Казнь по кругу

2

Приятный молодой человек (по-настоящему молодой), по одежде судя то ли спортсмен, то ли рэкетир, то ли торговец из палатки, вошел в парк «Сокольники» через главный вход. Замечательный парк! У ближайшего киоска молодой человек выпил две банки пива. Не спеша, чтобы осмотреться. В малолюдье начала дня вроде бы ничего не беспокоило. Выпил банку и у следующей палатки, а потом пошел гулять по аллеям. Замечательный парк! Нет лучше места, где можно тщательно провериться и оторваться с концами.

Обойдя слева выставочный комплекс, он вошел в достаточно дикую рощицу между вторым и третьим просеком. Тут-то он и побегал от одних пышных кустиков к другим. Вроде порядок. Мигом преодолев Поперечный просек, он углубился в совсем уж неупорядоченный лесок и малоизвестной кому тропкой выбрался к дырке в ограде. Осмотрелся как следует еще раз и побрел леском, параллельно дороге, ведущей к железнодорожной станции «Маленковская».

Пройдя подземный переход, миновав железнодорожные пути, спортсмен-рэкетир-торговец резко свернул налево и вскоре зашагал бесконечным проулком меж сплошных бетонных гаражей, сильно смахивавших на тюремные камеры.

У номера 364 остановился и в последний раз проверился. Бесконечная щель в оба конца была пуста. Ни души. Он потянул створку железных ворот и, не раскрывая их до конца, проскользнул в гараж. Машины в гараже не было. А стоял дачный алюминиевый стол и два стула, на одном из которых сидел под желто горевшей голой лампочкой еще один молодой человек в похожем прикиде и вообще похожий на пришедшего. Только масти другой. Светлее. Шатен.

— Опаздываешь, — строго заметил шатен и рассмеялся, добавив: — Уже сорок минут душа горит!

Было отчего гореть душе: на шатком столике и литруха «Смирновской», и кирпичик «Джима Бима», и водичка такая, и водичка сякая, а также царская закусь из самого лучшего рыбного и мясного. Но, конечно же, конфликт формы и содержания. Варварская мужская рука вместо хрусталя предложила пластмассовые стаканчики, а изысканный фарфор заменяла вощеная бумага.

Пришедший брюнет с удовольствием оглядел стол, но ответил с формальным неудовольствием:

— Нам сейчас надираться опасно.

— Надираться всегда опасно, — уточнил шатен. — А выпить, и хорошо выпить, нам сам Бог велел. Дело-то к концу.

— К концу, но не кончено. — Брюнет, вяло возражая, уселся на второй стул и, любовно склоняя каждую бутылку, внимательно читал, что написано на их этикетках. — С чего начнем?

— Со «Смирновской», — решил шатен, — и лососинкой посолонимся.

Брюнет отвинтил голову литрухе и разлил по ребристо-белым невесомым стаканчикам до краев. С выпуклым мениском. Не чокаясь (пластмассой-то чокаться!) и не уронив ни капли, в ожидательном безмолвии выпили и закусили лососиной — посолонились.

— Сразу же по второй, а потом повременим слегка, — внес предложение шатен. Брюнет подтвердил свое согласие действием — тотчас и налил по второй. После второй закусили более сознательно: и ветчинка с хлебушком в ход пошла, и огурчики под зубами захрустели, и рыбка уже ощущалась не как просто солененькое, а как изысканно вкусное.

Бумажные салфетки шатен приволок-таки. Утершись нежным, как бы порхающим импортным малым полотнищем, брюнет, глубоко вздохнув, признался:

— Приятственно.

— Во всех отношениях, — подтвердил шатен. — Теперь и о делах наших с тобой поговорить можно.

— Наши дела — разные. — Брюнет любил уточнять.

— Зато жизнь одинаковая.

— Что верно, то верно. Держишься еще?

— Держусь. Только вот за что — не знаю.

— Держась за жопу, как за ручку от трамвая, он говорил: пошире ножки, Рая! — вдруг очень точно, хорошим тенором спел из блатной классики брюнет. Шатен не удивился, только предостерег:

— Пой, если хочешь. Только негромко.

— За слово зацепился, — объяснил свой короткий вокальный кульбит брюнет. — Так зачем все-таки звал?

— Я же сказал: о делах поговорить, — уже раздраженно повторил шатен.

— Нет у нас с тобой общих дел.

— Но обмениваться информацией мы с тобой должны? — пер шатен.

— Должны. Только той, от которой зависит наша с тобой безопасность.

Шатен тоскливо улыбнулся и объяснил несмышленышу:

— Наша с тобой безопасность зависит от любой информации.

— Ты, как всегда, прав, — брюнет откинулся на хлипкую алюминиево-брезентовую спинку стула, спросил: — У тебя-то как?

— Тихо пока. Но, судя по отдельным деталям, не спеша готовимся.

— И мы, — признался брюнет.

— Собрал что-нибудь?

— Кое-что. — Брюнет непроизвольно ладонью правой руки дотронулся до сердца. А может, до внутреннего кармана своей кожаной куртки.

