Казнь по кругу

42

В разлюбезной своей китай-городской пивной Сырцов ждал агента. В первый раз неточно рассчитал время и оказался здесь за двадцать минут до встречи. И то хорошо: пожить чуток вне расписания. Взял два пива, сосисок (вдруг почувствовал, что голоден) и устроился у окна: как раз двое продавцов из фирменного магазина электроники под двусмысленным названием «Партия» место освобождали. Прочитав все на их нагрудных визитках, Сырцов провозгласил, бодря их на прощание:

— Есть такая партия!

— Господи, все одно и то же! — сказал один другому, и они удалились. Огорчился Сырцов до невозможности: думал, что неожиданную и свежую шутку отмочил, а оказывается — в ряду.

— Так ты против партии? — угрожающе поинтересовался поддатый сорокалетний шкаф в усах — не чета сырцовским фраерским полоскам.

— Это смотря какой, — миролюбиво откликнулся Сырцов.

— У нас одна партия! — напомнил шкаф.

— Ты так считаешь? — неосторожно и с подначкой спросил Сырцов.

— И ты скоро так считать будешь!

Вот ведь в расслабке вляпался! Не светиться же, не морду ему чистить. А просто так — не отвяжешься. Согласиться — значит, с кружкой подойдет, рядом встанет, бесконечно будет рассказывать, какие сейчас мерзавцы наверху, как их надо к ногтю. Не согласиться — скандал, шум, треск, и опять он, Сырцов, в центре внимания выпивающей общественности.

— Ряшку-то отъел, демократ вонючий! — деликатно выразился про физиономию Сырцова шкаф. — Подожди, и до тебя доберемся! Так прижмем, что только попердывать будешь!

Из кулис пивной неспешно прибыл второй шкаф. В белой куртке. Он сонно посмотрел на первого и томно осведомился:

— Выступаешь, Петро?

— А чего тут всякое говно кочевряжится?

— Не нравятся тебе наши посетители?

— Мне вот этот козел не нравится!

— Как думаешь, ты ему нравишься?

— А мне насрать! Пусть продрищется!

— Как в свое время сказал про Аденауэра Никита Сергеевич Хрущев, — вспомнил обрадованный пивной шкаф и, левой рукой взяв борца за партийное дело за шиворот, а правой подхватив за портки, повел его к выходу. Находясь почти на весу и волей-неволей перебирая ногами, партийный шкаф, жалуясь миру, безнадежно вопил:

— Не имеешь права! Я пиво не допил!

Но был доведен до двери и мощным ударом ногой в зад вышвырнут на проезжую часть с напутствием:

— Еще раз сегодня появишься у нас — ноги переломаю.

Пивной шкаф возвратился в зал и, ни к кому не обращаясь персонально, произнес:

— Извините.

Пронесло. Только бы Земцов явился через такт, пусть все забудется и ручейки общения меж посетителями зажурчат в привычном направлении, благополучно миновав запруду скандала. Успокоившись, Сырцов опорожнил первую кружку и приступил к сосискам.

Забытый уже, как косвенный виновник легкого шухера, он допивал вторую кружку, когда появился озабоченно хмурый Земцов. Принципиально не глядя на своего тирана, он также принципиально заказал себе полуторку с прицепом (так Дед по-старинному обозначал сто пятьдесят граммов водки и кружку пива), бутерброд с соленой рыбой и любимые орешки. Наконец-то сподобился: мазнул безразличным взглядом по неинтересному ему гражданину Сырцову и, скривив фейс с неудовольствием, пристроился рядом.

— Новости, — негромко потребовал Сырцов. — Что там Феликс Эдмундович?

— Феликс Ильич, — нервно дернувшись лицом, холодно поправил трюкач.

Забыл последствия своих шуточек Сырцов, после двух кружек пива забыл. Еще раз пошутковал:

— Тем более. В таком сочетании удачно объединяются имена-отечества сразу двух вождей: и Феликса Эдмундовича, и Владимира Ильича. Так что же Феликс Ильич?

— Ничего, — коротко и неясно ответил Земцов, споловинил дозу, запил пивком и зажевал бутерброд.

