Хранитель света

Глава 6

На лестничной площадке Юрий остановился. Его как-то вдруг осенило, что, просто выкатившись на улицу через парадную дверь, он рискует схлопотать пулю от бандита, оставшегося на стреме. Для того он, бандит, там и стоял, чтобы его приятелям никто не мешал.

«Стоп, — сказал себе Филатов. — Давай-ка не пороть горячку. Надо подумать. Почему, собственно, я решил, что это именно бандиты? С чего это вдруг — на стреме, бандиты? Может, это просто гости приехали, а то и вовсе родимая ФСБ…»

Но это была, конечно, полная чушь. Все вышеперечисленные категории граждан были Юрию хорошо знакомы, и он буквально кожей ощущал, что там, на улице, бандиты, знакомые российские отморозки, а не разгневанный рогоносец с друзьями и не налоговые инспекторы. То, как уверенно и беззастенчиво они орудовали, и в особенности то, как говорили — тон, построение фраз, даже тембр голосов, — не оставляло места для сомнений: в тихий и законопослушный пригород Льежа пожаловала русская братва.

Тут ему некстати пришло в голову, что полицию, которую не захотел вызывать он, запросто может вызвать кто-то из соседей — собиратель сучков из коттеджа слева или лихая бабуся с мопедом из дома напротив. Братва устроит пальбу и либо уйдет, либо окажется в здешнем участке, а его, Юрия, непременно припутают к этому делу в качестве сообщника по той простой причине, что он тоже русский. Потом это недоразумение, конечно, разъяснится, но вместе с недоразумением разъяснится и многое другое — в частности, некоторые детали, в которые Юрию не хотелось посвящать бельгийские власти…

В общем, братву надо тихо нейтрализовать, пока эти быки не наделали шуму. Это означало, что надо торопиться, но не пороть горячку, а сначала думать, а потом начинать бить морды.

«Вот спрашивается, — думал Юрий, возвращаясь обратно в квартиру и отыскивая в кладовке мощный фонарь на шести цилиндрических батарейках, — кому я все время мешаю? Сижу тихо, никого не трогаю… починяю примус, как булгаковский Бегемот. И вдруг приезжают какие-то, и надо идти и бить им морды, потому что договориться с ними по-хорошему, конечно же, не получится. Надо… Кому надо? Мне, что ли? Дудки, мне такого счастья даром не надо…»

Он немного лукавил перед самим собой, выдавая желаемое за действительное, и все его соображения по поводу необходимости вмешательства в происходящие события даже ему самому казались спорными. Наверное, он мог бы отсидеться за шторами, а в случае чего просто уехать, тем более что уехать отсюда ему давно хотелось. Но его натура бурно восставала против такого образа действий. На самом деле все было просто: ребята из соседнего коттеджа показались ему симпатичными, а родная российская братва во все времена вызывала у него острое желание разбить кому-нибудь морду. Братва имела к молодой паре из соседнего дома какие-то претензии, а Юрий Филатов был не прочь эти претензии удовлетворить — по-своему, конечно. И даже еще проще: он здорово засиделся в своем добровольном изгнании, и ему хотелось подраться, почесать кулаки, да не просто так, об кого попало, а со смыслом — за справедливость, значит…

Окно гостиной выходило в тихий внутренний дворик, отделенный от соседнего невысокой каменной оградой. Стена дома здесь, как и в соседнем коттедже, была густо увита плетями дикого винограда. Юрий очень сомневался, что эти плети способны выдержать его немалый вес, но иного выхода не было. Он свесил ноги наружу, лег животом на подоконник, нащупал носками кирпичный выступ под окном и утвердился на нем, держа в зубах фонарь. С некоторой опаской ухватившись за виноградные плети, он сильно потянул их на себя, проверяя на прочность. Виноград зашуршал, но выдержал. Тогда Юрий вознес к небесам коротенькую безмолвную молитву, присел бочком на узком кирпичном карнизе и по одной спустил ноги вниз. На какой-то страшный миг он всем своим весом повис на лозе, как диковинная переспелая виноградина, готовая вот-вот сорваться и со страшным шумом обрушиться на каменные плиты двора, но в следующее мгновение его ноги нащупали под собой опору, и он твердо стал на наличник нижнего окна.

Наличник сухо затрещал, норовя отвалиться. Юрий поспешно соскользнул по лозе, разжал пальцы и оттолкнулся от стены. Прыгал он спиной вперед, из очень неудобного положения, и, приземлившись, не сумел устоять на ногах, но высота, слава богу, была уже невелика, и он отделался легким ушибом пятой точки. Шума тоже почти не было. Юрий быстро встал, легко перебежал двор и одним махом взлетел на гребень ограды.

