Изменник

14

Они редко обнимаются в Колином присутствии — он этого не любит. Когда он был маленьким, то с разбегу втискивался между ними. Когда стал постарше, начал отпускать язвительные замечания, от которых они смущались. Аня считает такое поведение нормальным. В конце концов, их двое, а Коля один. Кому понравится, что ему вечно об этом напоминают?

Но сегодня, когда Андрей тяжело опускается на стул, а затем зарывается лицом в живот подошедшей к нему Ане, Коля ничего не говорит. С необычайной для него тактичностью он удаляется в свою комнату и прикрывает дверь. А спустя несколько мгновений начинает играть гаммы. «Умница, — думает Анна. — Он хочет, чтобы мы знали, что ему не слышно, о чем мы говорим».

— Приляг, любимый, ты выглядишь усталым.

— Полежи со мной.

Он крепко сжимает ее в объятиях, будто боится, что она может исчезнуть.

— Плохи дела. Вам с Колей нужно уехать.

Он говорит совсем тихо, но каждое слово каленым железом отпечатывается у нее в мозгу. Позднее она сможет вспомнить весь разговор так, будто он был записан черным по белому.

— Сын Волкова умирает. Они ищут козла отпущения.

— Нет, только не ты!

— Волков назвал Бродскую.

Ее охватывает стыд и вместе с тем облегчение.

— Бродскую! Я думала, она уехала в Ереван.

— Уехала, но им, конечно, известно, где она.

— Андрюша, ребенок шевелится. Хотела бы я, чтобы и ты мог это почувствовать.

— Тебе нужно сохранять спокойствие. Нельзя допустить, чтобы все это отразилось на ребенке.

— С ним все хорошо. Я уверена. Расскажи, что еще сказал Волков.

— Он утверждает, что Бродская запорола операцию.

— Но это чушь!

— У мальчика появились узлы в легких. В смысле, метастазы.

Она резко вдыхает. Ей хватает медицинских познаний, чтобы понимать, что мальчик умрет.

— Но нам с тобой сейчас нужно думать о своем ребенке. И о Коле, — поспешно добавляет он, надеясь, что Аня не подумала, что он забыл о нем.

— Теперь об отъезде нечего и думать. Это будет выглядеть так, будто ты в чем-то виноват. И потом, они могут разыскать тебя где угодно.

Он думает о Бродской, уехавшей в Ереван. «Птицы одного полета», — сказал Волков. Может быть, ее уже вызывали на допрос.

— Тем не менее мы должны что-то предпринять, — говорит он.

— Единственное, что нам нужно сделать, — это как обычно ходить на работу. Ты должен вести себя так, будто тебе нечего скрывать.

— Но прежде ты сама говорила, что нам всем нужно уехать в Иркутск!

— Да, — шепчет она. — Прежде в этом был смысл, а теперь уже слишком поздно. Да и как знать? Может, это лишь добавило бы нам проблем. Уехать следует Коле. Но как нам это устроить? Погоди. Я знаю. Галина в этом году зимует на даче. Можно отправить Колю к ней.

— Он ни за что не согласится.

— Согласится, если я с ним поговорю. Чем раньше он уедет, тем лучше. Я возьму отгул на работе и съезжу с ним. В школе скажу, что заболел, — тебе придется подсказать какую-нибудь подходящую болезнь, чтобы она длилась по меньшей мере несколько недель. Мы ведь сможем достать справку?

— Да, думаю, да.

— Тогда так и сделаем.

— Тебе тоже следует поехать и остаться с Галей, Аня.

— Нет. Я должна, как прежде, ходить на работу и делать вид, что все нормально. Да и потом, одного Колю они, может, и не станут искать, даже если его здесь не будет. В любом случае…

— Что в любом случае?

— Ты идиот, если думаешь, что я тебя оставлю.

— Ты Лену знаешь?

— Конечно, знаю, — довольно резко отвечает она.

— Ее отца арестовали в тридцать седьмом. Она сказала, что родители договорились: если одного из них арестовывают, другой тут же от него отрекается, чтобы детям хоть что-то осталось.

— Угу… Только у многих из этого ничего не вышло.

— У них получилось.

— Чудом.

— С Лениных слов.

— Ладно, а к нам-то какое это имеет отношение?

— Ты знаешь, какое, Аня. Подумай о ребенке, о Коле. И если спасти их означает…

— Отречься от тебя?

— Да.