— Так-таки ничего? — вкрадчиво удивился Сырцов, готовясь к жесткому подавлению бунта на корабле. — Значит, ничего…

Земцов нагло жевал, изредка гордо поглядывая на Сырцова. Забылся. Сырцов выдержал устрашающую паузу. И сдался независимый трюкач.

— А что может быть, если он готовность номер один отменил? Разбрелись все до регулярной встречи.

— Уже интересно. В связи с чем затишье — не говорил?

— Не говорил. Да, по-моему, и сам не знает почему.

— Ну, а дружок твой, Никита Горелов, нигде не объявлялся?

— Какой он мне дружок! Он вообще не наш. Разок обратился ко мне через Феликса по моему профилю, и все.

— А по фасу не обращался? — машинально поерничал Сырцов.

— Чего? — подозрительно не понял Земцов.

— Ладно. Проехали. В общем, агент из тебя, как из собачьего хвоста сито.

— А что сообщать, когда нечего сообщать? — обиделся Земцов.

— Сделать так, чтобы было что сообщать.

— Как?

— Твой Феликс поддает?

— Ну как все. Выпивает.

— С вами, с тобой?

— Бывало иногда.

— Вот и раскрути его. Выпей с ним один на один, на жизнь свою горемычную пожалуйся, похвали его одного, скажи, что, если бы не он, завязал бы ты с этим опасным делом навсегда.

— А он меня службе безопасности сдаст.

— Не сдаст. Ты главное все время хвали его и его замечательную разумную и особую жизнь и слушай. Он тебе обязательно расскажет, как трудно ему приходится при такой ответственности. Он — тебе, а ты — мне.

— Попробую, — согласился Земцов. Видимо, заинтересовало его такое сложное и одновременно приятное задание. Но, с другой стороны… После принципиального согласия он помялся слегка и промямлил: — Только вот не знаю как…

Сырцов уже знал как. Он извлек из кармана блейзера стодолларовую бумажку, положил на мраморную доску стола и пояснил:

— Это тебе на накладные расходы. Хватит пока?

— Хватит, — уверил Земцов, но спохватился и быстро добавил: — Пока.

— Кончатся — еще добавлю, — пообещал Сырцов и положил рядом с сотней вторую, откомментировал: — А это одноразовый гонорар.

Два кусочика колбаски у него лежали на столе. Сразу хапнуть — неприлично как-то. Но не отказываться же. Земцов сосредоточенно разглядывал купюры. Наконец решился сказать:

— Мне что — расписку писать?

— Можно и без расписки, но лучше — с распиской, — лукаво озадачил агента садист Сырцов. Земцов дважды судорожно вздохнул и не поддался на провокацию.

— Сейчас напишу, — он шарил по карманам в поисках ручки и бумаги. И все успокаивал Сырцова, успокаивал: — Сейчас. Сейчас.

Сырцов протянул ему шариковую ручку и блокнот. Земцов прилег грудью на мрамор в намерении тотчас все написать, вдруг задумался в недоумении и спросил:

— А что писать?

— Я, такой-то и такой-то, — глядя на земцовские каракули, медленно и раздельно — по слогам, как малограмотному, диктовал Сырцов, — получил от Сырцова Георгия Петровича за оказанные ему услуги и важную информацию двести — цифрами и прописью — долларов. Дата и подпись. Все. Ты листок не вырывай. Он у меня в блокноте будет. — Сырцов забрал блокнот и ручку, спросил заботливо. На прощание: — Ты еще здесь порезвишься?

— Доем, допью и пойду.

— Ну, а я доел и допил. Будь здоров, Земцов.

«Восьмерка» притулилась в Китайском проезде, Сырцов вырулил на набережную и законопослушно, в потоке, покатил вдоль Москвы-реки. Езда без напряжения, на автомате позволяла думать.

Удивлял его Лев Семенович Корзин, беспечностью своей удивлял. Или непонятливостью? Отмена готовности номер один говорила о том, что вице-президент банка и руководитель тайных отрядов уверен: его не достанут. Откуда эта уверенность? От глупости или от осведомленности? Как хорошо было бы воткнуть ему в зад многоперьевой хвост и отработать все его телодвижения за сутки. Людишек бы ему, Сырцову, опытных и умелых людишек, на которых с любовью можно положиться. Но агентов у него нет и в ближайшее время не предвидится. Он ныне — прислуга за все. И швец, и жнец, и на дуде игрец.