— Выпьем еще? — спросил шатен.

— Пожалуй, — решил брюнет. — Немного бурбона с содовой.

— Ишь ты, кемеровский гурман и эстет! Бурбон с содовой! Во-первых, не бурбон, а бербон, а во-вторых, с содовой пьют ирландский и шотландский виски. А кентуккийский хорош и так, просто с запивом.

— Ну, тебе лучше знать, столичный ухарь.

И «Джим Бим» лишился головы. Смакуя, употребили и этот напиток. Шатен пожалел:

— Отбили водкой-то истинные вкусовые ощущения бербона!

— Вкусовые ощущения отбили! — передразнил брюнет. — Не яйца же!

— Не беспокойся, еще отобьют! — пообещал шатен.

— Так зачем все же позвал? Прямо, без притопов и прихлопов говори.

Шатен обеими руками растер свое миловидное личико, хлебнул «швепсы-соды» полный стакан и заговорил размышляюще:

— Мы с тобой пешки, браток. В шахматной партии для преимуществ в позиции весьма часто жертвуется качество. Могучую ладью отдают за коня и пешку. Как бы нам с тобой в этом размене съеденными пешками не оказаться.

— Не мы, а кто-то из нас. Один, — поправил его брюнет и вдруг негромко и страшно приказал: — Руки за голову!

Неизвестно откуда выпрыгнувший браунинг черным зрачком уставился в правый глаз шатена. Шатен послушно сложил ладони на затылке — будто потягушеньки собрался делать. Брюнет за грудки поставил его на ноги и, не опуская браунинга, подробно и умело обшмонал. Пустой шатен был, совсем пустой. Даже без ножа. Ничего не говоря, брюнет вернулся на свое место, Шатен тоже присел. Спросил почти своим голосом:

— Ты зачем это сделал?

— Потому что я тебя боюсь. Вертишься, загадками говоришь. В последний раз спрашиваю: зачем звал? — Брюнет неспешно засунул браунинг за поясной ремень.

Шатен налил себе одному полстакана «Джима Бима» и выпил его разом. Без разговоров об особенности употребления этого продукта. Не закусил, не запил, ладошку понюхал. Сказал наконец главное:

— Линять нам с тобой надо, пока не поздно.

— Линять нам с тобой некуда. Если захотят, всюду достанут.

— Я ксивы подходящие могу спроворить, и за бугор. Зелени-то кой-какой подкопил?

— Какая это зелень!

— Тысчонок-то пятьдесят имеется?

— Ну, прогуляю я их там, а дальше что?

— Не боись, у меня там кое-что привязано.

— Так то у тебя!

— Могу в долю взять. Или на службу. Как хочешь?

— Зачем тебе я? Особенно там.

— Нам с тобой ссориться не с руки. Друг друга за яйца держим. Ты меня предаешь — я тебя сдаю. И наоборот. А потому и будем мы — не разлей вода. Друзья до гроба.

— На черную работу меня уговариваешь?

— На черную.

— Тогда посошок на дорожку, — брюнет разлил по стаканчикам, гулко поставил бутылку «Джима Бима» на стол и спросил впроброс, между прочим, так, для сведения: — Когда уходить будем?

— По очереди. Во всяком случае, в ближайшее время ты. — Шатен вместе со стулом откинулся к стенке и, не по принуждению теперь, вытянув руки вверх, сладострастно потянулся и признался: — А ты меня напугал!

На крючке, прибитом к стене, под рабочей телогрейкой висел «магнум» с глушителем. Правая рука шатена привычно ухватила рукоятку…

Брюнет успел осознать надвигающуюся смерть, но предпринять что-нибудь уже не смог: рука еще тянулась к браунингу за поясом, когда во лбу у него объявилась маленькая аккуратная дырка. Он стал заваливаться направо, сгребая левой рукой все, что было на его стороне стола. На пол он упал правым боком вместе со стулом и своим стаканчиком, который, излившись до конца, откатился к прикрытым воротам.

Шатен левой рукой опрокинул в себя справедливо налитую брюнетом дозу и только после этого положил «магнум» на стол. Надо было работать. Он встал, обошел брюнета и осмотрел его затылок. Выходного отверстия не было. Что ж, когда стреляешь с глушителем, почти всегда так. Пульку-то отроют при вскрытии. Жаль с хорошей машинкой расставаться. Он присел на корточки и полез брюнету в тот карман, на который непроизвольно указал безвременно погибший. Все точно: вот она миниатюрная кассета. Упрятав ее в такой же карман такой же своей куртки, шатен заграничными салфетками тщательно протер бутылки, свой стаканчик, край стола, у которого сидел, и, наконец — с тоской и любовью во взоре, — такой изящный, такой родной «магнум». Последний раз глянул на него и швырнул на пол.

Все бумажки сжег в маленьком костерке, натянул на куртку телогрейку, вышел, закрыл металлические ворота на замок и направился к «Маленковской». У платформы незаметно скинул телогрейку, прошел к кассам, купил билет и первой электричкой отбыл в Москву.