Книга убийств

ГЛАВА 15

Мне безделье было нужно меньше всего. Как только дверь за Майло закрылась, я потянулся к телефону.

Я и Ларри Даскофф знакомы еще со времен учебы. После интернатуры я преподавал в медицинском колледже и подрабатывал в раковом отделении Западного педиатрического медицинского центра, он открыл частную практику. Я остался холостяком, а он женился на девушке, в которую был влюблен еще в средней школе; у них шестеро детей, он хорошо зарабатывает, растолстел, проследил, чтобы жена получила юридическое образование, стал играть в гольф. Теперь Ларри уже молодой дед, живет на доходы от капиталовложений, а зиму проводит в Палм-Дезерт.

Именно там я его и нашел. Мы уже довольно давно не общались, и я спросил Ларри о жене и детях.

— Все замечательно.

— В особенности твой последний внук.

— Ну, поскольку ты сам об этом заговорил, да, Сэмюель Джейсон Даскофф, вне всякого сомнения, является предвестником Второго Пришествия — еще один еврей спаситель. Малышу только что исполнилось два, и из малого симпатяги он превратился в несносного бандита — что вполне соответствует возрасту. Должен сказать, Алекс, нет ничего приятнее, чем наблюдать, как твои собственные дети сражаются с проблемами, которые они доставляли тебе.

— Представляю, — сказал я и тут же спросил себя, доведется ли мне испытать что-нибудь подобное.

— Ну, — сказал Ларри, — а у тебя как дела?

— Работаю. По правде говоря, звоню тебе по делу.

— Я так и понял.

— Правда?

— Ты всегда был страшно деловым, Алекс.

— То есть ты намекаешь на то, что я не могу просто взять и позвонить, чтобы пообщаться.

— Те же шансы, что я стану тощим как жердь. Ну, какое у тебя дело? Обычный пациент или очередная гадость, которой ты занимаешься вместе с полицией?

— Очередная гадость.

— Не способен от этого отказаться?

— Нет.

— Думаю, я могу тебя понять, — сказал Ларри. — Это гораздо интереснее, чем проводить целые дни, сражаясь с проблемами, страхами и комплексами пациентов. А ты у нас никогда не любил спокойной работы. Итак, что тебе от меня нужно?

Не называя имен, я рассказал о Кэролайн Коссак. Попросил предположить, в какую школу могли отправить девочку-подростка с подобными проблемами двадцать лет назад.

— Отравила огромного пса цианидом? — переспросил он. — Очень нехорошо. И как же так получилось, что она потом не вляпалась в какую-нибудь неприятную историю?

— Может быть, помогли связи родителей, — предположил я, сообразив, что тюремное заключение может прекрасно объяснить, почему у нее нет идентификационной карточки, а нам с Майло не пришло в голову проверить регистрационные книги.

Да, оба дали промашку.

— Богатая, не слишком хорошая девочка, — проговорил Ларри. — Ну, в те времена отбившихся от рук опасных малолетних преступников помещали в государственную клинику — в Камарильо. Но, полагаю, богатые родители могли пристроить ее куда-нибудь получше.

— Как насчет «Школы успеха» или «Вэлли», а может, их филиалы в других штатах?

— Нет, только не «Вэлли», Алекс. Я там консультировал, они старались держаться подальше от малолетних преступников, специализировались на проблемах с усвоением знаний. Даже тогда они брали за обучение пятнадцать тысяч, и у них была очередь на два года. Так что они вполне могли позволить себе выбирать учеников. Если, конечно, семья не скрыла правду о девочке, но такая тенденция к насилию все равно довольно быстро становится очевидной. Что же до «Школы успеха», я знаю одного человека, который в ней работал. Кажется, примерно в тот период времени — лет девятнадцать или двадцать назад. Там возникла очень неприятная ситуация.

— Для учеников?

— Для моей знакомой. Помнишь, я некоторое время занимался со студентами, которые собирались стать психиатрами? Среди моих подопечных была девушка с первого курса, очень способная, ей едва исполнилось семнадцать. Она вызвалась работать на добровольных началах в «Школе успеха».

