Хранитель света

* * *

Полковник легко, по-молодому спустился с высокого каменного крыльца к поджидавшему его такси, открыл дверцу, но сел не сразу, а сначала обернулся и отыскал взглядом высокое стрельчатое окно на третьем этаже, восьмое от угла. Маячившее за темным стеклом бледное лицо испуганно отшатнулось, занавеска качнулась и упала. Полковник сухо улыбнулся уголком рта, сел в такси, захлопнул дверцу, положил рядом с собой портфель и только после этого назвал шоферу адрес.

Шофер, небритый детина с засаленными черными волосами и предательски алевшим носом, одетый, несмотря на теплую погоду, в сильно поношенную коричневую кожанку, лихо газанул и с ходу вклинился в плотный поток автомобилей, катившийся мимо университетского городка.

— Навещали кого-то из родных? — спросил он, беззаботно поворачиваясь затылком к дороге и заинтересованно глядя на Полковника.

— Да, — сказал тот. — В некотором роде. Если вас не затруднит, я попросил бы вас следить за дорогой. Здесь довольно оживленное движение.

— Сорбонна! — подтвердил шофер с такой гордостью, словно это он лично построил один из старейших в Европе университетов. — Здесь всегда так. Кто-то приезжает по делам, кто-то навещает родных, а кто-то просто глазеет. Популярное место. Сюда любят приезжать туристы, всем хочется взглянуть на Сорбонну. Это, конечно, не Эйфелева башня и не Нотр Дам, но иностранцы буквально валом валят… Вы ведь тоже иностранец, не так ли? Вы отлично говорите по-французски, но Марселя Дюваля не проведешь! Марсель Дюваль — это я, месье, к вашим услугам.

— Очень приятно, — сказал Полковник, даже не подумав назвать собственное имя.

— Так кто же вы? — беспечно вертя баранку своего «Ситроена», продолжал болтливый таксист. — Нет, не говорите, позвольте мне самому угадать. Немец? Голландец? Даю голову на отсечение, что не итальянец. Может быть, англичанин? Они все такие, как вы… Сдержанные. Нет? Тогда, может быть, швед или финн? Нет, на скандинава вы тоже не очень похожи. Их всех будто вылепили из сырого теста, и вылепили довольно неумело… Погодите-ка! А вы, случайно, не поляк?

— Более или менее, — сдержанно сказал Полковник. — Следите, пожалуйста, за дорогой. Я очень спешу, и мне не хотелось бы задерживаться из-за аварии.

— Что ж, — философски заметил таксист, с видимой неохотой поворачиваясь лицом по ходу движения автомобиля, — мир мало-помалу приходит к общему знаменателю. Слава богу, коммунисты остались у власти только в Китае. Вот если бы еще удалось как-то вразумить мусульман!

— Сомневаюсь, что это когда-нибудь станет возможным, — сухо заметил Полковник.

— О да! Мусульмане — это такая проблема для Франции! И еще русские… Вообразите себе, некоторые из них даже учатся в Сорбонне!

— Любопытно, — сказал Полковник, вынул сигареты и закурил.

Таксист немедленно этим воспользовался и закурил тоже. Полковник заметил у него в руках сине-белую плоскую пачку «Голуа» и едва заметно поморщился: он не любил дешевые сорта табака.

— О да! — с воодушевлением поддержал его шофер, ожесточенно дымя сигаретой без фильтра, распространявшей по салону удушливый смрад. — Вы совершенно правы, месье! Любопытно, какому безмозглому кретину пришла в голову идея допустить русских в Сорбонну?

— Деньги стирают многие различия, — сообщил Полковник, опуская стекло слева от себя, чтобы глотнуть воздуха. — В том числе национальные и идеологические. А в России уже давно нет никакой идеологии.

— Зато есть бандиты! — горячо возразил шофер. — Я слышал, что в России невозможно нажить большие деньги честным путем.

— Как и везде, — дипломатично сказал Полковник.

Шофер молчал целых десять секунд. Полковник уже подумал, что тот обиделся и решил прекратить разговор, но таксист заговорил снова.

— Странно, — сказал он, — я никогда об этом не задумывался. Пожалуй, вы правы, месье. Надо будет рассказать об этом ребятам в бистро. Знаете, по вечерам мы собираемся в одном уютном бистро на углу — вообразите себе, тесная компания завсегдатаев, где все друг друга знают…

— Простите, — перебил его Полковник, углядевший справа вывеску агентства по прокату автомобилей, — я передумал. Я выйду здесь. Остановите машину.