— Ты серьезно думаешь, что я это сделаю?

— Я прошу тебя подумать. Я пойму. Я буду знать, что ты сделала это ради детей, что между нами все по-прежнему.

— Нет. Между нами все останется как есть, потому что я не собираюсь от тебя отрекаться. И хватит об этом.

— Но, Аня, а если тебя тоже арестуют?

— Не смей так говорить! Никого не арестовали. Ты ничего плохого не сделал. — Но вдруг она слышит себя со стороны, и ей неудержимо хочется рассмеяться. «Ты ничего плохого не сделал»! Кто бы ее слышал! Звучит, как детские отпирательства: «Неправда! Это не я! Так нечестно!»

— Аннушка, пожалуйста, не плачь.

— Я не плачу. Ты просто не видишь моего лица, я смеюсь. Я просто подумала — глупость, конечно, — но я подумала, насколько все было бы проще, будь ты убийцей.

Он разжимает объятия и заглядывает ей в лицо:

— У тебя, случайно, не истерика? Ты должна думать о…

— Знаю, о ребенке. Нет у меня истерики. Мне просто смешно, Андрюша, потому что это и вправду смешно, особенно если не знать, что тут не до смеха. Но ведь до этого мы как-то выживали? Мы прорывались.

— Да, мы прорывались. А Галя точно не будет против, если он поживет у нее?

— Думаю, нет. Знаешь, она обожает Колю. И потом, она там вдалеке от событий… Я расскажу ей без лишних подробностей, не хочу ее в это впутывать. Просто скажу, что есть причины, и все. Она поймет.

«А когда я повезу Колю, — думает она, — заодно возьму дневники и закопаю их. Теперь нужно избавиться от всего. Но чем меньше ты об этом знаешь, тем лучше».

Он гладит ее по волосам.

— Только послушай, как он играет! Ноты взрываются петардами.

— И Малевичи будут здесь с минуты на минуту. Господи, как бы они обрадовались, если бы узнали, что происходит.

— Исполнение их заветной мечты.

Они слушают звуки фортепиано. Коля покончил с гаммами и перешел к арпеджио. Он играет слишком громко. «Но техника у него действительно улучшается с каждым днем», — думает Анна. Он соблюдает и темп, и громкость, и ни разу даже не запнулся.

— Как ты думаешь, он сможет поступить в консерваторию? — спрашивает Андрей.

Она улыбается, слыша в его голосе наивное восхищение человека, который совсем не разбирается в музыке, и для которого уверенная игра мальчика кажется чем-то невероятным.

— Нет. Он не настолько хорош. Может, если бы он начал раньше… Но у него не было всепоглощающего стремления. А может, я была не слишком настойчива.

И тут начинается битье в стену: бум, бум, бум! Теперь они будут колотить, пока Коля не закончит играть.

— Нужно сказать ему, чтоб перестал.

— Еще минуту.

Они так близки, укрытые водопадом звуков, Анна в его объятиях, ребенок внутри нее. Но по коже у него бегут мурашки. Малевичи не собираются сдаваться. Бум, бум, бум! Такое чувство, что они находятся с ними в одной комнате.

— Все будет хорошо, — говорит он.

— Я знаю. Завтра вечером я поговорю с Колей.

— Не рассказывай ему слишком много.

— Мне придется объяснить, иначе он никуда не поедет.

— Он же должен понимать, что если бы это было неважно, мы бы его не просили.

Анна смеется.

— Андрюша, ему всего шестнадцать!

— Он уже не ребенок.

Этой ночью они лежат без сна, не разговаривая, не обнимаясь, только остро чувствуя, что другой тоже не спит. Около двух часов ночи она говорит:

— Я встану ненадолго.

Анна выбирается из постели. Она подходит к окну и раздвигает шторы. Луна стоит высоко в небе. Она открывает внутреннюю раму, за ней внешнюю. Холодный воздух врывается в комнату. Она плотнее запахивает халат и наклоняется вперед. Из темноты доносится крик чайки. Наверное, она кружит высоко в небе, расправив крылья, несущие ее сквозь ночь. Другая чайка отвечает ей резким криком.

— Я и не знала, что чайки летают по ночам, — негромко говорит Анна.