— И какие у нее возникли проблемы?

— Директор повел себя… несколько по-фрейдистски.

— Сексуальное домогательство?

— Тогда это называлось иначе — лапать и приставать. Несмотря на возраст, девушка исповедовала феминистские взгляды — в чем значительно опередила свое время — и пожаловалась совету директоров. Они тут же выгнали ее из школы. Она пришла ко мне посоветоваться, стоит ли продолжать сражаться. История действительно произвела на нее тяжелое впечатление, и я обещал поддержать ее, если она решит не сдаваться, но в конце концов она от этой идеи отказалась. Прекрасно понимала, чего стоит ее слово против его — он находится в гораздо более выгодном положении. Он уважаемый человек, директор учебного заведения, а она — симпатичная девчонка, которая носит слишком короткие юбки. Я с ней согласился. Она бы все равно ничего не добилась, кроме ненужной шумихи и разговоров.

— А есть какие-нибудь факты, указывающие на то, что директор приставал к ученицам?

— Я об этом не слышал.

— А не помнишь, как его звали?

— Алекс, я очень не хочу, чтобы ты втягивал в свои дела мою бывшую студентку.

— Обещаю никуда ее не втягивать.

— Ларнер. Майкл Ларнер.

— Психолог или психиатр?

— Администратор.

— Ты поддерживаешь связь с этой своей студенткой?

— Иногда. Как правило, когда ей нужно со мной посоветоваться. Она продолжила заниматься психологией. Закончила с отличием, получила степень доктора философии в Пенсильвании, потом аспирантура в Мичигане, вернулась сюда. У нее отличная практика в Вест-Сайде.

— А ты можешь попросить ее со мной поговорить? Молчание.

— Ты считаешь, что это важно?

— По правде говоря, Ларри, не знаю. Если тебе неловко ее просить, забудь.

— Дай мне подумать, — сказал он. — Я тебе позвоню.

— Это будет здорово.

— Здорово? — спросил он.

— Ты мне очень поможешь.

— Знаешь, — сказал он, — мы с тобой разговариваем, а я сижу задрав ноги, с расстегнутым ремнем, чтобы не давил на брюхо, и смотрю на бесконечные мили чистого белого песка. Я только что прикончил целую тарелку фаршированного перца с огромной кружкой пива. Потом громоподобно отрыгнул, и никто не стал бросать на меня укоризненных взглядов. Вот по мне, так это здорово.

Он позвонил через час.

— Ее зовут Эллисон Гвинн. Ты можешь с ней поговорить, но она категорически не хочет иметь дел с полицией.

— Никаких проблем, — сказал я.

— А вообще, — спросил он, — как у тебя дела?

— Все в порядке.

— Нам нужно как-нибудь пообедать вместе. С нашими дамами. Вот как только мы выберемся в город, тогда и встретимся.

— Отличная мысль, — сказал я. — Позвони мне, Ларри. И спасибо тебе.

— У тебя действительно все хорошо?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю… У тебя такой голос… не слишком уверенный. Может, просто дело в том, что мы с тобой давно не разговаривали.

Я позвонил доктору Эллисон Гвинн в ее кабинет в Санта-Монике.

Автоответчик доложил мне, куда я попал, но как только я назвал свое имя, то сразу услышал приятный женский голос:

— Это Эллисон. Так странно, Ларри вдруг позвонил и спросил, не соглашусь ли я поговорить с вами. Я читала несколько статей о контроле за болевыми ощущениями, и парочка из них были ваши. Я подрабатываю в приюте Святой Агнессы.

— Те статьи уже древняя история.

— Ничего подобного, — возразила она. — Люди и суть боли не меняются, большая часть того, о чем вы пишете, актуально и сейчас. Ларри сказал, что вы хотели поговорить о «Школе успеха». Я работала там очень давно… почти двадцать лет назад.

— Меня интересует как раз тот период времени.

— А что конкретно вас интересует?

