Книга убийств

ГЛАВА 32

Зеленый «БМВ» Николаса Хансена стоял перед домом на Северной Роксбери-драйв. Вдоль улицы были высажены вязы, которым приходилось бороться за выживание. Некоторые деревья сдались, и их почерневшие ветки отбрасывали черные тени на чистые тротуары. В Беверли-Хиллз царила обычная тишина, которую нарушали лишь садовники, подравнивающие траву на лужайках перед роскошными особняками.

Майло сидел в новой взятой напрокат машине — серый «олдсмобиль» — в шести домах к северу от ничем не примечательного особняка Хансена. К моменту, когда я выключил двигатель, Майло успел подойти к моей машине.

— Новые колеса, — заметил я.

— Разнообразие — мой девиз, — проворчал он. Бледное лицо Майло блестело от пота.

— Что заставило тебя сменить автомобиль?

— Входя в контакт с Хансеном, мы сильно рискуем. Если он продолжает общаться с прежними приятелями, нам следует ждать серьезных неприятностей. Если нет, мы можем не извлечь из беседы ни малейшей выгоды.

— Но ты решил с ним встретиться.

Майло вытащил носовой платок и вытер лоб.

— Мы зашли в тупик. К тому же я не говорил, что поступаю умно.

Мы подошли к владениям Хансена. Майло прищурился и заглянул в окошко «БМВ».

— Чисто. Он содержит машину в отличном состоянии. Когда Майло остановился возле двери и нажал кнопку

звонка, мне показалось, что ему хочется что-нибудь сломать.

Дверь открыл сам Николас Хансен в старых черных брюках, белых кроссовках, с немного рассеянным выражением лица. На пальцах виднелись следы коричневой и красной краски, но других указаний на его профессию я не заметил. Он оказался высоким и худощавым, с неожиданно пухлым лицом, и выглядел скорее на пятьдесят, чем на сорок. Мягкая шея, глаза цвета речного ила, сероватый рот, окруженный морщинами, лысый череп с синими венами и жалкими остатками волос. Кризис среднего возраста успел согнуть его плечи. Мне он почему-то показался похожим на разочаровавшегося адвоката, взявшего выходной.

Майло показал полицейский жетон, и мутные глаза Хансена оживились. Однако голос у него оказался тихим и невнятным.

— Полиция? А в чем дело?

Я стоял за спиной Майло, но все же ощутил пары алкоголя в дыхании Хансена.

— Средняя школа, — сказал Майло, его голос прозвучал резко, и он даже не добавил смягчающего «сэр».

— Средняя школа? — Хансен заморг amp;ч, и испачканные пальцы левой руки коснулись лысого черепа, словно на него обрушился приступ мигрени.

— «Королевская рать», — добавил Майло.

Хансен опустил руку и потер пальцы, счищая краску.

— Не понимаю, о чем вы говорите — я работаю.

— Это важно, — сказал Майло, продолжая держать перед собой руку с полицейским жетоном и вынуждая Хансена сделать шаг назад.

— «Королевская рать»? — спросил Хансен. — Но это же было очень давно.

Майло тут же заполнил пространство, освобожденное Хансеном.

— Тот, кто забывает прошлое, обречен проживать его снова и снова.

Рука Хансена метнулась в сторону и вцепилась в дверь. Он покачал головой:

— Я вас не понимаю, джентльмены.

Он был проспиртован насквозь, а по сизому носу можно было изучать капиллярную сеть.

— С радостью вам все поясню, — заявил Майло, повернул руку с жетоном, и солнечный свет отразился от его полированной поверхности. — Полагаю, вы не хотите вести разговор на виду у всех?

Хансен отступил еще на шаг. Майло был всего на дюйм выше, но ему каким-то образом удалось еще сильнее увеличить разницу в росте.

— Я художник, и моя работа в самом разгаре, — продолжал возражать Хансен.

— А у меня в разгаре расследование убийства.

