Казнь по кругу

27

Он мучительно стеснялся своей полупотенции до процесса, во время процесса и после него. Когда все закончилось, он, поспешно натянув штаны, с облегчением прикрыл срам, не доставивший, как он справедливо полагал, особого удовольствия партнерше.

Она же уже стояла у любимого своего окна во всю стену, снисходительно любуясь среднерусской природой. Такому бы окну — красоты Лазурного берега. Ан нет. Наконец она обернулась и удивилась:

— Ты уже в портках?

— Спешу, Светлана, — кое-как объяснил он свою мобильность.

— Всегда и во всем спешишь, — заметила она двусмысленно и, прихватив тряпицы легких своих одежд, удалилась в ванную комнату.

Он минут десять слушал еле слышимое шипенье душа, неопределенно и криво улыбаясь своим мыслям. Спохватился, оделся по всей форме. Как раз к выходу Венеры из бодусановой пены. Увидел ее в дверях, издали совсем молоденькую, спросил с подвыванием:

— Зачем тебе любовник на шестом десятке, Светлана?

— Для коллекции, Витольд, — ответила она, усаживаясь на пуфик и закуривая. Теперь он стоял у окна и смотрел на зелень травы.

— А если серьезно? — потребовал настоящего ответа Витольд.

— Ты мне нужен ручным, — лаконично закрыла тему Светлана и предложила: — Выпить хочешь?

— Не знаю, — механически ответил Витольд.

— А я выпью, — решила она, сломала в пепельнице сигарету и, поднявшись, распорядилась: — Пойдем.

Смежно со спальней существовал кабинет-будуар, переход в который был для Витольда неимоверным счастьем: общение у письменного стола привлекало его больше, чем общение в койке. Уж здесь-то он не потерпит поражения. Он сел в кресло у журнального столика, а она подкатила к дивану стеклянное сооружение с колесиками, на котором расположились бутылки «Метаксы», два бокала и коллекционное фарфоровое блюдо с фисташками. Разглядывая конструктивистскую роспись блюда, Витольд раздумчиво высказался:

— Двадцатые годы, время надежд и химер.

— Помнишь, как сейчас? — издевательски поинтересовалась Светлана.

— «То, что было не со мной, помню», — находчиво пропел он. За что и был одобрен сомнительным комплиментом.

— Мастер словесного фехтования. На допросах насобачился?

Подняв правую бровь и с напряжением следя за тем, как она разливала коньяк по рюмкам, он небрежно ответил:

— Насобачиться словесно фехтовать на допросах можно лишь тогда, когда допрашиваешь ты.

— Ты говоришь так, будто тебе приходилось находиться и по другую сторону стола.

— Приходилось, Светлана.

— И кто же тогда фехтовал? — она двинула наполненную рюмку. К нему. Чарка за службу. Поняв это, он усмехнулся и, приняв царскую милость, поднял рюмку, чтобы разглядеть ее на свет. «Метакса» золотисто теплилась.

— Очень неплохой фехтовальщик. Я бы даже сказал: замечательный.

— Кто, если не секрет?

— Секрет. Мой секрет.

— В будущем диалоге с ним фехтовальщиком хочешь быть ты? — сообразила догадливая Светлана.

— Мечтаю об этом, — признался он.

— Что ж, не будем лапать голубую мечту грязными руками. Давай-ка выпьем и поговорим о сугубо земных делах.

Выпить-то он выпил, но о делах не заговорил. Молчал насмешливо.

— Ты молчишь? — после паузы удивилась она.

— Я на совете все сказал, — равнодушно ответствовал он. Был хозяином положения.

— Твои уверения в том, что все идет, несмотря на отдельные незначительные шероховатости, по плану, может быть, и удовлетворили отца и Егорыча, но во мне, наоборот, вызвали беспокойство.

— Беспокойся на здоровье. Тебе идет нервная вздернутость.

— Не зарывайся, Витольд.

— Хочешь сказать, что ты хозяйка. Этих апартаментов — пожалуй. А хозяин положения — я.

Он отыгрывался за фиаско в постели. Она понимала это.

— На определенное время.

— Нам всем определено время. На определенное мне свыше время.

— В Бога веруешь, Витольд?