Шум машин и звуки города почти стихли. Почти, но не совсем — полной тишины никогда не бывает. То прогремит вдалеке поезд, то раздастся звук шагов, то вдруг послышится урчание мотора машины, несущейся по безлюдным улицам, пока она не остановится у какого-нибудь дома и из нее не выпрыгнут четверо…

Анна дрожит. «Не будь дурой, — уговаривает она себя. — Слышишь? Нет никаких машин. Во всем доме все спят».

— Ты собираешься снова ложиться?

— Еще минутку.

— Ты простудишься.

— Ночь чудесная. Ни ветерка, и такая луна! Если бы мне завтра не надо было на работу, я бы оделась и отправилась гулять.

— Если ты очень хочешь, мы можем пойти.

— И в больнице ты будешь засыпать на ходу. А я еще сильнее устану, хотя сильнее уже некуда, поэтому я не могу себе этого позволить.

— Холодно, Аня. Ложись обратно в постель.

— Хорошо. Но теперь-то я точно не усну.

Но она уснула, уснул и Андрей. В следующий раз он проснулся около пяти. Какое-то время он лежал неподвижно, а потом тихонько щелкнул выключателем слабого прикроватного ночничка, который был у Анны с детства. Жена спала на боку, лицом к нему, подтянув колени к животу и скрестив руки. Брови ее были нахмурены, будто во сне она пыталась разрешить какую-то загадку. Теперь он точно уже не уснет. Просто будет лежать и смотреть, как она спит. Ребенок у нее в животе, наверное, тоже спит.

В шесть утра зазвонил телефон. Моментально, будто ждал этого звонка всю ночь, Андрей выпрыгивает из постели, пересекает комнату, снимает трубку и медленно подносит ее к уху.

— Алексеев, Андрей Михайлович?

— Да.

— Это отдел кадров. Я должен вам сообщить, что, начиная с этого момента, вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования по факту злоупотребления ими…

— Но… но…

— Вы должны быть готовы к тому, что вас могут вызвать для дальнейших расспросов в любое время, без предупреждения. Пока ведется расследование, вам запрещено находиться на территории больницы.

Тут линия разъединилась. На том конце повесили трубку, и вместо гудков в ней повисла звенящая, тревожная тишина.

— Андрюша, кто это был?

— Звонили из больницы. — Он сглатывает вставший в горле ком. — Они отстраняют меня от обязанностей.

— Что?! — вскрикивает Анна.

— Ты слышала меня. Тише, Колю разбудишь.

— Но как же так, раз — и все? И потом, Андрей, сейчас шесть утра. В отделе кадров еще никого не может быть.

Андрей ничего не отвечает.

— Андрюша, присядь, на тебе лица нет. Я поставлю чайник. О, нет, вот и Коля.

Дверь открывается, и в комнату заглядывает Коля.

— Что случилось? Почему вы кричите? Кто звонил?

— Никто. Иди спать.

Он медлит, переводя взгляд с одного на другого, лицо его мрачнеет.

— Кто-то умер?

— Никто не умер, иди досыпай. Я разбужу тебя без пятнадцати семь. Просто Андрею звонили с работы.

— Если ему просто позвонили с работы, тогда почему у вас такой вид?

— Он не ребенок, — говорит Андрей. — Рано или поздно он все равно узнает.

Теперь Анна переводит взгляд с одного на другого. Лицо Андрея землисто-серое от потрясения. Коля морщится и не может решить, стоит ли выпытывать дальше или не стоит. Она подходит к Коле и одной рукой обнимает его за плечи. Он теперь выше нее, и ей приходится дотягиваться до него. Он пахнет как взрослый мужчина. В детстве, когда он просыпался по утрам, даже дыхание у него было сладким.

— Хорошо, Коля, быстро одевайся и иди умываться. Пока в ванной никого нет. Мне нужно поговорить с Андреем. Я тебе все потом объясню.

— Почему не сейчас?

— Коля, пожалуйста. Мне понадобится твоя помощь.

— Звонили из больницы, — говорит Андрей. — Меня временно отстранили от исполнения обязанностей. Ты понимаешь, что это значит?

Коля по очереди смотрит то на Андрея, то на Анну.

— То есть тебе нельзя появляться в больнице?

— Совершенно верно. Они проводят расследование.

— Кто-то из пациентов умер, и поэтому тебя отстранили от обязанностей? Но ты ни в чем не виноват! — кричит Коля, инстинктивно стараясь его защитить, от чего глаза Андрея обжигает слезами.