Рот Хансена приоткрылся, и мы увидели неровные пожелтевшие зубы. Он со стуком захлопнул рот, посмотрел на часы, а потом оглянулся через плечо.

— Я большой поклонник живописи, — сообщил Майло. — Особенно немецкого экспрессионизма — в нем столько тревоги.

Хансен посмотрел на него и вновь отступил. Майло продолжил странный танец, вновь оказавшись всего в нескольких дюймах от растерянного лица Хансена.

— Надеюсь, это не займет много времени, — пробормотал Хансен.

В доме оказалось прохладно и сумрачно, сильно пахло камфарой. Керамические плитки, которыми был вымощен коридор, переходили в узкую лестницу с бронзовыми перилами. Потолок высотой в тринадцать футов пересекали резные дубовые балки, успевшие покрыться трещинами и почернеть. Стены были вручную оштукатурены в темные оттенки желтого. Часть небольшого размера окон украшали витражи со сценами из Нового Завета, что и создавало сумрачную атмосферу. Сквозь цветные панели внутрь проникали радужные блики. Тяжелая, темная и неуклюжая мебель. Никаких произведений искусства на стенах. Помещение напоминало запущенную церковь.

Николас Хансен показал на продавленный диван, обитый грубой декоративной тканью, а сам уселся в старое кожаное кресло и сложил руки на коленях.

— Я действительно не понимаю, чего вы хотите.

— Давайте начнем с «Королевской рати», — предложил Майло. — Вы ведь помните о ней?

Хансен посмотрел на дешевые электронные часы с черным пластиковым ремешком.

— У вас сегодня напряженный день? — поинтересовался Майло.

— Я буду вынужден прервать разговор с вами, если моя мать проснется. Она умирает от рака толстой кишки, а у сиделки сегодня выходной.

— Сожалею, — сказал Майло, но я не услышал в его голосе сочувствия.

— Ей восемьдесят семь, — сказал Хансен. — Я родился, когда ей было сорок пять. Меня всегда мучил вопрос, как скоро я стану сиротой. — Он поправил рукав рубашки. — Да, я помню «Королевскую рать». Но почему вы пытаетесь связать меня с ними после стольких лет?

— Ваше имя всплыло во время расследования. Хансен вновь продемонстрировал желтые зубы, в глазах

отразилась напряженная работа мысли.

— Мое имя всплыло в процессе расследования убийства?

— Весьма отвратительного убийства.

— Вы говорите о недавнем событии? Майло скрестил ноги.

— Дело пойдет быстрее, если вопросы буду задавать я. Другой бы ощетинился. Однако Хансен сидел смирно,

как послушный ребенок.

— Да, конечно. Просто… «Королевская рать» была глупой школьной выдумкой.

Его голос звучал все более невнятно, взгляд устремился к потолочным балкам.

Уступчивый человек. К тому же он успел немало выпить, что облегчало задачу Майло.

Майло вытащил блокнот. Когда он щелкнул колпачком ручки, Хансен вздрогнул.

— Начнем с самых простых вещей. Вы были членом «Королевской рати»?

— Я бы хотел знать, как вы… не имеет значения, давайте побыстрее с этим покончим, — сказал Хансен. — Да, я являлся членом клуба. Последние два года обучения. Мой отец работал в «Стандард ойл», и мы часто переезжали, жили на Восточном побережье. Когда мне оставалось учиться два года, отца перевели в Лос-Анджелес, и мы поселились в Вествуде. Этот переезд сбил меня с толку. Да и возраст тяжелый — вы меня понимаете? Я злился на родителей, которые заставили меня оторваться от привычной обстановки, потерять прежних друзей. Я всегда был послушным сыном — единственный ребенок, рано повзрослевший. Наверное, мне захотелось вырваться из-под родительской опеки, и «Королевская рать» показалась прекрасным средством.

— Почему?