— В своего Бога, — уточнил он и с треском раскрыл очередной фисташковый орешек. Треск был призывом к повтору. Она разлила по второй (к его рюмке напряженно тянулась длинным горлышком узкой бутылки) и решила окончательно.

— Фехтование мне надоело. Берусь за дубину, Витольд. Почему до сих пор не ликвидирована сходка?

— Я всем объяснил это. И тебе в том числе.

— Идет тщательная подготовка, — вспомнила она его объяснение. — А может, и не идет. Может быть, ты трусливо толчешься на месте.

— Ты — самонадеянная и невежественная дура, Светлана, — произнес он с удовольствием.

— Со мной не надо так, Витольд, — грозно предупредила она.

— А со мной — надо?

Перебор. Так ничего не узнаешь. Светлана мило улыбнулась, дотянулась до его воинственно сжатого кулака, погладила и весело предложила:

— За нас с тобой, Витольд, да? — и подняла рюмку.

— Ох-хо-хо! — устало издал удовлетворенное междометие Витольд и, выпив, не то что подобрел, а расслабился до откровенности, даже тютчевские строчки припомнил: — «Пускай скудеет в жилах кровь, но в сердце не скудеет нежность…» Почему ты для меня только Светлана, а я для тебя — Витольд?

— Толя? Витя? — подумала она вслух. — Нет, ты — Витольд. И я не Света, не Светик и не Светлячок. Я — Светлана.

— Так что ты хочешь знать, Светлячок? — он поборол слабость и показал зубки.

— Ты — молодец, — рассмеявшись, признала свой проигрыш она. Или прикидывалась?

— Молодец, молодец, — согласился он. — Ну, так что?

— Раз так… — Светлана мгновенно посерьезнела. — Я хочу знать, почему ты медлишь.

— Мне их надо найти…

— Неужели никого не нашел?

— Нашел кое-кого.

— Тем более непонятно твое бездействие.

— Непонятно тебе, непрофессионалу. Представь себе: я беру или, точнее, убираю двоих-троих законников. Двоих-троих из шестнадцати. А четырнадцать оставшихся на воле и в безопасности ясно понимают, что бой на уничтожение — не финал нашей с ними войны, а лишь начало, и продолжение ее — их ликвидация. Поняв это, они прячутся так, что я в ближайшее время вряд ли смогу найти их. А за это ближайшее время они переформировываются и заново организовываются. И тогда уж бабушка надвое сказала: мы — их или они — нас. Мне выявить хотя бы просто большинство. И тогда всех выявленных — одним ударом и одномоментно.

— Когда это произойдет, Витольд?

— Скоро. Очень скоро. Ты удовлетворена, Светлана?

— Нет.

— Я не про койку, — напомнил он. — Я про мои объяснения.

— И я не про койку. Тот, который у тебя вызывал наибольшее беспокойство, ну, через которого вы действовали? Как его… забыла.

— Сырцов, — услужливо подсказал Витольд. — Что тебя интересует?

— Вы его отыскали?

— Находили. Даже дважды.

— И? — тихим визгом спросила Светлана.

— И дважды он уходил от нас.

— Как же так, Витольд? — возмутилась она.

— Он — супер. А мои люди — нет.

— А ты? Ты — супер?

— Пожалуй.

— Вот и найди его. Найди и убей.

— Убийство не мое ремесло.

— Что же твое ремесло?

— Организация убийства.

— Вот и организуй, — она вдруг успокоилась и снова разлила по рюмкам уверенной рукой. — Ну, по последней.

— Гонишь?

— Ты же спешишь.

Выпили, и он встал. Она осталась сидеть. Тем удобнее ему было сказать:

— Жаждешь крови бывшего любовника, отвергшего тебя?

Она сидела, осмысляя полученный удар. Вздохнула глубоко, раздула ноздри во гневе и тоже поднялась. Слегка раскачиваясь, смотрела ему в глаза. Заговорила, чтобы говорить:

— Гебисты, как говорится, знают все обо всех.

— Я давно не гебист.

— Ты — дерьмо. Собачье дерьмо.

Витольд взял ее за локти (она не сопротивлялась) и поцеловал в щеку. Осторожно и нежно. Признался:

— Опять любимый Тютчев на уме, — и тотчас, чтобы она не перебила, продекламировал: