Казнь по кругу

60

Катер-яхточка стремительно скользил по ослепительной от предполуденного солнца чешуистой воде. Рулевой сидел в пластиковой прозрачной полусфере и твердо держался за штурвал. Голова его застыла в определенном положении, как у человечка из детской игры «лего».

За его спиной в пластиковой же гигантской мыльнице находилась совсем не игрушечная женщина. Она, отодвинув потолок мыльницы, стояла на скамейке и счастливым лицом ловила ветер движения.

Этот ветер относил назад легкое белое платье, которое под его напором как бы исчезало, сливаясь с прекрасным женским телом. Колхозница из скульптурной группы Мухиной «Рабочий и колхозница»? Античная богиня победы Нике? Бегущая по волнам?

Катер-яхточка торжествующе очертил гигантский круг почета.

Светлана Дмитриевна глянула на наручные изящные часики, опустилась на скамейку красного дерева, щелкнув тумблером, через переговорник приказала рулевому:

— К Троицкому.

Роскошный катер уверенно набегал на жалкую бетонную стенку сельского причала, на краю которого стоял майор милиции Владимир Демидов. В джинсовых шортах и бело-сине-красной — цвета российского флага — веселой маечке.

Маэстро рулевой подвел яхточку к причалу так, что Светлана, положив руку на бетонную стену, без труда удержала ее, погасив еле заметное движение. Не отрываясь от причала, она подняла голову и спросила у Демидова, возвышавшегося над ней, как фальконетовский Петр I над змеей:

— Спрыгнуть можете, Владимир Игнатьевич?

— И еще как! — заверил Демидов и, полуприсев, мягким прыжком очутился на металлической палубе рядом со Светланой.

Она положила ему обе руки на плечи, признательно заглянула в глаза и, задушевной интонацией — стараясь выразить невыразимую благодарность, сказала:

— Спасибо вам за все, Володя.

Майор Демидов существовал в отдельности: через ее голову смотрел на воду. Опомнился, нехотя усмехнулся, расхоже и странно откликнулся:

— Не за что, Светлана Дмитриевна.

Извилистым и ловким бабьим ухом она ощутила ненужность в данный момент выражения благодарности и, живо моргая шальными глазами (знала, что так — хороша), азартно предложила:

— Знаете, что, Володя?! Тут неподалеку — прелестная бухточка. Позагораем, искупаемся, спрячемся от всех! Идет?

— Идет, — согласился Демидов, — только сначала покатаемся. Ощущаемой скорости хочу.

Они уселись на скамейку, и Светлана барски приказала в переговорник:

— Большой круг, пожалуйста.

Демидов через голову в пузыре смотрел вперед на мчащуюся на них низкую воду и не сразу ощутил, что на его шорты легла ее рука. Ощутив, обернулся, чтобы взглянуть на Светлану. Она тоже глядела вперед, не на него. Почувствовав его взгляд, она, не повернув головы, требовательно сказала:

— Хочу.

Он захотел тоже. Она с томным ожиданием осязала, как под джинсовой тканью поднималось и твердело. Он тихо и сладостно застонал. Легкая ее рука, медленно двигаясь, развалила молнию и проникла под джинсовую ткань, охватывая и теребя.

— Хочу! Хочу тебя! — кричала она, а он аритмично и шумно дышал.

Она приподнялась и, не отрывая левую руку, правой сорвала с себя миниатюрные невесомые снежные трусики. Перед его глазами возник маленький округлый нежный зад. Трусики зацепились за каблук, и она, падая, успела все же левой рукой в падении ввести его в себя.

Они зажили в смутном яростном ритме. Вверх-вниз, вверх-вниз. Ускоряясь, дошли до предельной частоты и, задыхаясь, перешли на круговые движения.

Голова в полусфере замерла в определенном положении.

Кончилось сразу все. И большой круг в том числе. Светлана подняла комочек трусов, щелкнула тумблером и распорядилась:

— На пляж!

Ее персональный пляж находился в маленькой бухточке. Катер носом вскарабкался на противоестественный чистый мелкий кремовый песок. Светлана и Демидов спрыгнули. Полусфера приподнялась, и голова впервые подала голос:

— Когда быть, Светлана Дмитриевна?

— Через полтора часа, — решила она, глянув на часики.

Мотор взревел, винт, мутя воду, бешено завращался, и катер-яхточка оторвался от берега. Они смотрели, как катер, вздымая пенный бурун, разворачивался, уходя.

— А у меня плавок нет, — сообщил он.

— Голым будешь купаться, — нашла простой выход она.

— А ты?

— У меня все здесь, — ответила Светлана и направилась к щеголеватой хорошего дерева купальне, мостки которой входили в воду. Он плюхнулся на песок.

Через несколько секунд она вернулась с купальником в руке и, повернувшись к нему спиной, попросила:

— Расстегни.

Он осторожно потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье кругом пало к ее ногам. Он сзади осторожно уложил ее груди в свои ладони. Теперь он сказал:

— Хочу.

Молодой был, горячий, как стоялый жеребец. Она уронила купальник, не оборачиваясь, обеими руками притянула его голову к себе, и он ноздрями учуял женщину, желавшую его.

Они тихо осели на песок. Жарко трудясь, он рассматривал ее сверху, все распаляясь и распаляясь. А она, неистово помогая ему, смотрела в себя, только в себя…

Отпали друг от друга, откинулись на спины, отдыхая. Глядя сквозь ресницы на жестокое полуденное солнце, он сказал, просто чтобы говорить:

— Не боишься, что вот это твое роскошное сооружение на берегу ярая подмосковная шпана разграбит подчистую и бессмысленно испоганит?

Она повернулась, взглянула на роскошное сооружение и ответила лениво:

— Не боюсь. Пляж на нашей территории, которая тщательно охраняется.

— Следовательно, не исключено, что вон из-за тех кустов, — Демидов подбородком указал на пышные ореховые кущи метрах в тридцати от них, — за нами пристально наблюдает молодой, полный нерастраченной сексуальной потенции бык?

— Не исключено. А тебе не все равно?

— Выходит, мы — как актеры на сцене? Прилюдно?

— При-людно, — повторила за ним она. — На людях. Да какие они люди? Купленные для определенных целей инструменты.

— Купленные для определенных целей инструменты, — теперь повторил Демидов. Резко сел и без размаха тыльной стороной ладони ударил ее по лицу. Не сильно, но и не шутейно. Спросил: — Я — инструмент?

Она поймала руку, ударившую ее, поцеловала, прижала к щеке, затихла. Он, не зная, что делать дальше, замер, но возникшее вновь от непредсказуемой остроты отношений желание склонило его над ней. И все началось сначала. Ее голова с распущенными волосами и упрямо зажмуренными глазами моталась по песку, она закрытым ртом рычала, как тигрица над пойманной дичью.

— Я — инструмент? — повторно спросил он, отвалясь.

— У тебя инструмент, — изволила небрежно пошутить она. — Отличный инструмент.

— Шутка, предназначенная жиголо, — понял он.

— Остынь, Володя, если можешь, — попросила Светлана жалобно.

— Сейчас, — пообещал он и, разбежавшись по песку, кинул себя в воду. Он плыл и плыл мощным кролем до тех пор, пока его голова не превратилась для Светланы в черную точку. Когда и точка исчезла, она вновь упала на спину и раскинулась идеальным иксом. Дрема мягко подползла к ней.

Электрическим разрядом ударили по телу холодные капли. Мгновенный ужас, и Светлана, очнувшись, распахнула глаза. Нарочито не стесняясь своей наготы, он стоял над ней, бурно дыша. Она поднялась на колени. Да сколько же можно?! Можно еще раз. Она подняла артиллерийский ствол, и они опять пошли на приступ.

— В таком темпе четыре раза! — в изнеможении удивился он сам себе. — Не знал, что способен на такие подвиги.

— С дрянными бабами путался, — раскрыла секрет его успеха Светлана, — которых тебе, если разобраться, и не хотелось по-настоящему. Справлял нужду.

— А сейчас чем я занимался?

— Ты получал удовольствие, — убежденно сказала она. И опять слегка промахнулась: Демидов вскинулся, с холодным прищуром глянул на нее.

— Надеюсь, полученное наслаждение — не единственное мое вознаграждение за исполненную работу?

— Ну извини, извини меня, — запоздало спохватилась она.

— Сладкая парочка! Райское наслаждение! — бормотал он ударными фразами из рекламы. Не глядя на нее. Не искушая судьбу. Но она тихо попросила:

— Обними меня, Володя.

И он покорно обнял ее. Маленькая изящная и беззащитная девушка-девочка лежала в его объятиях, неумело и трогательно тычась носом в его тугой бицепс. Наваждение, затмение разума, бесовские игры! Он заставил себя расцепить ее руки и, оторвавшись от нее, подняться. Поднялся и решил:

— Все, Света.

— Пожалуй, — согласилась она и села в песке, обхватив колени. — Через пятнадцать минут яхта придет.

— Яхта! — издевательски воскликнул Демидов. — Дворец на берегу Лазурного моря, необозримый французский парк при нем и яхта под парами!

— И это есть, ироничный Вова, — спокойно подтвердила Светлана, поднялась, вступила в платье и, потянув его вверх, попросила: — Застегни.

Он осторожно довел замок молнии от копчика до лопаток. Она обернулась к нему, обеими руками подняла волосы, умело встряхнула их, сунула ноги в туфли и превратилась в томную светскую даму, спросившую:

— Что собираешься делать, Демидов?

Надо было отвечать как следует. И он ответил серьезно:

— Завтра подаю заявление об уходе из МУРа.

— Не спешишь?

— В самый раз. Так сказать, в раскардаше чувств в связи с гибелью Сырцова, случившейся отчасти и по моей вине.

— Оказывается, ты можешь быть отвратительно циничным, — поняла она.

— А что мне теперь остается? — искренне и горько согласился с ней Демидов.

Они прошли к симпатичному домику-купальне и уселись на замысловатую скамеечку на мостках. Лицом к воде, в ожидании яхты. Он успел на ходу влезть в шорты и маечку, и поэтому на скамеечке очутилась вполне приличная, даже добропорядочная парочка.

— Не боишься? — спросила она, упершись ладонями в скамейку и беспечно болтая ногами.

— Теперь, когда нет Сырцова, мне некого бояться.

— А нас? — негромко поинтересовалась Света.

— Вас-то мне чего бояться? Скорее вам меня бояться надо. Вам есть что терять, господа хорошие. — Демидов, усмехнувшись, мстительно вспомнил: — Дворец на берегу Лазурного моря, французский парк до горизонта, яхту под парами…

— Ты уверен, что мы выбрались из ямы?

— Кто это — мы?

— Ты, я, мой отец, банк, который он возглавляет.

— Вы с отцом — в полном отрубе. Скорее всего, и я. С Витольдом сложнее.

— Почему?

— Все через него шло. И за какую-нибудь из его ниток вполне могут зацепиться и Смирнов, и мой, надеюсь, бывший начальник Ленька Махов.

— Это опасно?

— Для кого?

— Для Витольда — во-первых, и для нас, во-вторых.

— Прямых доказательств вряд ли удастся накопать. Но шухеру может получиться много. Шухер вас не обеспокоит, мадам?

— Смотря какой, — она поднялась со скамейки и пошла по мосткам. — Катер идет, Володя. Пора прощаться.

Он шел за ней, не зная, как ему прощаться, не завершив главное свое дело. Светлана будто знала, о чем он думал. Глядя на затихавший вираж катера, она успокаивающе сказала:

— Я все помню, Володя. За нами должок.

На этот раз пластиковая голова подогнала катер к мосткам. Они прыгнули на палубу и устроились в мыльнице.

— Пообедаешь у нас? — спросила Светлана.

— Еще не голоден.

— Тогда Троицкое? — Светлана, правильно оценив его кивок, отдала распоряжение через переговорник: — В Троицкое, пожалуйста.