Я рассказал ей про Кэролайн Коссак, снова не называя имени.

— Понятно, — протянула Эллисон. — Ларри сказал, что вы не станете вовлекать меня в полицейское расследование.

— Обещаю.

— Это очень важно, доктор Делавэр. Послушайте, сейчас я не могу с вами разговаривать, у меня через две минуты пациент, а потом групповое занятие в приюте. Вечером я читаю лекцию, но в промежутке у меня будет свободное время на обед — примерно часов в пять. Если хотите, присоединяйтесь. Как правило, я хожу в кафе «Морис» на Бродвее, рядом с Шестой, потому что это рядом с приютом.

— Я приду, — ответил я. — Большое вам спасибо.

— Никаких проблем, — сказала она. — Надеюсь.

Чтобы как-то скоротать время, я отправился на пробежку — но бежал слишком быстро и забрался слишком далеко. И в результате из последних сил вскарабкался по ступенькам, ведущим к двери моего дома. Я задыхался, умирал от жажды, но все равно первым делом проверил автоответчик. Дважды кто-то повесил трубку, а еще мне предлагали чрезвычайно выгодные условия кредита на покупку дома. Я нажал 69 и выяснил, кто мне звонил, — первой была какая-то женщина, которая говорила по-испански и набрала совсем не тот номер, а еще из лавочки на Монтана-авеню спрашивали, не заинтересуют ли Робин Кастанью новые шелковые модели из Индии.

— Наверное, мне следовало оставить сообщение, — гнусавым голосом ответила девушка на другом конце провода. — Но хозяин считает, что мы должны разговаривать с клиентами лично. Как вы думаете, Робин заинтересует наше предложение? В прошлом году она накупила целую кучу роскошных вещей.

— Я у нее спрошу, когда буду с ней разговаривать.

— Ну хорошо… знаете, а вы можете и сами к нам зайти. Сделать подарок. Если ей не понравится, мы вернем деньги. Женщины обожают сюрпризы.

— Правда?

— Конечно. Очень.

— Я запомню.

— Обязательно запомните. Женщины любят, когда мужчины делают им сюрпризы.

— Что-нибудь вроде короткого путешествия в Париж, — сказал я.

— Париж? — Она рассмеялась. — Можете мне устроить такой сюрприз, только Робин про это не говорите, ладно?

В четыре часа дня я вышел на задний дворик, промчался через сад и открыл дверь в студию Робин — прохладное сводчатое помещение. Немного походил там, вдыхая ароматы древесной пыли, лака, «Шанель № 19» и слушая эхо своих шагов. Она подмела пол, сложила инструменты и привела все в идеальный порядок.

Сквозь окна внутрь проникали лучи солнца — красивое место, где царит порядок. Похоже на гробницу.

Я вернулся в дом и просмотрел утреннюю газету. Мир не особенно изменился за это время, почему же я чувствую себя совсем другим человеком? В половине пятого я принял душ, надел синий блейзер, белую рубашку, чистые голубые джинсы и коричневые замшевые туфли. В десять минут шестого я вошел в кафе «Морис».

В маленьком ресторанчике царил полумрак, но я все же разглядел около полудюжины столиков, накрытых белыми скатертями, и стойку бара, сделанную из меди. Стены были обшиты каштановыми панелями, а потолок — жестью, украшенной чеканкой. Тихая, ненавязчивая музыка смешивалась с разговором трех официантов в белых передниках, которые годились мне в отцы. Я тут же вспомнил бистро на левом берегу Сены, где Робин рассказала мне о своих планах.

Я застегнул пиджак на все пуговицы и подождал, когда глаза окончательно привыкнут к полумраку. Единственным посетителем ресторанчика оказалась темноволосая женщина, которая сидела за центральным столиком и задумчиво смотрела в бокал бургундского. Она была в облегающем твидовом пиджаке цвета виски, кремовой блузке, длинной бежевой юбке с разрезом на боку и такого же цвета кожаных сапожках на довольно высоком каблуке. Большая кожаная сумка удобно устроилась на свободном стуле. Когда я подошел, она подняла голову и неуверенно улыбнулась.