— Потому что они были настоящими бездельниками, — ответил Хансен. — Дети богатых родителей, которые только и делали, что напивались и употребляли наркотики. Школа стала лишь средством для создания вполне законного клуба — ведь отец одного из них владел недвижимостью и позволил школе использовать пустующие территории для сбора средств — мытья машин, продажи выпечки, ну и тому подобное. Однако члены клуба участвовали только в вечеринках.

— Отец, владеющий недвижимостью, — задумчиво проговорил Майло. — Вэнс Коури.

— Да, отец Вэнса.

Голос Хансена стал громче, стоило ему произнести слово «отец», и Майло ждал, когда последует продолжение. Однако Хансен молчал, и тогда Майло спросил:

— Когда вы в последний раз видели Вэнса Коури?

— На выпускном вечере в средней школе, — ответил Хансен. — С тех пор я не поддерживал связи ни с кем из них. Вот почему ваш визит меня удивил.

Он вновь посмотрел вверх. Однако Майло никак не отреагировал на попытки Хансена избавиться от незваных гостей.

— Значит, после окончания школы вы никого из них не видели? — спросил Майло. — Ни разу?

— После того как мы окончили школу, я переехал, а они остались в Лос-Анджелесе. Меня приняли в Колумбийский университет. Мой отец хотел, чтобы я поступил в школу бизнеса, но мне наконец удалось выбраться из-под его влияния, и я занялся антропологией. На самом деле меня интересовало искусство, но этого отец бы не перенес. Он был очень мной недоволен, хотя мать меня поддерживала.

Хансен в третий раз посмотрел на часы, а потом обратил взгляд в сторону лестницы. Единственный ребенок, рассчитывающий, что мать придет к нему на помощь.

— Вы так и не ответили на мой вопрос, — упрямо гнул свою линию Майло. — Вы встречались с кем-нибудь из «Королевской рати» после окончания школы?

Мутные глаза Хансена вновь обратились к потолку, а уголки губ задрожали. Он попытался скрыть это улыбкой. Скрестил ноги, словно имитировал позу Майло. Получилось довольно глупо.

— Я ни разу не встречался с Вэнсом, Коссаками или Брэдом Ларнером. Но среди них был еще один парень — Люк Чепмен — впрочем, все это происходило двадцать лет назад. Люк… но что именно вас интересует?

Голос Майло стал низким, в нем появилась угроза.

— Что вы хотели сказать про Люка? Хансен ничего не ответил.

— Вы же знаете, он мертв, — напомнил Майло. Хансен кивнул:

— Очень печально.

— Так что вы хотели о нем сказать?

— Он не отличался особым умом.

— А когда вы с ним встречались?

— Послушайте, — сказал Хансен, — вам необходимо понять, что к чему. Люк… Честно говоря, он был туповатым. Однако я всегда считал его лучшим из всей компании. Вот почему… ваше расследование как-то связано с тем, что он утонул?

— Когда вы видели Чепмена?

— Только один раз, — ответил Хансен.

— Когда?

— В первый год моего обучения в университете.

— В каком месяце?

— Во время зимних каникул. В декабре.

— То есть за несколько недель до того, как Чепмен утонул.

Хансен побледнел и вновь поднял глаза к потолку. Он съежился в кресле и стал каким-то маленьким. Да, врать он не умеет. Живопись подходит ему куда больше, чем бизнес. Майло захлопнул блокнот, вскочил на ноги, подошел к Хансену и положил руку на спинку кресла. Казалось, еще немного, и Хансен упадет в обморок.

— Расскажите нам о вашей встрече, — сказал Майло.

— Вы хотите сказать, что Люка убили? Столько лет назад… и кого вы подозреваете?

— Расскажите нам о встрече с Люком.

— Я… это… — Хансен потряс головой. — Я бы с удовольствием выпил — вам принести что-нибудь?

— Нет, но вы можете подкрепить свои силы.

Хансен оперся о ручки кресла и встал. Через двойные двери Майло последовал за ним в соседнее помещение. Когда они вернулись, Хансен двумя руками держал хрустальный бокал, наполовину наполненный виски. Когда он сел, Майло вновь занял свою позицию перед ним. Хансен посмотрел на него снизу вверх, сделал большой глоток и потер уголки глаз.