Здесь он ненадолго задержался и с интересом понаблюдал за тем, как ночные гости входили в пустой дом. Их было трое; четвертый, надо полагать, так и остался торчать на улице, охраняя покой спящего предместья. Юрий сполз со стены и наконец-то вынул из зубов осточертевший фонарь, из-за которого у него уже начало сводить челюсти.

Высоко, как журавль, поднимая ноги, чтобы не шуршать заполонившей клумбы лебедой, Юрий пересек дворик и подошел к заднему крыльцу. Из открытой двери доносилось какое-то бряканье, шорохи и недовольное бормотание вполголоса: гости на ощупь шарили в потемках, пытаясь отыскать электрический щиток. Если бы они спросили Юрия, он бы подсказал, что щиток, скорее всего, находится в подвале, но они ни о чем не спрашивали — решили, как видно, и дальше продвигаться в полной темноте, опасаясь разбудить хозяев, которых не было дома.

— …Вернутся, никуда не денутся, — услышал он обрывок произнесенной кем-то фразы и остановился на пороге.

— Да вряд ли, — сказал он, заранее щурясь, чтобы не ослепнуть заодно с ночными гостями.

Кто-то резко, с шумом обернулся на его голос. Этот кто-то был совсем рядом, невидимый в темноте, и, чтобы лишить его этого преимущества, Юрий включил фонарь.

Широкий конус яркого света, показавшийся ослепительным даже Юрию, беззвучно ударил в темноту, вырвав из нее угол прихожей и всех троих взломщиков. Ближайший из них, крупный мужчина примерно одного возраста с Юрием, отшатнулся и зажмурился, прикрывая глаза рукой, но тут же напрягся и подался вперед. Юрию было знакомо это движение, он видел его тысячу раз и знал, что будет дальше.

— Хелло, Долли! — испуганно воскликнул кто-то.

Юрий погасил фонарь и тут же с силой ударил кулаком — вслепую, наугад, точно зная, что попадет куда надо.

И он попал. Кулак с хрустом врезался в чей-то подбородок — в темноте коротко вякнули, и что-то тяжелое, сшибая невидимую мебель, с грохотом обрушилось на пол. Темнота ответила матерной руганью, там глухо завозились, зашуршали, опять что-то уронили, а может быть, споткнувшись, упали сами, и кто-то, тяжело пыхтя и распространяя вокруг себя запахи пота, одеколона, табака и картофельных чипсов, тяжело налетел на Юрия, едва его не опрокинув. Юрий коротко ударил эту тушу локтем; туша была податливая, мягкая, но под толстым слоем жира обнаружилась очень недурная мускулатура, и вместо того, чтобы послушно улететь в непроглядный мрак, владелец этой туши вцепился в Юрия крепкими, как кузнечные клещи, руками.

— Вот он, сука, — прохрипел этот человек, — держу! Мочи его, урода!

Юрий врезал ему справа, стараясь попасть туда, откуда исходил этот хриплый голос. Он немного промахнулся и вместо рта угодил в ухо, но вцепившиеся в него руки разжались, и державший Юрия человек исчез во мраке. Там опять что-то опрокинулось и затрещало, явно ломаясь в щепки, упавший матерно зарычал; Юрий торопливо шагнул в сторону, натолкнулся плечом на стену и беззвучно скользнул по ней вправо, подальше он предательски серевшего прямоугольника открытой двери. Рядом послышался какой-то шум, что-то задело руку Юрия и с неприятным металлическим скрежетом чиркнуло по штукатурке. «Нож», — понял Юрий и наугад ударил кулаком в темноту. Кулак прошелся по чьей-то щеке, зацепив ухо, — так, во всяком случае, показалось Юрию. Этого хватило, чтобы отбросить противника в сторону. «Ой, е, — послышалось оттуда. — Хелло, Долли! Ну, сучара, молись!»

Юрий все время ждал выстрелов, но их почему-то не было: взломщики то ли не имели при себе оружия, то ли просто не хотели шуметь. Если верно было второе, то выстрел мог раздаться в любую секунду: как ни крути, а шум, пусть даже очень громкий, лучше сломанных ребер.

Собственно, и без стрельбы эти трое могли дать ему прикурить. Преимущество внезапности он уже потерял, а во всем остальном ночные гости превосходили его как минимум втрое. Их первый испуг уже прошел, да и толку от этого испуга было мало: из запертого, наглухо задраенного, как подводная лодка, дома существовал только один выход, и Юрий Филатов, как последний идиот, загораживал этот выход собой.