— Доктор Гвинн? Алекс Делавэр.

— Эллисон.

Она поставила сумку на пол и протянула мне изящную руку. Я пожал ее и сел.

Эллисон Гвинн словно сошла с портрета работы Джона Сингера Сарджента[15]. Лицо цвета слоновой кости, высокие, с мягкими очертаниями и легким розовым оттенком скулы, большой сильный рот цвета кораллов. Огромные, умеренно подведенные голубые глаза под великолепно очерченными бровями разглядывали меня очень внимательно. Черные распущенные волосы окутывали плечи и доходили до середины спины. На одной руке я заметил браслет, украшенный бриллиантами, на другой — золотые часики. В ушах серьги из жемчуга, на шее золотая цепочка с камеей.

Она снова взяла в руки бокал. Хороший маникюр, ногти ровно такой длины, чтобы ее не обвинили в легкомыслии. Я знал, что Эллисон тридцать шесть или тридцать семь лет, но, несмотря на костюм, побрякушки и косметику, выглядела она на десять лет моложе.

— Спасибо, что уделили мне время, — сказал я.

— Я не знала, насколько вы пунктуальны, — проговорила Эллисон, — и потому сделала заказ только для себя. У меня до лекции есть час.

Такой же мягкий голос, как и по телефону. Эллисон помахала рукой, один из официантов оторвался от обсуждения чего-то очень важного, принес меню и остался стоять неподалеку.

— А что вы порекомендуете? — спросил я.

— Здесь отличные антрекоты. Я предпочитаю едва прожаренные, с кровью, но тут большой выбор и других блюд, если вы не любите мясо.

Официант переступил с ноги на ногу.

— Что будете пить, сэр? У нас прекрасный выбор пива. Я ожидал услышать галльский акцент, но оказалось, что

он коренной калифорниец — старик, который мальчишкой занимался серфингом, — и я вдруг поймал себя на том, что размышляю о будущем, когда бабушек будут называть Амбер и Хезер, а также Тони или Мисти.

— «Гролш», — ответил я. — И антрекот, прожарить умеренно.

Он отошел, Эллисон пригладила и без того безупречные волосы и поболтала вином в бокале. Она избегала смотреть мне в глаза.

— Чем вы занимаетесь в приюте? — спросил я.

— Ну, вы же знаете это место.

— Я слышал о нем.

— Работаю на общественных началах, — ответила она. — В основном помогаю персоналу. Вы по-прежнему в онкологии?

— Нет, и уже довольно давно. Эллисон кивнула и сделала глоток вина.

— Да, там не просто.

— А где вы преподаете? — спросил я.

— В университете, на курсах для взрослых. В этом семестре я читаю «теорию личности» и «человеческие отношения».

— Все это и еще практика. Похоже, у вас нет ни минуты свободного времени, — заметил я.

— Я трудоголик, — призналась Эллисон и радостно заулыбалась. — Гиперактивность, направленная на благо общества.

Прибыло мое пиво, и мы оба выпили. Я уже собрался перейти к делу, когда она сказала;

— Девушка, которую вы мне описали, Кэролайн Коссак? Я поставил на стол кружку.

— Вы ее знали?

— Значит, она.

— Как вы узнали?

— По вашему описанию.

— Она была такая заметная?

— О да.

— Что вы можете про нее рассказать?

— Боюсь, немного. Кэролайн выделялась благодаря тому, что на ее личном деле была приклеена розовая полоска, единственная, которую я видела в этой школе. А я держала в руках много личных дел, поскольку в то лето была у них там на побегушках. Выполняла поручения, забирала и относила разные папки и все такое. В школе использовали цветовую систему, чтобы предупредить персонал о том, что у ребенка есть медицинская проблема. Желтый — детский диабет, голубой — астма и тому подобное. Когда я спросила, что означает розовый цвет на личном деле Кэролайн Коссак, мне ответили, что речь идет о поведении. Высокая вероятность возникновения проблем. Когда вы сказали, что, возможно, совершено преступление, я сложила все вместе и сделала вывод.