— Ты прав, — говорит Анна. — Он все сделал правильно. Но тут замешана политика. Через минуту я все тебе расскажу. А пока иди в ванную.

Он молча кивает и больше не задает вопросов. Андрей был прав: Коля уже не маленький, и поэтому не стоит обращаться с ним как с ребенком. Она снова поворачивается к Андрею и боковым зрением видит, как Коля неловко выскальзывает на общую площадку, где находятся ванная с туалетом.

— Андрей, Андрюша, дорогой, ну не смотри так…

— Я виноват, Аня. Надо было слушать тебя и Лену.

— Ты не мог просто взять и отказаться.

— Но теперь все это падет на твою голову. Никогда себя не прощу.

— Тебе не в чем себя винить. Может, они отстранили тебя от обязанностей всего на несколько дней. Волкову просто нужно на ком-то сорвать злость. Выпей чаю. Поешь что-нибудь. Я не пойду на работу, останусь с тобой.

— Нет, ты должна идти. Все должно выглядеть как обычно. Ты пойдешь на работу, а Коля — в школу. Сегодня мы все организуем, а завтра ты отвезешь его к Гале.

— Думаешь, ничего страшного, если мы день подождем?

— Да. Тебе лучше начать собираться, Аня, иначе ты опоздаешь на работу.

Утренние сборы прошли как всегда, только Андрей, небритый, сидел в кресле у окна. Анна умылась, оделась, выпила чаю с лишним куском сахара, потому что еда в нее не лезла, и собрала вещи.

— Ты уверен, что с тобой все будет в порядке? Я могу позвонить и сказать, что заболела.

— Не надо.

— Думаю, тебе нужно кому-нибудь позвонить, чтобы выяснить, что происходит. Как насчет Герасимова? Или Маслова, он всегда прекрасно о тебе отзывается. Они могут знать, что случилось.

— Я не могу говорить с ними по телефону, Аня.

— Ты думаешь, что телефон…

— Нет смысла подвергать риску других людей.

— Ты говоришь, что Лена всегда в курсе всего, что происходит.

— Я не могу ее в это впутывать.

— То есть ты будешь выгораживать всех остальных, в то время как тебя выставили козлом отпущения за всю больницу.

— Все совсем не так. Иди на работу, Аня. Ты опоздаешь.

Хлопает дверь, она ушла. Четверть часа спустя уходит и Коля, но перед этим, неловко потоптавшись в дверях, он выпаливает:

— Ты точно уверен, что с тобой все будет в порядке?!

— Конечно, уверен. Постарайся лучше сосредоточиться на математике, Коля, а то оценка за последнюю контрольную была отвратительной, — срывается Андрей.

Коля пожимает плечами, что-то бормочет себе под нос и исчезает. Одному богу известно, как много Аня ему рассказала. Он слышал, как они переговаривались торопливым шепотом у Коли в комнате. Он должен был все объяснить ему сам, но просто не смог.

Он не мог заставить себя взглянуть происшедшему прямо в лицо. Слишком свежо было унижение. Отстранен, как будто он приставал к пациентке или убил кого-то. Голос из телефонной трубки до сих пор звенит у него в ушах. А он даже возразить не смог, только блеял: «но… но…», как нашкодивший школьник. «Вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования по факту злоупотребления ими…» Скоро все в больнице об этом узнают. Его настоящие друзья будут потрясены. У него есть приличные коллеги, которые обеспокоятся его положением, как, впрочем, и своим, но есть и другие, которые постараются полностью от него откреститься, и как можно скорей. Они сумеют «правильно повести себя в сложившейся ситуации», что обычно означает притвориться, будто человека, попавшего в трудные обстоятельства, вообще никогда не существовало.

А что подумают Лена или Софья?

Он не может припомнить, когда в последний раз у него выдалось такое праздное утро, да еще и у него одного, без Ани. Сейчас он должен был бы входить в двойные двери ревматологического отделения, просматривать списки больных для приема в поликлинике. Дел всегда так много, что не знаешь, где взять на все времени. В нем закипает злость от сознания, что он загнан в тупик. Кто займется его пациентами? Конечно, они как-то постараются заткнуть дыры, но никто не станет за него выбивать место в санатории для Тани, и никто не проследит, чтобы маленького Леву включили в многообещающее клиническое исследование.