Без большого круга. Катер мчался по прямой. Они опять смотрели на воду — не друг на друга. Он в ярости молчал, понимая, что Светлана ждет его просьбы. Или требования, во всяком случае. Она мстительно молчала, сознавая, что доводит Демидова до беспомощного бешенства. Игра в ненавистную молчанку продолжалась до тех пор, пока не появились игрушечные домики Троицкого.

— Ах да, — небрежно вспомнила Светлана, — чуть не забыла. — Она, вероятно, нажала невидимый тайный рычажок, потому что часть обшивки красного дерева отвалилась, открыв тайник, из которого она извлекла туго набитый мужской пояс-кошелек. — Здесь оговоренные триста тысяч и сто премиальных.

Она с трудом протянула увесистый — не для ее холеных рук — пояс Демидову. Он на ладони прикинул его тяжесть и спросил с разочарованием. У нее, у себя, у мира:

— Значит, вот здесь — безбедная моя жизнь?

— Не только здесь, — холодно напомнила она. — Правда, я не знаю, где ты припрятал двести тысяч аванса.

— Пощечину не можешь мне простить? — попытался догадаться он.

Она не ответила. Катер ударился о бетонную стенку. Демидов поднялся со скамьи, нацепил пояс-кошелек и выбрался на железную палубу. Она снизу насмешливо смотрела на него.

— Как говорят деревенские бабы в таких случаях, спасибо за компанию.

Он подтянулся на руках и выбрался на причал. Невидимый уже для нее, спросил бойко:

— Считаешь, что купила меня с потрохами?

Она повернулась так, чтобы видеть его.

— Я все думаю: чем ты лучше быка, который вожделел за кустами?

— Ничем, — бодро откликнулся он. — Я — такой же инструмент. Одно отличие: я — очень дорогой инструмент.

— Когда мне понадобится очень дорогой инструмент, я позвоню тебе, Володя, — пообещала Светлана и приказала голове: — Домой.

… Папашка Дмитрий Федорович интенсивно трудился: развалясь в универсальном рабочем кабинетном кресле и сосредоточенно ковыряясь в носу, он невнимательно — отвлекаясь то на солнечный блик, заскочивший из-за шторы на лаковую столешницу письменного стола, то на муху, бродившую по зеленому сукну стола для заседаний, — слушал занудливую и, судя по всему, длинную речь Юрия Егоровича, который, путаясь в многочисленных бумагах, бубнил и бубнил. Даже появление Светланы не остановило его: не прервался в словоизвержении, не заткнул фонтана. Только кивнул. Зато папашка чрезвычайно обрадовался дочке, с которой поделился восторгом по поводу умного спича Юрия Егоровича:

— Во дает, а?!

Знала эти отцовские штучки Светлана. За последние восемь-девять лет он наловчился виртуозно косить под маразматика и занимался этим довольно часто и с нескрываемым удовольствием. Что и отметила дочка:

— Это ты даешь, а не он.

— Мне продолжать, Дмитрий Федорович? — обиженно поинтересовался Юрий Егорович.

Дмитрий Федорович вдруг затвердел в кресле и насмешливо сказал:

— Как говаривал артист Папанов в фильме «Бриллиантовая рука», — и папашка весьма точно воспроизвел папановские интонации: — Нет! На это я пойтить не могу!

— Почему? — не только обиженно, но и тупо спросил Юрий Егорович.

Любил такие перепады Дмитрий Федорович. От маразматика до мгновенно реагирующего на ситуацию железного волевика:

— Потому что все предлагаемое тобой — абстрактная и не учитывающая реальных факторов хреновина.

— Не понял, — уже с раздражением сказал Юрий Егорович.

Презрительно глядя в голое темечко собеседника, Дмитрий Федорович на одном дыхании произнес длинную и оскорбительную фразу:

— Как однажды заметил один весьма неглупый человек, облысение — это постепенное превращение головы в жопу сначала по форме, а потом и по содержанию.

— Кто тебе дал право оскорблять меня? — огнево вскричал Юрий Егорович.

