Казнь по кругу

13

— Гляди ты, Вадик! — страшно изумился Сырцов, любовно глядя на строгого рыжего мужичка-паренька, спрыгнувшего с водительского места новенького, с иголочки специализированного «рафика». «Рафик» этот только-только притормозил у подъезда, у которого на старушечьей скамейке уже давненько отдыхал Сырцов.

В не любимом Сырцовым районе жил мастер — золотые руки Вадим Устрялов, в районе шоссе Энтузиастов, между Второй Владимирской и улицей Металлургов. Не желая терять остаток дня, он мотанул сюда сразу же после визита к Горелову-старшему. Мамаша Вадика, порасспросив его через дверь, в дом не впустила, но милостиво сообщила, что сынок ее драгоценный только что звонил и скоро будет. Вот и решил Сырцов ждать на скамеечке. И дождался.

— Здравствуй, Вадик! — продолжал ликовать Сырцов.

— Здравствуйте, — вежливо откликнулся Вадик, не глядя на Сырцова. Занят был: вытаскивал из кабины пакеты с продуктами.

— Да ты меня не узнаешь! — сделал вид, что обиделся, Сырцов.

— Узнаю, — хладнокровно не согласился с ним Вадим. — Вы — Георгий Сырцов. Приехали, наверное, для того, чтобы поговорить со мной. О чем — пока не догадываюсь. Обождите минуточку, я сейчас продукты домой занесу и вернусь. Мне еще машину в гараж отгонять.

Логично так все изложил, обстоятельно.

— Залезайте, — предложил рыжий Вадим, вернувшись, и открыл дверцу. — Мой гараж у Измайловского парка, я там машину оставляю, и мы с вами на свежей травке поваляемся и побеседуем. Идет?

— Я на своей, — Сырцов взглядом указал на «девятку», но с Вадимовым планом в принципе согласился: — А в общем-то и мне на зеленой травке поваляться хочется.

Скользкая мягкость еще молодой травы, ощущаемая сквозь траву влажная прохлада живой земли, солнце, рассекаемое голыми стволами бесцветных в слепящих лучах высоких сосен… Устал за день рыжий Вадик, и Сырцов устал. Они лежали, раскинув руки-ноги, и смотрели, как качаются, словно укачивая их, кроны сосен.

— Бррр, — встряхнулся Вадик, отгоняя дрему. — Вот ведь дела! Не успел прилечь и уже сплю.

— Не спи, не спи, художник, — сонно пробормотал Сырцов, тоже встряхнулся и тоже удивился: — Вроде бы сегодня выспался…

— Сядем? — предложил Вадик, и они сели в траве, обхватив руками колени.

— У тебя лаборатория-автомобиль новый, — для затравки продемонстрировал свою наблюдательность Сырцов. — От конторы?

— Собственный, — с тщательно скрываемой гордостью признался Вадик. — В Латвию ездил, чтобы внутри все по моим чертежам сделали.

— Выходит, большие бабки тебе «Блек бокс» теперь платит.

— Во-первых, я уже полгода работаю только по договорам, и основной мой заработок от записей попсовых групп. Работа противная, но денежная. А во-вторых, «Блек бокс», по-моему, с вчерашнего дня приказал долго жить.

— Откуда знаешь?

— Я к ним сегодня заезжал отдать готовый заказ, — чтобы не тратить время на встречный вопрос про содержание заказа, он с ходу все объяснил: — Выводил для них на приличный звук совсем глухую пленку. А у них там — ликвидационная комиссия.

— С тобой хоть расплатились?

— А куда им деваться. Официальный договор. — Вадик поднял подбородок с колен. Хотел посмотреть на Сырцова: — Вас Александр Иванович прислал?

— Нет, Вадик. Я от Лени Махова. Он беспокоится за тебя.

Не только мастеровитый, но и умный был рыжий Вадим Устрялов.

— Ишь ты! Даже в Нью-Йорке беспокоится! Скорее всего из-за этой самой ликвидационной комиссии, да, Георгий?

— Вчера большинство сотрудников «Блек бокс», которые в корешах у покойника Коляши Англичанина ходили, участвовали в бою двух бандитских группировок. Меня удивляет молниеносная осведомленность спонсирующих банков о происшедшем, если уже сегодня они приступили к ликвидации детективного бюро. Принимая во внимание такую их информированность, я думаю, что они в курсе некоторых твоих дел, которые явно придутся им не по душе. Тебе бы на время из Москвы исчезнуть, Вадим. И как можно быстрее.