— Начните с места встречи.

— Здесь — у меня в доме. — Хансен опустошил бокал. — Мы с Люком не поддерживали никаких отношений. Я уже и думать забыл о средней школе. Они были глупыми парнями. Глупыми богатыми парнями, и мысль о том, что они казались мне крутыми, меня смешила. Я приехал с Восточного побережья, был смертельно напуган из-за необходимости сменить образ жизни в совершенно новом для себя мире.

Загорелые тела, широкие улыбки, социальные различия… Калифорния меня достала. Мы с Люком изучали мировую историю. Он провалился — Люк, огромный светловолосый тупица, едва умел читать. Мне стало его жаль, и я попытался ему помочь, давая бесплатные уроки. Он был скучноватым, но добрым парнем. Здоровенный, как холодильник, он никогда не занимался спортом, предпочитая алкоголь и наркотики. В этом и заключалась главная идея клуба. Его члены всячески подчеркивали, что ничем не интересуются, кроме вечеринок и веселого времяпрепровождения. В тот период моей жизни такая безудержная лень выглядела привлекательной. Поэтому я с радостью ухватился за предложение Люка вступить в клуб. Мое одиночество закончилось.

— А как к вам отнеслись остальные?

— Ну, не могу сказать, что меня приняли с распростертыми объятиями, но в целом вполне прилично, — сказал Хансен. — Мне пришлось пройти испытание. Я должен был их перепить. Тут проблем не возникло, однако я никогда не чувствовал себя свободно в их компании. Возможно, они это понимали, поскольку ближе к окончанию школы стали… сторониться меня. К тому же все упиралось в деньги. Они считали меня богатым — ходил слух, что мой отец владеет нефтяной компанией. А когда я рассказал правду, они во мне разочаровались.

Хансен покатал бокал в ладонях и опустил взгляд.

— Ну, слушайте дальше, я расскажу вам о себе. — Он сделал глубокий вдох. — Постараюсь быть кратким: все второе полугодие предпоследнего класса и начало последнего я проводил с ними много времени, потом наши отношения стали затухать. А когда я поступил в Колумбийский университет, и вовсе прекратились. Парни из «Королевской рати» собирались жить в Лос-Анджелесе на деньги своих родителей и продолжать веселиться.

— Вы вернулись домой на каникулы, и к вам зашел Люк Чепмен?

— Да, без предупреждения, — ответил Хансен. — Я практически не выходил из дома, сидел в своей комнате и рисовал. Люк пришел без звонка, и моя мать его впустила.

Хансен вновь принялся крутить в руках бокал.

— Чего хотел Люк? — спросил Майло. Хансен бессмысленно посмотрел на него.

— О чем вы говорили, Николас?

— Он выглядел ужасно, — покачав головой, пробормотал Хансен. — Растрепанный, грязный — от него ужасно пахло. Я не понимал, что происходит. Потом Люк сказал: «Ник, дружище, ты единственный мне помогал, мне снова нужна твоя помощь». Сначала я подумал, что какая-то девушка забеременела от него и он хочет, чтобы она избавилась от ребенка. «Что я могу для тебя сделать?» — ответил я. И тут он разрыдался. Люк раскачивался, сидя на стуле, всхлипывал и повторял, что все пропало.

Хансен поднял бокал.

— Могу я налить себе еще? Майло повернулся ко мне.

— Бутылка на кухонном столе. Мы с Николасом подождем здесь.

Я зашел на кухню и налил в бокал на два пальца солодового виски из бутылки, стоявшей на столике. Желтые стены, старые белые бытовые электроприборы, металлический стол, пустая сушилка для посуды. Я открыл холодильник. Пакет с молоком, запотевшая пачка бекона, миска с затвердевшей овсяной кашей. И никаких запахов пищи, лишь легкий аромат камфары. Полупустая бутылка виски. Николас Хансен равнодушно относился к пище, он был одиноким алкоголиком.