— Не только тебя, — весело откликнулся Дмитрий Федорович и в подтверждение провел ладошкой по собственной плеши. — Пойми, Юра, мы с тобой — старые хрычи, осуществлявшие всю свою сознательную жизнь общее, так сказать, руководство. В стратегии банковского дела мы — невежды. Но зато та наша жизнь дала нам неоценимый опыт в интригах и знании самых дурных человеческих качеств. Знании и умении ими воспользоваться. По-моему, тот заместитель министра, который будет решать вопрос о конкурсе, в свое время работал в твоем аппарате. Я не ошибаюсь?

— Не ошибаешься, — мрачно согласился Юрий Егорович.

— Так купи его, купи за рупь за двадцать, — ликуя, прокричал Дмитрий Федорович. — И необходимость в сложнейшей и непонятной нам с тобой комбинации, и надобность в экономической теории отпадут сами по себе!

— Папа! — звонко напомнила о себе Светлана, прерывая сеанс отцовского самолюбования.

— Что тебе?

— Мне некогда, папа.

— Все выяснила?

— Да. Решайся, отец.

— Да, — подумав, нерешительно сказал Дмитрий Федорович. И, еще раз подумав, вдруг приказно повторил: — Да! Да!

… В отведенных ему апартаментах Никита Горелов валялся на диване рядом с журнальным столиком, на котором стояли бутылка джина, пластиковый сосуд с тоником и залапанный стакан.

— Не много ли пьешь, Никита? — ласково укорила Светлана, наблюдая за тем, как поспешно переводил себя в вертикальное положение Горелов-младший.

— А что мне делать-то? Только пить да ждать, когда ты позовешь, — сказал он нарочито грубо и, подойдя, нежно и боязливо взял ее руку в свои. Она осторожно высвободила руку и ею же по-матерински потрепала его по щеке.

— Вот и дождался.

— Выпьешь со мной немножко? — не дожидаясь ответа, он в несказанной радости засуетился в поисках чистой посуды и приемлемой закуси. Кинулся к буфету, достал чистый стакан, тарелку с миндалем…

— Пожалуй, выпью с устатку, — решила она и уселась в кресло. Он замер в полудвижении к журнальному столику, спросил хрипло и подозрительно:

— От чего это ты устала?

— От забот, Никита, от забот.

— Где-то прочел в свое время о том, — сказал успокоенный Никита, разливая по чистым высоким стаканам джин и тоник (треть джина, две трети тоника), — что главное достоинство богатства — обеспечение беззаботности его обладателю.

— Врут твои дешевые книжонки, — возразила Светлана, осведомленная о литературных пристрастиях Горелова-младшего, и подняла стакан. — Чем человек богаче, тем большую ответственность несет он перед своим богатством. Большое богатство — большие заботы. Выпьем за большие заботы, Никита.

— Лучше за большое богатство, — решил Никита.

— И то, — пошла на компромисс Светлана и ополовинила свой стакан. Никита тоже ополовинил. Осторожничал, надеясь, что силы пригодятся для другого. Выпил и любовно уставился на нее, в который раз стремясь понять секрет ее бесовской силы. Опять не понял и спросил вызывающе оттого, что ни черта не понял:

— С чем пожаловала?

— Из России с любовью, — со смехом вспомнила она название флеминговского боевика.

— Что из России, еще допустимо. Но вот с любовью… — удачно и по делу срезал Никита. — Кого еще убрать, Светлана?

— Вот так прямо и сказать? — злобно приняла она правила открытой игры.

— А чего тянуть?

— Неужели нам и заняться нечем? — она выбралась из кресла, стала к нему спиной и попросила: — Расстегни.

Он неверной рукой потянул замок тончайшей молнии. От лопаток до копчика. Она стояла неподвижно, и платье идеальным кругом пало к ее ногам. Дрожа от неуверенности и желания, он сзади осторожно уложил ее прохладные груди в свои горячечные ладони. Прорыдал почти:

— Света!

Она прошла к кровати, скинула покрывало и устало улеглась поверх одеяла. Не отрывая глаз от ее спокойно обнаженного тела, он, по-детски путаясь в штанах и рубашке, лихорадочно разделся.

Сегодня она была лишена обычной своей яростной моторной энергии, была томна и ленива. Как сама только что выразилась: с устатку. Но ему и этого было достаточно для маленького счастья. Кончив дело, он лежал на ней и тихо по-собачьи терся своей щекой о ее щеку.