Таксист, нарушая все мыслимые правила, вильнул к тротуару из крайнего левого ряда и лихо тормознул, вплотную притерев машину к высокому бордюру.

Полковник через его плечо взглянул на счетчик, сунул водителю цветастую бумажку с радужной голографической полоской, отказался от сдачи, распахнул дверцу и шагнул на тротуар, на ходу поправляя галстук.

Через четверть часа он выехал из гаража на прокатной машине, а еще через двадцать минут остановил ее напротив старого многоквартирного дома на бывшей окраине Парижа. Он запер машину, вошел в провонявший кошками подъезд, где не было консьержа, поднялся в лифте на пятый этаж и позвонил в обшарпанную дверь в конце длинного, плохо освещенного коридора.

Некоторое время за дверью было тихо, потом оттуда донеслись шаркающие шаги и тяжелый кашель заядлого курильщика со стажем, почти равным продолжительности его жизни. «Кто там?» — спросили из-за двери. Глазка в двери не было.

— Александр Сергеевич Пушкин, — по-русски сказал Полковник и зачем-то переложил портфель из правой руки в левую.

За дверью воцарилось удивленное молчание, потом там загремела цепочка, защелкали многочисленные, врезанные в хлипкую филенку замки, и дверь слегка приоткрылась. В щели показался круглый мутноватый глаз в обрамлении морщинистой кожи и редких, совершенно седых волос. Глаз несколько раз удивленно моргнул на Полковника и исчез. Дверь так и осталась приоткрытой на длину цепочки; за ней было темно, из щели густо тянуло застоявшимся табачным дымом, и не было слышно ни звука, даже кашель стих.

— Ну, не валяйте дурака, Берсеньев, — спокойно сказал Полковник. — Что за страусиные фокусы? Выньте голову из-под линолеума и дайте мне войти, я не намерен торчать здесь! В конце концов, меня могут увидеть. Вы ведь не хотите этого, правда?

Последний аргумент возымел действие. Дверь закрылась, внутри опять загремела цепочка, и Полковника наконец впустили в тесную прокуренную прихожую. Хозяин щелкнул выключателем, и под потолком вспыхнула тусклая пыльная лампочка без абажура.

Он очень сильно изменился за эти годы — так сильно, что даже Полковник с его феноменальной памятью на лица вряд ли узнал бы старого знакомого, столкнувшись с ним на улице. Опустившийся старик в вязаной бабьей кофте, растянутых спортивных шароварах и отороченных облезлым мехом ковровых шлепанцах нисколько не походил на того лихого прожигателя жизни, которого помнил Полковник. Еще меньше он был похож на последнего отпрыска старинной дворянской фамилии, прославившей себя в многочисленных сражениях во славу царя и Отечества. На кого он был похож, так это на клошара, живущего в коробке из-под холодильника на набережной Сены, под мостом.

— Как?! — мелодраматическим шепотом вскричал старик, подслеповато вглядываясь в лицо Полковника. — Неужели это вы? Вы?! И через столько лет… Но вы же, наверное, знаете, что я давно отошел от дел… Я рад, конечно, но… но… Но я не вижу, чем могу быть вам полезен. И потом, что возьмешь с больного старика?

Он говорил по-русски чисто, но с заметным трудом — видимо, совсем отвык, — и от него невыносимо разило дешевым вином и еще чем-то кислым, душным — высохшей, застарелой мочой, кажется. А может, и не мочой, а блевотиной или просто давно не мытым стариковским телом.

— Бросьте, Берсеньев, какой вы к дьяволу старик! Ведь вам еще и шестидесяти нет, вы всего на пять лет старше меня. Стыдно, Берсеньев, совсем опустились. Срам! Вы что же, в таком виде являетесь в Дворянское Собрание?

Берсеньев вяло махнул рукой, на которой сквозь истончившуюся, покрытую старческими веснушками кожу проступали синие вздувшиеся вены. Ногти на этой руке были даже не желтые, а густо-коричневые от никотина.

— Какое Дворянское Собрание! — с горечью воскликнул он и закашлялся. — Оперетка! — просипел он, мучительно перхая и стуча себя кулаком по впалой груди.

Полковник на всякий случай прикрыл ноздри и губы носовым платком. Платок пах дорогим одеколоном, и Полковнику стало немного легче дышать.

— Это вы похожи на героя дешевой оперетки, — сказал он, брезгливо отстраняясь от кашляющего старика. — Этакий, знаете ли, Киса Воробьянинов в изгнании… Ах да, вы же не читали, «Двенадцать стульев»! Вы вообще ничего никогда не читали, кроме платежных ведомостей, которые я вам привозил.

Берсеньев сразу перестал кашлять и испуганно замахал на него дрожащими старческими лапками.

— Тише, тише! Что вы!..

— Успокойтесь, вздорный вы человек, — сказал Полковник. — Может быть, вы все-таки пригласите меня в комнаты?

— У меня там не прибрано, — быстро сказал Берсеньев. — И вообще… Простите, так я не понял: у вас ко мне какое-то дело?

— Успокойтесь, — повторил Полковник. — Чтоб вы знали, я тоже давно не работаю по своей основной специальности, так что расслабьтесь и перестаньте метать икру, Родине от вас больше ничего не надо.

— Что вы говорите?! — ахнул Берсеньев, и в его мутных глазках промелькнуло облегчение. — Как же так?

— Это несущественно, — отмахнулся Полковник. «Так тебе все и расскажи», — подумал он с крайне неприятным чувством.

Берсеньев засуетился.

— В таком случае прошу, — заискивающим тоном проговорил он. — Прошу, прошу, будьте моим гостем… Дорогим гостем! Посидим, попьем чайку, вспомним славные денечки… Как мы с вами, а?!

— Ну, я бы все-таки не рискнул вспоминать наши с вами дела вслух, — сказал Полковник, не давая старику отобрать у себя портфель. — Даже теперь, через столько лет… И потом, знаю я ваш чаек, у вас на физиономии написано, какой именно сорт чая вы предпочитаете, и пахнет от вас им же. Вы бы помылись, что ли! И потом, я за рулем и очень тороплюсь. У меня буквально несколько минут.

— Что ж, неволить не стану, — переставая суетиться, сказал Берсеньев. — Да и чаек, — тут он гнусно ухмыльнулся и подмигнул, давая понять, что догадка Полковника насчет его любимого сорта чая была верна, — чаек у меня, как на грех, еще вчера весь вышел, с утра головой маюсь. И денег — ну ни сантима. То есть я хотел сказать, ни цента. Не поспособствуете? По старой дружбе, а?

— Поспособствую, — пообещал Полковник, по-прежнему держа платок у лица, будто собирался чихнуть. — Заимообразно.

— То есть как это? — насторожился Берсеньев.

— Элементарно. Вы мне дадите пистолет, а я вам… ну, скажем, сто евро.

— Пис… Но позвольте, где же я его достану?!

— Подумайте. Ведь это вы коренной парижанин, а не я. Если у вас дома нет пистолета, посоветуйте, куда можно обратиться. Я отвезу вас туда на машине, и вы все устроите.

— Нет, это исключено! — снова переходя на свистящий шепот провинциального трагика, воскликнул Берсеньев. — Исключено! Даже и не уговаривайте. Я

сто лет не имею дел с… с теми, кто вам нужен. И потом, сто евро — это смешно, — закончил он деловитым тоном.

— А прочесть в утренних газетах некоторые подробности собственной биографии вам тоже будет смешно? — сузив глаза, спросил Полковник и значительно похлопал свободной рукой по портфелю, в котором у него лежала смена белья, две чистые рубашки, запасной галстук, туалетные принадлежности и сборник английской поэзии. — Подумайте, Берсеньев! Я знаю, вы отвыкли от этого занятия, но напрягитесь, черт бы вас побрал! Мне действительно некогда вас уговаривать, поэтому решайте быстро, что вам смешнее — получить сто евро или закончить свое жалкое существование в местной тюрьме.

— Да что же это за напасть такая! — плачущим голосом проговорил Берсеньев. — Когда же меня оставят, наконец, в покое? Откуда вы свалились на мою голову, чудовище?!

— Прямо из Сорбонны, — честно ответил Полковник. — А в покое вас оставят непременно. Вот прямо сейчас и оставят. Про вас давно все забыли, мне просто не к кому обратиться. Ну, перестаньте кривляться, как гимназистка! Глядите-ка!..

Он вынул из кармана бумажку достоинством в сто евро и, подняв ее на уровень плеча, пошуршал ею. Берсеньев инстинктивно потянулся за бумажкой, Полковник отвел руку подальше и удивленно приподнял брови. Шаркая ногами, всхлипывая и бормоча невнятные жалобы, Берсеньев убрел в глубь квартиры, и стало слышно, как он там брякает стеклотарой, стучит ящиками и, постанывая от натуги, со скрипом передвигает мебель.

От нечего делать Полковник закурил и стал ждать. У него было очень неприятное ощущение: ему казалось, что он запачкает взгляд, если станет шарить по углам этой вонючей, засаленной, покрытой липким налетом берлоги.

Минуты через две Берсеньев вернулся, пуще прежнего шаркая ногами и неся перед собой нечто завернутое в грязноватую тряпицу. Подойдя, он протянул этот предмет Полковнику. Тот отстранился.

— Тряпку оставьте себе.

Старик с выводящей из душевного равновесия медлительностью развернул трясущимися руками тряпку, вынул оттуда и протянул Полковнику большой черный пистолет, держа его за ствол, как будто сдавался в плен. Полковник взял пистолет за рукоятку. Рукоятка показалась ему слегка жирной, но это была всего-навсего смазка, которую Полковник по старой памяти не считал грязью. Он поставил портфель между ног, снова вынул из кармана душистый носовой платок и насухо вытер пистолет. Это была «беретта» — оружие несколько тяжеловатое для того, чтобы носить в кармане, но зато мощное, безотказное и, что было ценнее всего в данном случае, страшное даже на вид. Полковник проверил обойму — она оказалась полной, — а потом, искоса поглядев на Берсеньева, быстро, прямо на весу, разобрал пистолет и придирчиво осмотрел все, что поддавалось осмотру. Берсеньев придал лицу оскорбленное выражение, но Полковник не обратил на это внимания. Боек оказался в полном порядке — так же, впрочем, как и все остальное. Полковник удовлетворенно кивнул.

— Для себя берег, — неожиданно заявил Берсеньев.

Полковник вежливо приподнял левую бровь.

— Это зачем же? — рассеянно поинтересовался он, ловко собирая пистолет.

— Ну как это — зачем? Вы же офицер, должны понимать… Если станет совсем невмоготу, тогда… Ну, вы понимаете, надеюсь.

— Не вполне, — сказал Полковник, выпрямляясь и засовывая пистолет сзади за пояс брюк. — Впервые вижу человека, которому, чтобы застрелиться, нужно целых семнадцать пуль. Хватило бы и одной, вы не находите? И потом, стреляться — это не для вас. У вас кишка тонка, Берсеньев. Вы умрете от цирроза печени в больнице для бедных, и вас похоронят в пластиковом мешке за счет муниципалитета. Так что пистолет вам ни к чему, не стоит о нем жалеть.

— А вы жестокий человек, — с разыгранным удивлением промолвил Берсеньев.

— Как будто это для вас новость… Да и вы, насколько я помню, в свое время были немногим лучше; Вот ваши деньги, прощайте. Надеюсь, больше мы не увидимся.

— Покорнейше благодарю, — видимо, что-то спутав, с поклоном сказал Берсеньев и тут же, спохватившись, добавил: — Накинуть бы чуток, а? Вещь-то хорошая! Ведь в последний раз видимся, Александр Евгеньевич! Ведь вам это — тьфу, а мне, старику, радость…

— На паперть ступайте, — сказал ему Полковник, — а я нищим не подаю. На деньги, которые вам когда-то платили, можно было обеспечить себе достойное существование. Кто же виноват, что вы все пропили?

— Что вы мне платили? Что?! — неожиданно тонким, визгливым голосом во всю глотку заорал Берсеньев. — Кровавые подонки! Рыцари плаща и кинжала! Вы меня использовали! Вы втоптали в грязь мое доброе имя, лишили меня дворянской чести, а теперь попрекаете теми жалкими грошами, которые дали взамен! Будьте вы прокляты! Отдайте мне мои деньги! Это цена крови! Верните пистолет!

Он еще что-то кричал, но Полковник уже захлопнул за собой обшарпанную дверь и двинулся прочь по тускло освещенному коридору.

…Оставив позади последнее парижское предместье, Полковник дал полный газ, распустил на шее узел галстука, закурил и немного расслабился. Дорога с негромким гулом неслась ему навстречу; солнце перевалило зенит и очутилось у него за спиной и немного слева: оно двигалось на запад, а Полковник ехал на северо-восток, в сторону бельгийской границы.

Через несколько часов он остановился на заправочной станции, велел залить полный бак, спросил, откуда можно позвонить, и заперся в будке: ему предстоял довольно интересный разговор с Москвой.