— Значит, Кэролайн была склонна к насилию?

— Кто-то тогда так решил.

— А что конкретно вызвало у них беспокойство? — спросил я.

— Не знаю. Она ничего плохого не сделала за тот месяц, что я там проработала.

— Но розовая полоска на личном деле была только у нее?

— Да, — ответила Эллисон. — Тогда там училось не слишком много детей. Около тридцати. С тех пор «Школа успеха» не очень изменилась: она является убежищем для детей из богатых семей, которые не оправдали родительских ожиданий. Хронические прогульщики, наркоманы, упрямцы, живущие в своем собственном мире, мечтатели.

Если отбросить в сторону мечты, это Джейни и Мелинда, подумал я.

— Но, — продолжала Эллисон, — в основном все они были безобидными детьми. Если не считать того, что время от времени кто-нибудь потихоньку напивался или принимал наркотики. А так — никаких антиобщественных действий.

— Безобидные дети, которых заперли в специализированной школе, — заметил я.

— Ну, методы там были совсем не жестокими, — пояснила Эллисон. — Скорее пряник, чем кнут. Детьми занимались высокооплачиваемые воспитатели. Двери на ночь закрывали, но ощущения, что это тюрьма, не возникало.

— А что еще вы можете рассказать про Кэролайн?

— Она не казалась напуганной. Я ее запомнила пассивной и очень тихой. Вот почему меня удивил розовый цвет, предупреждавший о поведенческих проблемах.

Эллисон облизнула губы и отодвинула бокал с вином.

— Вот и все, что я могу вам рассказать. Я была студенткой, работала на добровольных началах, только что закончила школу и поступила в университет, и не задавала вопросов. — Она чуть склонила голову, огромные голубые глаза серьезно смотрели на меня. — Воспоминания о «Школе успеха» не самое приятное, что было на этой неделе. Ларри рассказал вам про Ларнера?

Я кивнул.

— Если бы то же самое случилось сегодня, — сказала она, — можете не сомневаться, я бы так просто не сдалась. Возможно, обратилась бы в газеты, добилась, чтобы школу закрыли, не успокоилась бы, пока не восторжествовала справедливость. Но я не виню себя за то, что тогда отказалась от борьбы. Ну хорошо… вы давно работаете на полицию?

— Пару лет.

— Вам трудно?

— В каком смысле? — спросил я.

— Ну, например, они все такие важные — представители власти.

— Главным образом я имею дело с одним детективом, — ответил я. — Он мой близкий друг.

— Понятно, — проговорила она. — Значит, вы удовлетворены своей работой.

— Такое случается.

— В каких аспектах?

— Попытка объяснить необъяснимое.

Эллисон сложила на столе руки. Множество украшений, но ни одного кольца. Почему я обратил на это внимание?

— Если не возражаете, — сказал я, — я бы хотел задать вам еще несколько вопросов про Кэролайн.

— Валяйте, — ухмыльнувшись, разрешила Эллисон.

— Вы много с ней общались — лично?

— Напрямую — нет. Но мне разрешали присутствовать на занятиях групповой психотерапии. Она была в одной из таких групп. Обычные сеансы, во время которых руководитель пытался вызвать Кэролайн на разговор, но она всегда молчала, смотрела в пол и делала вид, что не слышит. Однако я видела, что она притворяется. Когда Кэролайн волновалась, у нее начинали дергаться мышцы лица.

— А что ее огорчало?

— Любое персональное обращение.

— А внешне как она выглядела?

— Такой пристальный интерес через столько лет, — проговорила Эллисон. — Что она сделала?

— Возможно, ничего, — ответил я. — Извините, что отвечаю уклончиво, но я и сам почти ничего не знаю. — И расспрашиваю вас неофициально. — Большая часть моей работы напоминает археологические раскопки в местах, выбранных случайным образом. Мы проводим предварительное расследование.