Когда я вернулся в комнату, оказалось, что Майло с равнодушным видом просматривает записи в своем блокноте, игнорируя Хансена, который застыл в неподвижности. Я вручил ему бокал, он тут же вцепился в него и сделал большой глоток.

— Люк разрыдался, — напомнил Майло.

— Я спросил, что случилось, но вместо ответа Люк вытащил сигарету с марихуаной и попытался ее закурить. Я вырвал сигарету у него из рук и спросил: «Ты что это вытворяешь?» Вероятно, я говорил довольно резко, поскольку он сжался и ответил: «О, Ник, мы попали в настоящую задницу». И после этого он все рассказал.

Хансен допил второй бокал виски.

— Продолжайте, — предложил Майло.

Хансен посмотрел в пустой бокал, словно рассчитывая что-то найти на дне, но покачал головой и поставил бокал на журнальный столик.

— Он рассказал мне, что у них была грандиозная вечеринка, где-то в Бель-Эйр, в пустом доме…

— Кому он принадлежал?

— Он не сказал, я не спрашивал, — ответил Хансен. — Я не хотел знать.

— А почему? — спросил Майло.

— Потому что переехал и давно забыл о них…

— Что Чепмен рассказал о вечеринке? — резко спросил Майло.

Хансен молчал. Он отвел глаза в сторону. Мы ждали.

— О Господи! — пробормотал он.

— Да, действительно, — сказал Майло. Хансен схватил бокал.

— Мне бы не помешало…

— Нет, — резко возразил Майло.

— На вечеринке была убита девушка. Мне необходимо выпить.

— Как звали девушку?

— Я не знаю!

Радужная оболочка глаз Хансена стала влажной, напомнив мне болотную зыбь.

— Вы не знаете, — повторил Майло.

— Люк лишь сказал, что ситуация вышла из-под контроля, все ужасно надрались и принялись выделывать разные штуки с девушкой, а потом все потеряли голову — а девушка вдруг оказалась мертвой.

— Выделывать разные штуки, — угрюмо повторил Майло. Молчание.

— Вдруг? — не унимался Майло.

— Так он сказал, — пробормотал Хансен.

— А от чего произошла эта нежданная смерть, Ник? Хансен прикусил губу.

— Ну, давай! — рявкнул Майло.

Хансен вздрогнул и вновь принялся крутить в пальцах бокал.

— Пожалуйста — я не знаю, что произошло, — Люк не знал, как это получилось. В том-то все и дело. Он был смущен, потерял чувство реальности.

— А что он рассказал о девушке?

— Он сказал, что Вэнс ее связал, и они с ней развлекались, а потом вдруг потекла кровь. Кровавая сцена, как в фильмах ужасов, которые мы часто смотрели, когда учились в школе. «Намного хуже, Ник, — сказал Люк. — Это намного страшнее, когда кровь течет по-настоящему». Мне стало тошно, и я сказал: «Какого черта, о чем ты говоришь?» А Люк продолжал лепетать что-то невнятное, постоянно повторяя, что они попали в настоящую задницу.

— Кто?

— Они все. «Королевская рать».

— А имя девушки он так и не назвал?

— Он сказал, что никогда ее раньше не видел. Ее знал Вэнс, он ее заметил и притащил. В буквальном смысле. Положил на плечо и принес в подвал. Она почти ничего не соображала.

— В подвал дома, в котором была вечеринка?

— Да, именно там они… развлекались с ней.

— Развлекались с ней, — повторил Майло.

— Я стараюсь точно повторять то, что говорил Люк.

— А Люк принимал участие в изнасиловании? Хансен пробормотал что-то невнятное.

— Повторите, — резко приказал Майло.

— Он не знал наверняка, но потом сказал, что, наверное, да. Он и сам плохо соображал — был под кайфом. Как и все остальные. Он плохо помнил подробности, только повторял, что это было настоящим кошмаром.