Ему нужно вести заметки. Он же может по телефону диктовать указания, если дело касается лечения? «Вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования по факту злоупотребления ими…»

Он встает и, сжимая кулаки, начинает мерить квартиру шагами. Ему не помешает хорошая, долгая прогулка. «Вы должны быть готовы к тому, что вас могут вызвать для дальнейших расспросов в любое время, без предупреждения». Если они снова позвонят, а его не будет, что из этого выйдет?

Он сделает себе чаю. Где Аня все хранит? Нет, на самом деле, он бы лучше выпил водки, которую они держат только для гостей. «Доктор Алексеев не только под подозрением, но еще и заметно подшофе». Нет, так не пойдет. Да он и не любит выпивать посреди дня — это притупляет реакцию. Ты не можешь этим рисковать, если ты врач, хотя, конечно, и такие находятся. Но их не отстранили от выполнения обязанностей до завершения расследования.

Нужно было позволить Ане остаться с ним дома. Они были бы вместе. А может, это неверный ход мыслей. Может, чтобы спасти ее, им нужно быть врозь. Это он должен уехать куда-нибудь далеко. Тогда она сможет говорить, что выгнала его из дома, потому что ей стыдно быть замужем за человеком, который находится под следствием. Да, Ане нужно последовать примеру Павлика Морозова. Пусть она от него отречется.

Аня никогда этого не сделает. Его отъезд ничего не изменит, только все усложнит.

Теперь уже все всё знают. Он перестает шагать по комнате и снова падает в кресло. Десять утра. Он бросает взгляд на телефон, но тот молчит. Коля уедет к Гале на дачу, Аня продолжит работать, а чем будет заниматься он? Ждать. Просто ждать. Неужели это так и будет длиться, день за днем?

Внезапно его посещает мысль, прозрачная и отчетливая, как предначертание неизбежных событий: «Я мог бы совершить самоубийство, и тогда все кончится. Аня и Коля будут в безопасности».

Муха жужжит, попавшись между двойными рамами. Как она туда залетела? Ах да, Аня ночью открывала окно. Двенадцать часов, а значит, он просидел здесь уже два часа. Никто не придет арестовывать посреди бела дня. Аня сейчас обедает с детьми. Это важная часть их общественного воспитания. Они учатся есть с помощью ножа и вилки, тщательно мыть руки перед едой, резать пищу на маленькие кусочки и жевать с закрытым ртом. И еще они беседуют. Аня говорит, что иногда они ведут такие смешные разговоры, что ей приходится поспешно выбегать из-за стола, хватая кувшин для воды, чтобы они не видели, что она смеется. Потому что когда она смеется, они всегда хотят знать — почему?

Он ловит себя на том, что улыбается. Он почти слышит пронзительные детские голоса и звяканье приборов о тарелки, по которым они гоняют морковку, стараясь «нарезать ее аккуратно». Аня столько раз описывала ему эту сцену, что он как будто сам там присутствовал. «Они чирикают, как стайка воробушков».

Чем ему следует заняться? Наверное, нужно записать все, что произошло, по порядку, подробно, чтобы полностью прояснить ситуацию. Оформить свой рассказ в историю болезни, как его учили. Еще бы знать, как лучше поступить. Бродскую наверняка тоже отстранили от выполнения обязанностей, если не хуже. Если они арестовали ее и начали допрашивать, кто знает, что может случиться. Она может рассказать что угодно, если на нее надавят достаточно сильно. Они знают, что именно хотят от нее услышать.

Он пообещал Юре, что сегодня зайдет его навестить. А теперь неизвестно, что они ему вообще сказали. Может, и ничего, потому что он слишком болен. Просто позволят ему думать, что доктор Алексеев про него забыл. Их это не волнует.

Он чувствует себя персонажем мультфильма, который с разбегу проскочил край обрыва и продолжает бежать, перебирая ногами в воздухе.

Нет, никакого самоубийства не будет. Он не понимает, как вообще рассматривал его в качестве возможности. Он никогда не сможет так поступить с Аней. Защитить ее? Да это ее уничтожит!

Он не собирается облегчать Волкову работу. «Естественно, Алексеев покончил с собой, как только заподозрил, что его преступный замысел вот-вот вскроется». Этого они не дождутся.

Анна вернулась домой рано, как всегда нагруженная покупками.

— Тебе нельзя носить тяжести.

— Я беременна, а не больна. Только взгляни на эту суповую куру — почти такая же жирная, как для жарки, правда же? А то обычно для супа — старые и тощие. И совсем недорого. — Она вглядывается в его лицо. — Ты куда-нибудь ходил?