Эллисон взяла бокал обеими руками.

— И не будет никаких кровавых подробностей? Какая жалость. — Она рассмеялась, продемонстрировав идеальные зубы. — Если честно, не уверена, что я на самом деле хочу знать. Ладно, Кэролайн внешне… вы понимаете, это будет картинка, нарисованная семнадцатилетней девочкой. Невысокая, немного похожа на мышку… немного слишком пухлая, неаккуратная. Прямые волосы… тускло-коричневые, вот такой длины. — Эллисон показала на свои плечи. — Они всегда казались грязными. Прыщи… что еще? Держалась она так, словно что-то давило ей на плечи. Детям разрешали одеваться, как они захотят, но Кэролайн всегда носила одинаковые бесформенные платья, похожие на старушечьи халаты. Интересно, где она их брала?

— Специально носила уродливую одежду, — заметил я. — Похоже на депрессию.

— Определенно.

— Она общалась с другими детьми?

— Нет, Кэролайн сторонилась детей и всегда была одна. Она казалась какой-то сонной, словно уходила в свой собственный мир. Думаю, сегодня, взглянув на нее, я бы сказала, что она больна шизофренией.

— Но ее считали потенциально агрессивной.

— Считали.

— А как она проводила время?

— По большей части сидела в своей комнате одна, неохотно шла в столовую, потом возвращалась назад — тоже одна. Когда я проходила мимо нее по коридору, то улыбалась и здоровалась, но старалась держаться от нее подальше все из-за той розовой полоски на личном деле. Мне кажется, пару раз она кивнула в ответ, но часто даже не поднимала глаз.

— Ей давали какие-нибудь лекарства?

— Я не читала ее карточку. Но сейчас, когда вы спросили… думаю, что это возможно.

— Руководитель группы, который пытался вызвать Кэролайн на разговор, вы не помните его имени?

— Джоди Лэвери, — ответила Эллисон. — Она была клиническим социальным работником. Когда у меня возникли проблемы с Ларнером, она меня поддержала. Много лет спустя мы случайно встретились на конференции и в конце концов подружились. Но вам не удастся с ней поговорить. Она умерла два года назад. И мы с ней никогда не обсуждали Кэролайн. Кэролайн Коссак была скорее пустым местом, а не интересной личностью. Если бы не розовая полоска, я, возможно, никогда не обратила бы на нее внимание. По правде говоря, единственный…

— Мадам, сэр, — прервал нас официант.

Он поставил на стол тарелки, и нам пришлось заняться мясом.

— Отлично, — сказал я, прожевав первый кусок.

— Рада, что вам нравится.

Эллисон нацепила на вилку кусочек картофеля фри.

— Вы что-то собирались сказать.

— Разве?

— Вы говорили про то, что Кэролайн была незаметной. А потом сказали: «По правде говоря, единственный…»

— Хм… ах да. Единственный человек, с которым, как я видела, она разговаривает, был уборщик. Уилли… черный парень… Уилли Бернс. Я запомнила имя, поскольку его звали как Роберта Бернса, а я тогда подумала, что он совсем не похож на шотландца.

— Он обращал особое внимание на Кэролайн?

— Думаю, можно сказать и так. Пару раз я замечала, как они с Кэролайн болтали о чем-то в коридоре, но, увидев меня, тут же шарахались друг от друга, и Уилли возвращался к работе. А однажды Уилли выходил из комнаты Кэролайн с ведром и шваброй в руках. Он тут же принялся объяснять, что ее вытошнило и он зашел, чтобы убрать. Я его ни о чем не спрашивала. Звучало это как-то не слишком правдоподобно. Впрочем, Бернс долго в школе не продержался. Он работал, а потом вдруг исчез, и Кэролайн снова осталась одна.

— Исчез, — проговорил я.

— Мне показалось, что как-то уж слишком быстро.

— А вы не помните, какой был месяц?

— Думаю, август. Я работала там в августе. Джейни Инголлс убили в начале июня.

