От него остро разило водкой и луком. — У меня такое предложение. Двадцать пять косых мне — это долг. Еще двадцать пять — Паштету на лечение. Двадцать пять, само собой, московской братве, чтобы ребята не обиделись, и еще двадцать пять — ментам.

— К-каким еще ментам? — несмотря на весь ужас своего положения, робко возразил Денис.

— А ты думал, разбойное нападение и покушение на убийство — это так, хаханьки? По этому факту возбуждено уголовное дело, понял? Вся украинская ментовка ищет смазливого брюнета с большими бабками в кармане, а брюнет — вот он, у меня на ковре лежит и лапками дрыгает, как майский жук… В общем, готовь сто штук. Я правильно говорю, Паштет? Ты не в обиде?

— Нет базара, — сказал Паштет. Он поставил свой страшный пистолет на предохранитель и убрал его в карман. — Верно про тебя слух идет, что правильный ты мужик. Нет, в натуре, я бы так не сумел. Я бы этого пидора сразу замочил, а потом жалел бы, что бабки накрылись.

— Замочить его — не вопрос, — сказал хозяин, тяжело вставая с корточек. Он повернулся к Денису спиной, подошел к столу и наполнил водкой из хрустального графина две рюмки. Одну рюмку он протянул Паштету, а другую сразу же выпил, как воду или, вернее, как горькое лекарство — залпом, не произнося тостов и не чокаясь. — Замочить всегда успеется, и он это знает. Но ведь мы же с тобой не маньяки, правда, Паштет? Мы себе на хлеб с маслом зарабатываем, только и всего. Денежки счет любят, а от мертвяка, как ты правильно заметил, никакого дохода — наоборот, сплошные траты. Пулю на него потрать да потом еще думай, чего с ним, жмуром вонючим, делать…

Паштет покивал, но вид у него при этом был довольно скептический: он сомневался, что живой Денис Юрченко может принести больше дохода, чем мертвый. Он задумчиво повертел в пальцах рюмку, наблюдая за игрой солнечных лучей в хрустальных гранях, а потом выплеснул водку в рот, даже не поморщившись.

— Хорошую вы, хохлы, водяру делаете, — крякнув, с одобрением заявил он. — Легко идет. На ней, на водяре вашей, я вчера и подорвался — уж больно хороша, стерва.

— А ты думаешь, почему хохлы сало любят? — с усмешкой сказал хозяин. — Такую водку только салом и закусывать, а то наутро и не вспомнишь, где тебя носило. Я удивляюсь, как ты ухитрился этого придурка запомнить. Крепкая у тебя голова, Паштет. Мне бы такую.

— Не выйдет, — сказал Паштет, ухмыляясь. — Эксклюзивный товар, выпущен по спецзаказу в единственном экземпляре… Слушай, а этот фраер не слиняет?

Хозяин с любопытством посмотрел на Дениса. Тот все еще лежал на спине, прикрываясь ладонью. Он уже понял, что убивать его не собираются, чуточку успокоился и начал осознавать всю нелепость своей позы.

— Не слиняет, — закончив осмотр, уверенно произнес хозяин. — Некуда ему линять, мы его и на том свете достанем. И потом, у него жена на сносях. Он ведь знает, что ей в случае чего мало не покажется. Знаешь ведь, Дэн? — обратился он к Денису. — Знает, знает. Он хоть и дурак, но кое-что соображает. Мы ее на кусочки разрежем, понял? — неожиданно прорычал он, резко склоняясь над Денисом. — И королеву твою разрежем, и пащенка ее заодно. Медленно, не торопясь… Сначала поимеем — есть у меня парочка специалистов по этой части, кого хочешь могут до смерти запилить, — а потом разрежем. Заснимем весь процесс на камеру, потом отловим тебя и дадим кино посмотреть. Ты будешь смотреть, а мы тебя в это время будем резать… Но это в самом крайнем случае, — добавил он, резко меняя тон. Теперь он снова был спокоен, деловит и почти доброжелателен. — Надеюсь, что до этого не дойдет. Ты ведь обещал все вернуть, правда? Ты парень неглупый, решительный — вон как Паштета отделал… Словом, тебе и карты в руки. Встретимся через месяц.

Денис промолчал. К нему уже вернулась способность соображать, и он отлично понимал, что спорить бесполезно. О чем тут спорить? Сто тысяч долларов — это такие деньги, которых ему не собрать ни за месяц, ни за год, ни за триста лет. Месяц… Что ж, и то хлеб. Целый месяц жизни! За месяц можно далеко убежать…

— Ну, чего разлегся, мудило? — просипел Паштет. — Бабки принесешь или тебя прямо сейчас грохнуть?

— Принесу, — сказал Денис. В горле у него совсем пересохло, и слово это получилось больше похожим на хриплый писк придавленной упавшим кирпичом крысы. — Принесу, конечно, — откашлявшись, повторил он и неловко завозился, поднимаясь с ковра. Он уже все решил, и теперь у него была одна задача: живым уйти из этого страшного места. — Как не принести? Жить-то всем хочется, правда? Извините, что так получилось. Я не знал…

— Исчезни, — сказал Паштет, и Денис исчез.

Свернув за угол, Денис ощупал себя и с некоторым удивлением убедился, что цел и невредим. Ну разве что брюки немного помялись да галстук сбился… Ха, галстук! Главное, шея цела, и голова на ней еще держится, не отстрелили голову…

Внутри у него все смерзлось от ужаса и безысходности, но сквозь этот мерзлый слой, как подснежник, уже начала прорастать робкая радость возвращения к жизни. Ему подарили целый месяц, и Денис не сомневался, что сумеет разумно распорядиться этим временем.

Той же ночью он покинул теплый город Днепропетровск на электричке, которая следовала в северо-западном направлении, в сторону белорусской границы. К вечеру следующего дня, порядком измотавшись, он уже был в Гомеле, а еще через трое суток угрюмый водитель международной фуры, груженной какой-то вонючей резиной, выпустил его из потайного отсека своего трейлера.

Денис прошелся по теплому, непривычно гладкому асфальту, разминая ноги. Над шоссе светила почти полная луна, по обочинам черными зазубренными стенами стоял лес. Грузовик мерно клокотал работающим на холостом ходу двигателем, его габаритные огни горели сквозь толстый слой дорожной пыли рубиновым светом. От нагретого за день асфальта исходило приятное, пахнущее битумом и соляркой тепло, в траве пронзительно трещали какие-то ночные насекомые.

— Это Польша? — спросил Денис на всякий случай.

— Польша, Польша, — угрюмо ответил водитель и лязгнул дверцей кабины.

Грузовик зарычал, выпустил из выхлопной трубы густое облако черного дыма, и вскоре рубиновые точки его габаритных огней скрылись за плавным изгибом шоссе. Денис поправил на плече ремень полупустой спортивной сумки и зашагал в том же направлении, то есть более или менее на запад. Ему хотелось есть, и он понятия не имел, что станет делать дальше, но все это не имело значения — главное, жизнь продолжалась.

Что стало с его королевой, он так никогда и не узнал, да и не пытался узнать — а зачем? Ему было двадцать три года, он был красив, полон сил и продолжал жить…