В темноте глухо возились, скреблись и пыхтели, явно подбираясь к нему со всех сторон. Юрий включил и сразу же выключил фонарь, ударив светом по глазам высокого, как баскетболист, молодого парня с фомкой в одной руке и опасно поблескивающим ножом в другой. Парень зажмурился, издав от неожиданности какой-то невнятный звук; Юрий вслепую врезал ему по сопатке и на этот раз попал; раздался характерный чмокающий звук, под кулаком что-то мокро хрустнуло — скорее всего нос, — парень взвыл и, судя по звуку, влепился спиной в стену, а потом съехал по ней на пол. Пока он падал, Юрий успел ударить ногой туда, где во время короткой вспышки света заметил стоящего в позе стартующего спринтера тучного смуглого здоровяка, еще не старого, но с седыми висками, в запачканной чем-то темным белой рубашке и сбившемся на сторону галстуке. «Где же третий? — пятясь к дверям, подумал Юрий. — Неужто в ауте?»

В это время его полоснули ножом по спине — тоже вслепую, наугад и потому не слишком глубоко, но спину обожгло ледяным холодом; потом стало горячо, и от лопатки вниз по ребрам потекло что-то мокрое и теплое. Юрий резко обернулся, чудом успев перехватить невидимую в темноте руку с занесенным для следующего удара ножом, и, ориентируясь по этой руке, коротко ударил кулаком туда, где должно было находиться солнечное сплетение. Раздался стон, на Юрия пахнуло пивным перегаром, глухо звякнул упавший на керамические плитки пола нож. «Шо ж ты робишь, москалюга?» — сдавленно проговорил взломщик, складываясь пополам. Юрий дал ему по шее, одновременно резко выставив колено, о которое тот со всего маху ахнулся мордой. Юрий оттолкнул его, и он послушно завалился; судя по всему, это был не третий, а уже четвертый — тот, что до сих пор стоял на стреме. Наверное, услышал шум и прибежал…

Тут на Юрия насели со всех сторон, все четверо. Они сопели, хрипели, сдавленно ругались; они были скользкими от собственной крови, потными, озлобленными и чертовски тяжелыми. К тому же это была братва, народ тертый и битый, и драться они умели, и теперь Юрия спасала только темнота, мешавшая им пустить в ход ножи и фомку, — впотьмах они запросто могли нашинковать друг друга и потому орудовали исключительно кулаками и ногами. Юрий тоже не стеснялся, бил в полную силу — руками, ногами, локтями и даже головой. Фонарь он давно потерял; в темноте звенело бьющееся стекло, падала мебель и, перекрывая весь этот беспорядочный шум, раздавался слегка невнятный из-за полученных увечий боевой клич: «Хелло, Долли!»

Через некоторое время стало ясно, что Юрий дерется в основном только с одним противником, остальные только мешали, создавая ненужную толчею. До сих пор этот противник почему-то себя не проявлял, и Юрий сообразил, что это и есть тот самый третий, которого он свалил в начале драки ударом в подбородок. Это делало противнику честь: после такого удара далеко не каждый сумел бы подняться на ноги, да еще и принять самое живое и непосредственное участие в боевых действиях. У парня была по-настоящему крепкая голова, и, как вскоре выяснилось, он неплохо знал бокс. Юрий ощутил это на собственной шкуре и, в свою очередь, дал противнику почувствовать, что тоже кое-что умеет. Он даже начал получать от драки что-то вроде удовольствия, но длилось это, увы, совсем недолго: кто-то, отлетев в очередной раз на пол, случайно наткнулся на оброненный Юрием фонарь и сделал так, что стало светло. Свет ударил Юрия по глазам, как железный лом; он невольно зажмурился, и тут на нем повисли с двух сторон, не давая шевельнуть руками, и противник, знавший бокс, мастерски ударил его в солнечное сплетение. Юрия согнуло пополам; качнувшись пару раз, он упал на одно колено.

«Чертова глупость, — подумал он. — И зачем я сюда полез? Ведь зарежут, как кабана, и даже фамилию не спросят…»

Его несколько раз ударили ногами; он пытался отбиваться, но это уже было не то, потому что драться по-настоящему, стоя на коленях, он не мог, а подняться на ноги никак не получалось — не давали ему подняться. Вдобавок кто-то из них — кажется, тот здоровяк с седыми висками, — отойдя в сторонку, занимался тем, что прицельно светил Юрию в глаза фонарем, ослепляя его и давая дружкам возможность видеть противника.