— Сколько лет было Уилли Бернсу?

— Не намного больше, чем Кэролайн. Может, двадцать или двадцать один. Я тогда подумала: хорошо, что кто-то обращает на нее внимание. А вам что-нибудь про него известно?

Я отрицательно покачал головой.

— Вы не читали карточку Кэролайн, но, может, слышали разговоры о том, почему Кэролайн отправили в «Школу успеха»?

— Думаю, по той же причине, что и других детей: они не смогли взять высокую планку, установленную для них родителями. Я хорошо знаю этот мир, Алекс. Выросла в Беверли-Хиллз, мой отец был помощником генерального прокурора. Я думала, что хочу чего-нибудь попроще и никогда не вернусь в Калифорнию.

— Ларри сказал, вы учились в Пенсильвании.

— Да, мне там очень понравилось. Потом я провела пару лет в Анн-Арбор, вернулась в Пенсильванию, где преподавала. Моя бы воля, я бы никогда оттуда не уехала. Но я вышла замуж за парня из Уортона, а он получил фантастическое предложение от «Юнион ойл» здесь, в Калифорнии, и я вдруг обнаружила, что мы поселились в огромном комплексе в Уилшире, а я вернулась в Калифорнию.

— Значит, в результате все закончилось хорошо. Эллисон нацепила на вилку кусочек мяса и обмакнула в соус. Подержала немного в воздухе, а потом положила на тарелку.

— Все действительно было прекрасно, но однажды, три лета назад, мой отец проснулся в четыре утра от ужасных болей в груди, и мама в страшной панике позвонила нам. Мы с Грантом — так звали моего мужа — бросились к ним и отвезли папу в больницу. Пока с ним занимались, Грант куда-то отошел. Я была занята, успокаивала маму и ждала, что скажут врачи про папу, и не обратила на это внимания. Наконец нам сообщили, что ничего страшного с отцом не приключилось — всего лишь приступ гастрита — и мы можем забрать его домой. Тут появился Грант, и по выражению его лица я поняла, что произошло что-то нехорошее. Мы с ним не стали ничего обсуждать, пока не отвезли родителей домой.

А потом он сказал мне, что уже довольно долго чувствует себя плохо — у него сильно болит желудок. Он решил, что из-за стрессов на работе, надеялся, что боли пройдут, ел антациды, как конфеты, целыми пачками, не хотел меня тревожить. А потом боль стала невыносимой. Поэтому, пока мы возились с папой, он нашел знакомого доктора, они вместе играли в гольф в Пенсильвании, и попросил сделать ему рентгеновский снимок. Они обнаружили затемнения повсюду. Редкая опухоль в желчных протоках, которая распространилась на весь организм. Через пять недель я стала вдовой и вернулась к родителям.

— Мне очень жаль. Эллисон отодвинула тарелку.

— С моей стороны было невежливо вываливать все это на вас. — Она снова робко улыбнулась. — Но вы сами виноваты — вы прекрасный слушатель.

Чисто инстинктивно я потянулся к Эллисон и погладил ее руку. Она сжала мои пальцы, затем медленно убрала руку, взяла свой бокал и выпила, глядя мимо меня.

— Сегодня я читаю лекцию о посттравматическом шоке. Послушайте, Алекс, я была рада с вами познакомиться и желаю вам удачи в вашем расследовании. Но мне пора.

Она подозвала официанта и, несмотря на ее протесты, я заплатил за наш обед. Эллисон достала из сумочки золотую пудреницу и губную помаду, подкрасила губы, а потом внимательно изучила свое лицо в зеркале. Мы встали из-за стола. Я думал, она окажется высокой, но на трехдюймовых каблуках Эллисон оказалась не больше пяти футов и пяти дюймов роста. Еще одна симпатичная малышка.

Как Робин.

Мы вышли из ресторана вместе. У Эллисон был черный десятилетний «ягуар» с откидывающимся верхом. Она быстро села в машину, сорвалась с места и умчалась, глядя на дорогу прямо перед собой.