— Колючий, — без ласковости сказала Светлана. Ухоженную свою кожу было жалко.

Он испуганно отстранился и скатился с нее. Сказал поспешно:

— Прости.

Она поощрительно похлопала его ладошкой как попало (попало по животу) — ничего, мол, паренек, страшного — и сказала вроде бы вообще:

— Тоскливо, наверное, тебе в этой одиночке.

— Мне тоскливо без тебя, — поспешно уточнил он, и вдруг мозжечком осознал, что она не о том. Глядя в потолок, спросил, раздувая ноздри: — Что я должен делать?

— Все мы в опасности, Никита, в смертельной опасности, — издалека начала Светлана. — Потому что мы все скованы одной цепью. Эта цепь — беда наша и наше спасение. Цепь затрудняет наше существование, но она держит нас вместе и позволяет легко защититься от любой напасти. Но горе нам, если одно из звеньев этой цепи ослабнет или разорвется, — все мы полетим в тартарары… Нам необходимо ликвидировать одно такое звено, чтобы цепь по-прежнему была надежной.

— Демидов? — перебил Никита.

— Пока не внушает опасений, — решила Светлана, но, спохватившись, подчеркнула: — Пока.

— Тогда кто? — не желая соображать, потребовал он наводки.

— Витольд, — свободно обозначила ослабшее звено Светлана.

Никита приподнялся на локте, чтобы посмотреть на нее — не шутит ли? Не шутила. Ее глаза были неподвижны и беспощадны.

— Так ведь на нем все держится…

— Держится то, что теперь не нужно нам. Все эти его отряды, все его подразделения, вдохновленные его маниакальной идеей тайно властвовать над страной, погубят нас. Не станет Витольда, и его бойцы расползутся как тараканы.

— Но ты же сама мечтала… — начал он, но она резко перебила:

— Теперь надо не мечтать, а жить. Точнее, выжить.

Он вспомнил некстати:

— Как ты однажды сказала, твоих мужей и любовников в конце концов убивают.

Ее правая рука, живя отдельно, нащупала нечто мягкое и летучими касаниями стала превращать нечто мягкое в нечто твердое.

— Тебя не убьют, Никита, — одновременно с работой руки тихо говорила Светлана. — Я отвоюю у этих негодяев Ксюшку, и ты станешь моим зятем. Убивают мужей и любовников, а зятя не убьют.

— Я буду твоим любовником до смерти, — сдаваясь, жарко возразил он.

— До чьей смерти? Твоей? Моей?

— Света, Света, Света, — уже шептал он. Она убрала руку и напомнила:

— Витольд.

— Не могу. Кого угодно, но не его. Не могу.

Она сползла с кровати и устало натянула платье. Приказала:

— Застегни.

Никита, двигая замок молнии от копчика до лопаток, уныло попросил:

— Не уходи.

Она резко повернулась. От неожиданности он застеснялся и прикрылся обеими ладонями.

— Не хотела говорить тебе, Никита, но придется, — как бы колеблясь, сказала она. — Хотя рано или поздно ты все равно узнаешь.

— Ты о чем, ты о чем? — в страхе, вдруг пришедшем к нему, спросил Никита, продолжая нелепо прикрываться.

— Оденься, — приказала она. Он покорно влез в джинсы и, уже догадываясь, спросил, желая, чтобы не прозвучало определенного и ужасного ответа.

— Что-нибудь случилось с Всеволодом?

Она не жалела его, но умело делала вид, что жалеет:

— Крепись, Никита. Сегодня ночью недалеко от Торжка по приказу Витольда был взорван автомобиль, в котором ехали Всеволод с женой.

Он сразу же поверил, что она говорила правду. Зашлось сердце, ослабли ноги, и он, сам того не понимая, сел на кровать. Она положила руку ему на плечо, и он небритой щекой прижался к тыльной стороне ее ладони. Единственной надеждой на спасение была эта рука.

— Тебе надо побыть одному, Никита, — решила Светлана. — Если будет охота, зайди ко мне вечером. Я буду ждать.