— Опасно для жизни? — Вадим презрительно усмехнулся.

— Пока нет. Но опасно для твоих связей с Дедом, с Леней Маховым.

— Я — не пальцем деланный, Георгий.

— Да я не о том! Я о том, чтобы о тебе забыли! Смотаться есть куда?

— Группа «Сомнамбулы» в турне с собой страстно зовет, — невозмутимо ответил Вадим. — Эксперимент у них. Хотят впервые не под фанеру, а живьем петь. И чтобы я им диск сделал. Козлы.

— Когда они отбывают?

— Через три дня.

— А ты с ними договорись и завтра же махани как бы для подготовки. Кстати, куда?

— Гастроли по крупнейшим волжским городам. Нижний, Казань, Саратов, Самара, Волгоград.

— Гляди ты! Как пишут в рекламных проспектах, сказочный тур по прекраснейшей в мире реке Волге.

— Именно, — злобно подтвердил Вадим. — Они на теплоходе будут закатами и восходами любоваться, а я свое ателье на колесах по российским дорогам растрясать до негодности.

— А ты им условие поставь, чтобы и «рафик» водой переправляли. Зато жизнь-то какая. Они днем на своих электродровах репетируют, а ты на пляже под золотым солнышком лежишь и любуешься, как Волга к Астрахани катит.

— Что все-таки случилось, Георгий? — напрямик спросил Вадим.

— Случилось что-то, это точно. Но как и для чего — не знаю.

— Александр Иванович в курсе?

— Нет пока.

— Почему?

— Ты когда его в последний раз видел?

— Давно уже. В апреле, наверное.

— А его в мае в больницу клали, в предынфарктном состоянии.

— Может, вы и правы, что его не тревожите. — Вадим тихо улыбнулся, вспоминая Деда. — Он же ужас какой заводной, старый черт! — И тут же легкая подначка: — А вы почему впряглись, Георгий? Милиция одна без вас уже ни с чем и справиться не может?

— Не может, — Сырцов не обиделся. — Все началось с меня. Теперь бы я и рад выскочить, да не могу. Поезд скорость набрал.

— Понятно, — Вадим опять упал спиной на траву. Спросил, глядя в побледневшие вечерние небеса: — Больше мне ничего знать не положено?

— Главное для тебя сейчас — уберечься, а не знать.

— Я стою на берегу. Не могу поднять ногу́. Не ногу́, а но́гу! Все равно не мо́гу, — зачитал Вадим дурацкий стишок.

— К чему ты это? — подозрительно заинтересовался Сырцов.

— Я картиночку нарисовал. На этой картиночке я и Волга.

— Но почему же ногу́ не можешь поднять?

— Потому, что не мо́гу.

— Но встать-то ты можешь? Вставай, я тебя до дома довезу.

Уже в «девятке» Вадим сказал так, между прочим, впроброс:

— Ликвидация «Блек Бокса» не была неожиданной, Георгий. Руководство бюро объявило о ней своим клиентам за десять дней. Так что если вы собираетесь кое-что привязать к внезапной ликвидации, то учтите: не привязывается. В особенности к внезапной.

— Ну, ты и змей, Вадик! — восхитился Сырцов. — Держал меня за дурачка, пока не надоело. Тогда скажи мне, всезнайка: куда они людей девать собирались? Ведь штат-то у них человек пятьдесят.

— Шестьдесят два. Все уже были распределены по филиалам.

— Мерси, мой юный друг. Как говорил классик советского детектива, информация к размышлению. Ну, поплывешь по Волге с «Лунатиками»?

— С «Сомнамбулами», — поправил Вадим. — Поплыву.

…Была у Сырцова девушка Люба. Познакомились они в заварушном деле год тому назад, и уже год Сырцов прикидывал: а не жениться ли ему? Останавливало пока одно: судя по всему, Люба тоже прикидывала и пока пребывала по отношению к нему в нерешительной неопределенности. Сегодня она сдавала последний экзамен сессии в своем гуманитарном университете. После напряженной осторожности поступков и разговоров в сегодняшних делах ужасно захотелось пообщаться с милой гражданкой в забавной, раскрепощенной и полной отвязке. С Любой.