В конце концов его повалили и стали так ожесточенно пинать ногами, словно он вдруг превратился в футбольный мяч, а они — в игроков сборной, сражающейся за золотые медали в финале чемпионата мира. Потом это вдруг прекратилось, футболисты расступились, и Юрий, с трудом открыв заплывшие глаза, увидел здоровяка с седыми висками — встрепанного, с потной разбитой физиономией, с огромным фингалом под левым глазом, в разодранной, свалившейся с жирного плеча рубашке, но по-прежнему в галстуке, нелепо болтавшемся на блестящей от пота голой груди. Это было приятное, милое сердцу и радующее глаз зрелище, но тут здоровяк снова направил фонарь Юрию в лицо, и ему пришлось зажмуриться.

— Крепкий, собака, — с удивлением произнес здоровяк. — Гляди-ка, щурится! Значит, живой и даже в сознании. Интересно, каким ветром его сюда надуло? Ты кто, землячок?

Юрий разлепил губы и хрипло, с трудом выговорил:

— Кто, кто… Конь в пальто!

— Тю, дурной! — сказал плотный крепыш, который сначала стоял на стреме, а потом своим вмешательством решил исход драки. — Сначала драться лезет, потом грубит… А вот мы его сейчас ножиком. Хлопцы, кто-нибудь мой ножик бачив? Нема ножика, шо ты будешь робиць! Ничего, я его зараз руками задавлю…

— Отвали, — сказал тот, который знал бокс, и оттолкнул украинца широкой ладонью.

— Шо? — с оттенком презрения удивился тот. — Ты кто? Папа Римский? Или этот… Красный Крест?

— Глохни, Грицко, — вмешался здоровяк с седыми висками, утирая потное окровавленное лицо концом своего превратившегося в грязную тряпку галстука. — Глохни, я сказал! Паштет дело говорит. Мы зачем сюда приехали — разве этого мочить? Надо же узнать, куда наши птички улетели.

— А мне по барабану, — отступая на шаг, недовольно проворчал Грицко, — шо того фраера мочить, шо этого…

Боксер, которого здоровяк почему-то именовал Паштетом, с трудом опустился перед Юрием на корточки, свесив между колен большие ладони с разбитыми в кровь костяшками пальцев. Лицо у него было грубое, на подбородке виднелся солидный кровоподтек, и еще один, на глазах меняя цвет, наливался на правой скуле.

— Ну что, справились? — спросил Юрий, чтобы потянуть время.

Как ни странно, Паштет отлично понял, что он имел в виду, — видимо, почуял в Юрии достойного противника.

— Ты еще заплачь, — посоветовал он. — Можно подумать, это не ты на нас, а мы на тебя наехали. Ну так как, браток, базарить будем или тебя сразу замочить?

— Мочить — не геморрой лечить, — ответил Юрий. — Не о чем нам с тобой базарить. И не браток я тебе, понял? Я таких братков, как ты, знаешь, сколько закопал?

— А зачем? — неожиданно спросил Паштет.

— А затем, что не люблю, когда по живым людям, как по асфальту, ходят да еще и поплевывают: я король, а вы — грязь…

— А ты не грязь?

— Да уж как-нибудь не грязнее тебя.

Паштет потрогал подбородок и вздохнул.

— Это тебе только кажется, — сказал он. — Ты хоть знаешь, на кого работаешь? Ну давай, говори, куда твои хозяева свалили. Вернутся когда?

— А ты подожди, — посоветовал Юрий. — Авось чего-нибудь дождешься… Да ты уже дождался, — добавил он, услышав в отдалении заунывный вой полицейской сирены.

— Тикай, хлопцы! — пятясь к дверям, воскликнул впечатлительный Грицко.

— Хелло, Долли! — опять сказал парень с фигурой баскетболиста, беспокойно озираясь и вертя в руках тяжелую фомку, будто не зная, куда ее засунуть. — Все-таки какая-то падла проснулась и настучала.

— Здесь это без проблем, — подтвердил Юрий. — Раз — и ты за решеткой. Два — и ты на родине, а там тебя ждут не дождутся…

Паштет решительно встал.

— Валим, — сказал он. — Долли, прибери здесь. Только по-быстрому. Все, братва, валим, валим, валим!..

Он устремился к дверям, за ним потянулись остальные. Парень с баскетбольной фигурой, по кличке Долли, задержался.

— Ну что, мужик? — проворчал он. — Говоришь, много братков закопал? Теперь, выходит, твоя очередь. Давай без обид, о’кей? Ну, хелло, Долли!

Юрий успел подумать, что это, наверное, неплохо — умереть не от рака, туберкулеза или инфаркта, а вот так, в драке. Потом он вспомнил, что это не его мысль, она принадлежала покойному Адреналину, который обожал поговорить на эту тему, открывая вечер в своем подпольном клубе, и помер-таки в драке, и даже не в драке, а в настоящем бою с озверевшими от его выходок лохотронщиками. В это время Долли махнул фомкой, мир взорвался ослепительно-белой вспышкой, и стало темно.