— Особенно для девушки, — заметил Майло.

— Я не хотел ему верить, — продолжал Хансен. — Я приехал из Йеля всего на десять дней. Мне совсем не хотелось слушать бредовые истории Люка. И я пришел к выводу, что случившееся ему просто приснилось — нечто вро; галлюцинации. К тому же Люк постоянно был под кайфо?

— Вы говорили, что он просил вас о помощи. О како помощи шла речь?

— Он не знал, что ему делать. А мне самому тогда был двадцать два года — какой совет я мог ему дать? — Пальщ Хансена вцепились в бокал. — Он выбрал ужасно неудач ный момент для визита. Специалисты говорили, что у мен есть талант, и мне удалось достойно поговорить с отцом. 1 то время мне были совсем не нужны всякие… ужасы. Я име. право не принимать в этом участия. И не понимаю, почем вы полагаете…

— И вы просто отмахнулись от него, — заявил Майло. –Что вы сказали Люку?

— Нет, не так, — возразил Хансен. — Я не отмахивался а предложил Люку пойти домой и проспаться. И еще я сказал, чтобы он ничего никому не говорил. Пообещал все обдумать и связаться с ним.

— Он вас послушался? Хансен кивнул:

— Мои слова… он хотел услышать именно их. Люк поблагодарил меня. После того как он ушел, я сказал себе, что он перебрал наркотиков. Я ужасно хотел забыть о том, что он мне наболтал. В тот год со мной произошло одно удивительное событие — я начал заниматься живописью. Моим учителем стал эмигрант из Австрии, чудом избежавший смерти в нацистском лагере. Он рассказывал чудовищные истории об уважаемых гражданах, которые утверждали, будто они не знали о том, что происходило вокруг. Он называл их лжецами. В Вене все радовались, когда Гитлер пришел к власти, и закрывали глаза на творившиеся вокруг ужасы.

Я помню, как однажды он сказал: «Австрийцы убедили себя, что Гитлер — немец, а Бетховен — австриец». И я не забыл его слов. Мне не хотелось быть таким же, как они. Поэтому я пошел в библиотеку и проверил газеты за тот период, о котором говорил Люк. Но в них ничего не оказалось. Ни одной статьи, ни единого слова о девушке, убитой в Бель-Эйр. Поэтому я решил, что Люк все придумал.

Плечи Хансена опустились. Он позволил себе слабо улыбнуться. Пытался расслабиться. Майло молчал, и я видел, что Хансен вновь напрягся.

— Теперь вы хотите сказать, что убийство…

— Вы говорили с Люком еще раз после его визита? Вы выполнили свое обещание?

— А что я мог ему сказать?

— И что же произошло дальше?

— Я вернулся в Йель.

— Чепмен пытался связаться с вами в Йеле?

— Нет.

— Когда вы в следующий раз приехали в Лос-Анджелес?

— Прошло несколько лет. Следующим летом я отправился во Францию.

— Вы старались не возвращаться в Лос-Анджелес?

— Нет, — возразил Хансен. — Просто меня интересовали совсем другие вещи.

— Какие именно?

— Мне хотелось стать художником.

— Когда вы вернулись в Лос-Анджелес?

— Через три года, когда заболела мать.

— А где выжили до этого?

— В Нью-Йорке, Коннектикуте, Европе. Я пытался как можно больше времени проводить в Европе. В Умбрии, там свет…

— А как насчет Австрии? — осведомился Майло. Хансен сильно побледнел.

— Вы вернулись домой, чтобы ухаживать за матерью.

— Да, это единственная причина. Когда она умрет, я продам дом и найду себе тихое место.

— Между тем, — продолжал Майло, — вы и ваши старые приятели вновь стали соседями…

— Они мне не приятели…

— …они вас не тревожат? Ведь вы теперь знаменитый художник, а банде убийц известно, что вы вернулись в Лос-Анджелес?