— Нет.

— Ты прав, может, не стоит, вдруг они позвонят. Не успела я уйти сегодня утром, как почувствовала, что мне надо было остаться. Я должна была быть с тобой. Я только выложу продукты…

— Ради бога, присядь и отдохни хоть минуту. Продукты могут и…

В дверь звонят. Они замирают, потом Анна говорит как можно более спокойным голосом:

— Наверное, Коля опять забыл ключи.

Они оба знают, что когда Коля забывает ключи, он стучит в дверь и кричит: «Аня!» Звонок снова разражается долгой и нетерпеливой трелью.

— Я лучше открою.

— Нет, я сам.

Андрей идет к двери и открывает ее. В слабом свете лестничной лампочки он видит одинокую фигуру. Его бросает в жар. Всего один. Это хорошо. Фигура выступает из тени и оказывается мальчишкой лет четырнадцати с букетом в руках.

— Доктор Алексеев?

— Да.

— Вам цветы. — Мальчишка сует ему букет.

— О, спасибо. А записки нет?

— Нет, только цветы. — В следующее мгновение мальчик уже грохочет башмаками, сбегая по лестнице.

Андрей заходит в квартиру и закрывает дверь с хмурым выражением лица. Он смотрит на цветы, будто не может понять, какое они имеют к нему отношение.

— Розы! — восклицает Анна. — Какие красивые! Интересно, кто прислал нам цветы?

— Я не знаю. Записки нет.

В букете пять желтых роз, зелень и папоротник. Цветы плотно завернуты в бумагу — так упаковывают букеты зимой, чтобы защитить их от мороза.

— Я поставлю их в воду, — говорит Анна. — Хотя как-то странно, правда? Такие дорогие цветы. Могли бы и вложить записку.

Она думает, что цветы, наверное, от Юлии — этот поступок как раз в ее духе. Анна осторожно разворачивает бумагу, стараясь ее не порвать. Бумага плотная, серебряная — ее стоит сохранить. Она достает ножницы и разрезает нитки, которыми связаны стебли цветов. Букет разваливается. Анна кладет его и бережно встряхивает, чтобы листья распрямились, но не поломались. И когда она расправляет цветы, то вдруг замечает, что между стеблей что-то белеет. Она оцарапывает палец шипом, пытаясь разделить стебли. Между ними сунут маленький конверт. Значит, записка все же была, но она так глубоко запрятана, что ее можно найти, только полностью распотрошив букет. Анна переворачивает конверт, но он не надписан.

— Посмотри, Андрюша, здесь конверт.

— Ну так открой его.

Анна колеблется. Зачем так прятать записку? Юлия размашистым почерком написала бы Анино имя прямо на конверте и просто сунула бы записку сверху, между цветами. Юлии скрывать нечего. Внезапно розы кажутся слишком красивыми и безупречными, а зелень — темной и даже зловещей. Шип проколол ей кожу. Она смотрит, как на пальце медленно выступает капля крови и, не скатываясь, застывает бусинкой.

Нужно развернуть записку.

Анна промакивает кровь с пальца и разворачивает листок, мелко исписанный незнакомым ей почерком. Она смотрит на подпись, но записка подписана одной буквой: «Л». Адреса в ней нет.

— Это не мне, наверное, это тебе. — Она протягивает ему записку, борясь с искушением прочитать ее самой.

— Мне?

— Возьми.

Слова «Будь крайне осторожен» жирно подчеркнуты ручкой, как будто Лена боялась, что он упустит из виду самое главное. Андрей дважды перечитывает записку и протягивает ее Анне.

— Это от Лены, — говорит он.

— От Лены?!

Анна молча читает записку и затем сворачивает ее.

— Лучше сожги ее немедленно, — произносит она. — Лена ужасно рисковала — у нее же дети!

Андрей зажигает спичку, держит записку над пепельницей и поджигает ее с уголка. Пламя охватывает бумагу, и он роняет ее в пепельницу, где она догорает. Вскоре от нее не остается ничего, кроме горстки пепла.

— Смой в раковину, — просит Анна. — Цветы, я полагаю, мы можем оставить.

Он споласкивает пепельницу и раковину, пока от жженой бумаги не остается и следа.