«Девятка» будто сама по себе докатила его до тихого Пречистенского переулка. Он вылез и хлопнул дверцей нарочито сильно. Гром прогремел в безлюдном поздневечернем переулке. Но ничто не распахнулось, и не вышла Инезилья на балкон. Тогда Сырцов засунул два пальца в рот и издал невыносимый, почти на ультразвуке свист. Вот тут-то Инезилья и сдалась. На третьем этаже хорошо отремонтированного дореволюционного (революция семнадцатого года) доходного дома растворились створки щедрого модернового окна, и в окне явилось курносое, в веснушках (веснушки Сырцов сейчас не видел, он знал о них), русопятое и прелестное личико Инезильи.

— Я с тобой не разговариваю, — объявила о своем решении Инезилья-Люба.

— В чем виноват? — деловито осведомился Сырцов.

— А виноват ты тем, что хочется мне кушать! — прокричала цитатой из басни Люба.

— Нет проблем. Идем в кабак.

— Болван! Цитата просто под руку попалась. А виноват ты…

— Тем, что тебе хочется кушать, — скороговоркой перебил Сырцов.

— А виноват ты потому, — с напором продолжила Люба, — что не соизволил поздравить меня с успешной сдачей сессии.

— За этим и прикатил, родная! — со слезой в голосе от несправедливых упреков воскликнул Сырцов.

— Ты бы еще через неделю прикатил бы, — назидательно заметила Люба. — Дорого яичко ко Христову дню. Поздравлять меня надо было сразу же после последнего экзамена, когда я в восторге от самой себя была.

— Ты всегда от себя в восторге. Так что я не опоздал.

— Да как ты смеешь со мной так разговаривать, невежа! — вдруг завопила Люба. На той стороне переулка в трехэтажном домике открылось мезонинное окно, и молодой, грубый голос возмутился:

— Любка, да спустишься ты к нему или нет? Хватит тут орать, ты все сдала, а у меня завтра экзамен!

— Зубри не зубри, все равно провалишься! — весело напророчила студенту Люба, но Сырцов был справедлив:

— Он абсолютно прав, Любаша.

— Любаша! — передразнила она его и решила: — Сейчас спущусь.

В чем была, в том и скатилась по лестнице: шорты, зеленая майка с рукавами, оранжевая без рукавов, сандалии на босу ногу. Сырцов осмотрел ее и оценил оранжевую маечку:

— После свидания со мной прямо на дорожно-ремонтные работы?

— Переодеваться все равно не буду, потому что в кабак не собираюсь.

— А куда ты собираешься?

— Увези меня ты в тундру, увези меня одну! — спела Люба, а голос из мезонина радостно с ней согласился:

— Увези, парень, увези! Что тебе стоит? И пусть она там заблудится.

— Неуч ты, Гриша! Заблудиться можно в лесу, а в тундре как заблудишься? Нету там ни хрена! Мох да олени.

Прерывая научную дискуссию, Сырцов предложил:

— Бутылочку с собой, закусь и по старой памяти на Воробьевы горы, а? — и только говоря это, осознал, что они будут рядом с местом, где все произошло.

— Что доктор прописал! — опять завопила Люба. Не могла она сегодня тихо говорить. Вдруг спохватилась: — Ты же за рулем?

— А мы чего-нибудь интеллигентного, почти без запаха: «Джим Бим», кентуккийское виски. Пойдет?

— Ты сегодня богатый?

— И еще с месяц буду богатый, — похвалился Сырцов, вспомнив про солидный чек.

— Заводи тогда! — приказала Люба.

— Богатые, возьмите меня с собой! — проплакал сверху голос.

— Учиться, учиться и учиться! — строго процитировала классика марксизма-ленинизма Люба. — Надо побороть в себе малодушие, Григорий!

Отоварились в ужасно дорогом магазинчике на Волхонке и через Якиманку по Ленинскому свободно в вечернем московском безмашинье помчались к Воробьевым. Миновали смотровую площадку и за церквухой отыскали памятную для них обоих скамейку. Здесь год тому назад они понравились друг другу.

Безлюдье, а ведь еще только поздние сумерки. Лишь изредка направлялись в заросли крутого спуска сексуально озабоченные, а потому и отважные пары.

Из багажника «девятки» Сырцов извлек пустой кейс (зачем ему кейс, он и сам не знал — подарили), плотно пристроил его на скамеечных рейках, как скатертью накрыл сегодняшним «Спорт-экспрессом». Извлек из фирменного пакета фигурную бутылку «Джима Бима», пластмассовые стаканы, двухлитровый снаряд тоника, драгоценную рыбку в вакуумной упаковке, нарезанную ветчинку, бумажные тарелки, в общем, раскинул роскошный стол.

— Старик Хоттабыч, — похвалила его Люба.