— Ну, не настолько я знаменит, — покачал головой Хансен. — Обо мне знают только специалисты. Я рисую. Заканчиваю одну картину и начинаю следующую. Я никогда не верил, что убийство действительно произошло.

— А что вы подумали, когда узнали, что Чепмен утонул?

— Несчастный случай или самоубийство.

— Почему самоубийство?

— Он казался ужасно расстроенным.

— Самоубийство из-за угрызений совести? — спросил Майло.

Хансен ничего не ответил.

— Вы считали, что у Чепмена были галлюцинации, однако покинули Лос-Анджелес, даже не попытавшись убедить его, что ничего не произошло.

— Но это не мое… чего вы от меня хотите?

— Подробностей.

— О чем?

— Об убийстве.

— Мне больше нечего сказать.

— Почему Чепмен испытывал угрызения совести, если ничего не произошло?

— Не знаю, я не умею читать чужие мысли! Вся эта история — настоящее безумие. В течение двадцати лет о ней ни слова не написали в газетах, а теперь вдруг такой интерес!

Майло обратился к записям в своем блокноте.

— Как вы узнали о смерти Чепмена?

— Мать написала в своем еженедельном письме.

— И что вы тогда почувствовали?

— А как вы думаете? Я чувствовал себя ужасно. Как еще я мог себя чувствовать?

— Вы чувствовали себя ужасно, а потом обо всем забыли.

Хансен поднялся на ноги. В уголках рта появились белые комочки слюны.

— А что я должен был сделать? Пойти в полицию и повторить сомнительную историю, рассказанную утонувшим Люком, который употреблял наркотики? Мне было двадцать два года, видит Бог, что я мог сделать?

Майло холодно посмотрел на него, и Хансен вновь опустился в кресло.

— Судить других легко.

— Давайте вернемся к подробностям убийства, — предложил Майло. — Девушку изнасиловали в подвале. А где, по словам Чепмена, ее убили?

Хансен с тоской посмотрел на Майло.

— Он сказал, что рядом с домом находилось крупное поместье, но там никто не жил. Они решили перенести девушку туда. Люк сказал, что она потеряла сознание. В лесу они принялись рассуждать о том, как заставить ее молчать, — ведь она могла на них донести. Тогда и дошло…

— До крови.

Хансен закрыл лицо руками и шумно втянул в себя воздух.

— Кто «они»? — уточнил Майло.

— Все, — не убирая рук от лица, ответил Хансен. — Вся «Королевская рать».

— Кто именно? Назовите имена.

— Вэнс и Люк, Харви и Боб Коссаки, Брэд Ларнер. Вся компания.

— «Королевская рать», — повторил Майло. — Парни, с которыми вы больше не встречаетесь. Парни, которые живут рядом, но совсем вас не тревожат.

Хансен опустил руки.

— А мне следует их опасаться?

— А вам не кажется странным, — осведомился Майло, — что за три года вашей жизни в Лос-Анджелесе вы ни разу с ними не столкнулись?

— Город большой, — пожал плечами Хансен. — Настолько большой, насколько вы сами того хотите.

— Разве вы не вращаетесь в тех же кругах?

— Я веду замкнутый образ жизни и редко выхожу из дома. Все необходимое мне доставляют — продукты, чистое белье. Живопись и врачи, которые лечат мать, — вот и весь мой мир.

Тюрьма, подумал я.

— А вы следили за жизнью остальных членов клуба? — спросил Майло.

— Я знаю, что Коссаки занимаются строительными подрядами — видел их имена на строительных площадках. Вот, пожалуй, и все.

— А чем занимается Вэнс Коури?

— Понятия не имею.

— Брэд Ларнер?

— Аналогично.

Майло что-то записал в блокнот.

— Значит, ваши приятели притащили неизвестную девушку в соседний особняк и стали выделывать с ней всякие штуки, полилась кровь.

— Они не были моими приятелями.

— Кто убил девушку?

— Люк не сказал.

— А как насчет изнасилования? Кто стал инициатором?