— Это напоминает мне рассказы, которые мы читали в школе. Там вечно фигурировали антисоветские шпионы и подстрекатели, — замечает Анна. — Они постоянно жгли записки, написанные невидимыми чернилами. А потом их разоблачал какой-нибудь храбрый пионер.

— Господи, — совершенно не слыша ее, говорит Андрей. — Если они и вправду арестовали Бродскую…

— А кто такие «Р. и Р.»? Один, я так понимаю, Русов.

— А другая — Ретинская, рентгенолог. Ее тоже перевели в Москву, вместе с Русовым. Похоже, между ними что-то есть.

— Если они станут допрашивать Бродскую и она что-нибудь не то о тебе скажет… — тихо говорит Анна.

— Бродская не из той породы.

— Любой сделается из той породы, если дело примет дурной оборот.

Они молча смотрят друг на друга. То, что Аня говорит, — правда, и Андрей это знает. У Бродской нет детей, но у нее старенькая мама. Им нужно лишь пригрозить, что они ее тоже арестуют. Но даже если так, не все поддаются угрозам. Бродская — женщина с сильным характером. Да и потом, в чем она должна сознаться? В заговоре, который привел к тому, что рак дал метастазы? О каких «профессиональных упущениях» здесь можно говорить?

Хуже всего, что он находится в полном неведении. Он не может позвонить никому из коллег. Лена считает, что телефон прослушивается: «Пожалуйста, не звони мне». Похоже, она права.

Что, если он завтра придет на работу, отправится прямиком в администрацию и потребует объяснить, что происходит? Ему скрывать нечего. У него нет причин прятаться дома, как преступнику. «Я должен вам сообщить, что, начиная с этого момента, вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования по факту злоупотребления ими…»

Отстранен, оставлен в подвешенном состоянии. Бродскую они арестовали, а его нет, хотя его привлекли к лечению сына Волкова раньше Бродской. Она попала в переплет из-за него. Если бы не Андрей, ей бы не пришлось оперировать Юру. Интересно, что она сейчас думает. Почему она должна защищать Андрея? Если бы не он, она была бы сейчас в Ленинграде и, наверное, как обычно, допоздна задерживалась на работе, спокойная, деловитая, всегда на высоте положения. Каждый день в больницу поступают новые пациенты, а времени всегда не хватает. Но ты привыкаешь к такой жизни.

«Вы временно отстранены от исполнения обязанностей, вплоть до окончания расследования»…

«Ей придется прикрыть свою мясницкую лавочку»…

— Как только Коля придет домой, я скажу, что ему придется уехать к Гале, — говорит Анна. Она бледна, но пытается казаться спокойной. — Книги, Андрюша. Нам нужно пересмотреть все книги.

— Что?

— И бумаги моего отца, на случай если мы что-нибудь пропустили.

— Я думал, мы все отвезли на дачу.

— Всегда что-нибудь, да не заметишь.

«Зато они ничего не пропустят», — думает Андрей.

— В книгах ты разбираешься лучше меня, — говорит он. — Тогда займись ими. А я разделаю курицу и поставлю ее вариться.

Она смотрит на него в изумлении.

— А ты умеешь?

— Конечно, умею, за кого ты меня принимаешь? Я миллион раз видел, как ты это делаешь. И вообще, у меня была практика в анатомичке, я делал вскрытия. Кстати, Аня, насчет моих учебников можешь не беспокоиться, в них ничего нет.

— Не забудь удалить желчный пузырь. И воды налей столько, чтобы она слегка покрывала куру, добавь перцу и пучок трав, что я насушила в прошлом году. Все равно, скоро мы сможем насобирать свежих.

Он смеется.

— А что ты смеешься? Откуда мне знать, чему вас там учили на вскрытиях?

— Я знаю достаточно, чтобы справиться со старой суповой курицей. Если что, я всегда смогу сменить профессию на мясника.

Она вскакивает с места, обвивает руками его шею и прижимается к нему всем телом. Он чувствует ее живот, непривычно и по-новому выдающийся вперед. И он в ответ крепко обнимает ее. Слишком крепко, судя потому, как у нее перехватывает дыхание, но он не в силах разжать объятия.

Коля возвращается от Левы довольно поздно, и вид у него виноватый. В гостиной пахнет наваристым куриным бульоном. Весь пол завален книгами и бумагами.

— Что это ты делаешь, Аня? Говоришь, у меня в комнате бардак, а тут вообще как Мамай прошел.

— Коля, подойди, сядь, нам нужно с тобой поговорить…