Открывать дорогие иностранные бутылки одно удовольствие. Как бы само отделилось мягкого металла покрытие горла, и пробочка с набалдашником, за который так легко ухватиться, с легким пуком открыла доступ к вожделенной жидкости. Сырцов умело плеснул в два стаканчика. Поднял свой и предложил банальное:

— За твою сегодняшнюю удачу.

— Только ты не смотри на меня, — предупредила Люба. — Я некрасиво пью.

— Как это — не смотри, а куда я глаза девать буду?

— А мы одновременно выпьем и в один глоток. На раз, два, три. Считаем вместе и вместе на счет «три» выпиваем, — мигом разрешила проблему Люба. — Могу и я одна считать, но пить на «три» без обмана. Приготовились. Начали!

— Раз, два, три! — просчитала с акцентом на «три» Люба, и они одновременно выпили. А когда запили тоником и стали жевать рыбку (которую и жевать не надо было, сама как бы таяла во рту), Сырцов ни с того ни с сего вспомнил, как они с Кузьминским на «раз, два, три» одновременно сняли телефонные трубки для разговора с Цыпой.

Сырцов быстренько разлил по второй.

— Я психически и физически истощена, — предупредила Люба. — Могу насосаться как зюзя.

— Соберу по частям и доставлю в целости и сохранности, — великодушно пообещал Сырцов. — А теперь для разнообразия вместо «раз, два, три!» давай «трах, бах, бах».

— Не поняла, — подозрительно и с угрозой объявила Люба. — Ты предлагаешь мне нечто неприличное или даже извращенное?

— Дурында, я предлагаю выпить по второй так, чтобы опять же не смотреть на тебя, некрасивую. Второй «бах» будет вместо «три».

— Только и всего? — разочарованно произнесла она. — Тогда давай.

— Трах, бах, бах! — скомандовал он, и они синхронно выпили по второй.

Закусили и пригорюнились. Люба подумала, подумала и решила:

— Сегодня целоваться не будем.

— Это еще почему? — возмутился Сырцов.

— От нас рыбой пахнет.

— А что делать будем?

— На Москву смотреть.

— Так ее отсюда не видно.

— За церковь отойдем к парапету и посмотрим.

— Продукт уведут, — мрачно предрек Сырцов.

— А знаешь как? — у Любы в яростной веселости во тьме засверкали бесшабашные глаза: — Я впереди пойду, а ты сзади с кейсом, как лакей с подносом. Только я выпить захочу, а ты тут как тут. Красиво, а?

— Спектакль по пьесе Островского «Горячее сердце». В роли откупщика Хлынова — даровитая актриса Любовь Листратова. Что же, начали!

Так и шли: впереди в светящейся во тьме оранжевой маечке откупщик Хлынов (он же девица Люба), а сзади лакей Сырцов с подносом (он же кейс).

Пристроились на шершавом камне парапета и принялись разглядывать Москву, которая всегда прекрасна. Петля Москвы-реки, овал Лужников, причудливый контур Новодевичьего, разноцветная глыба Кремля и, как стражники великого города, пронзительно освещенные высотные дома.

— Хорошо, — сказала Люба и прижалась плечом к его широченной груди.

— Хорошо, — согласился он. И вдруг сказал, сам от себя такого не ожидая: — Мне в нашем доме один старичок обмен предлагает. Мою на его двухкомнатную. С доплатой, конечно. Он всяких обменных контор боится, а мне доверяет. Меняться, Люба?

Она посмотрела на него испуганно и предупредила:

— С огнем играешь, Георгий?

— Так как мне быть?

— Это уж твое дело, — Люба решила быстренько снять скользкий вопрос с повестки этого позднего вечера.

— Наше, — не согласился он.

— Давай сегодня о другом, а? — попросила она.

— Тогда выпьем, — нашел Сырцов выход из кризиса.

— За Москву! — решила Люба. — За нашу с тобой Москву, Георгий. И не будем считать. А то ты еще какую-нибудь гадость выдумаешь.

— Уже выдумал, — азартно раздувая ноздри (осенило!), признался Сырцов и лихорадочно просчитал новый эрзац «раз, два, три»: — Ты, мразь, кок!

Не выпила Люба под такое безобразие. Поинтересовалась:

— Крыша поехала?

— Наоборот, приехала! — неизвестно чему радуясь, возразил он. И к месту, как ему казалось, вспомнил из богомоловского «Августа сорок четвертого» знаменитую коронную фразу: — Бабушка приехала!