— Он… у меня создалось впечатление, что в нем участвовали все.

— Но Чепмен не был уверен, участвовал ли он сам?

— Возможно, он лгал. Или отрицал, не знаю. Люк не был жестоким — но я могу себе представить, что он последовал за остальными. Однако сам по себе он никогда не стал бы насильником. Он сказал, что чувствовал… себя парализованным — словно его вдруг отказались слушаться ноги. «Я не мог пошевелиться, Ник. Словно я попал в зыбучие пески», — так он сказал.

— А остальные были способны на групповое изнасилование и убийство?

— Не знаю… я считал их клоунами… может быть. Я лишь хочу сказать, что Люк был самой настоящей тряпкой. Большой светловолосый ребенок.

— А остальные?

— Остальные не были тряпками.

— Итак, они убили девушку, чтобы заставить ее молчать? — уточнил Майло.

Хансен кивнул.

— Но этим дело не ограничилось, Николас. Если бы вы видели тело, то сразу бы все поняли. Вы бы не стали рисовать такое.

— О Господи! — тихо проговорил Хансен.

— А Люк Чепмен не сказал, кто первым предложил убить девушку?

Хансен покачал головой.

— А вы не могли бы сделать предположение? — настаивал Майло. — Если вспомнить всех членов клуба.

— Вэнс, — без колебаний ответил Хансен. — Он был лидером и самым агрессивным из всех. Именно Вэнс выбрал девушку из тех, кто пришел на вечеринку. Если бы мне пришлось строить догадки, то я бы сказал, что именно он начал ее резать.

Майло захлопнул блокнот и наклонился вперед.

— А кто сказал, что девушку резали, Николас? Хансен побелел.

— Вы сказали… вы сказали, что на тело было страшно смотреть.

— Чепмен сказал, что девушку резали, верно?

— Возможно.

Майло встал, медленно подошел к Хансену и остановился всего в нескольких дюймах от застывшего в ужасе художника. Он поднял руки, словно хотел защититься.

— Что еще вы от нас скрываете, Николас?

— Ничего! Я стараюсь изо всех сил…

— Старайтесь лучше, — перебил его Майло.

— Я стараюсь! — Голос Хансена сорвался на визг. — Прошло двадцать лет. Вы заставляете меня вспоминать о вещах, которые я пытался забыть. Я не хотел знать никаких подробностей тогда, не хочу и сейчас.

— Потому что вы любите красивые вещи, — сказал Майло. — Чудесный мир искусства.

Хансен прижал руки к вискам и отвернулся. Майло опустился на одно колено и заговорил в правое ухо Хансена.

— Расскажите о том, как ее резали.

— Да. Чепмен сказал, что девушку начали резать. Плечи Хансена поднимались и бессильно опускались, он заплакал.

Некоторое время Майло молчал.

— А потом? — наконец спросил он.

— Они начали прижигать ее сигаретами. Люк сказал, что он слышал, как шипела кожа… О Господи! Я думал, он…

— Все придумал.

Хансен всхлипнул и вытер нос рукавом, его голова опустилась на грудь. Затылок был блестящим и морщинистым, как консервированное сало.

— Они прижигали ее сигаретами — а потом?

— Вот и все. Больше мне нечего добавить. Люк говорил, что происходящее напоминало игру, — ему пришлось так думать, чтобы окончательно не сойти с ума. Он повторял, что смотрел и пытался убедить себя, что перед ним надувная кукла и они с ней развлекаются. Он сказал, что все это продолжалось нестерпимо долго, пока кто-то — мне кажется, он назвал Вэнса, я не могу поклясться, но мне так кажется — не сказал, что она мертва и им нужно избавиться от тела. Они завернули ее во что-то и засунули в багажник «ягуара» Вэнса, а потом где-то выбросили.

— Не кажется ли вам, Николас, что описание выглядит слишком подробным для галлюцинации?

Хансен ничего не ответил.

— В особенности, — не унимался Майло, — для такого глуповатого парня, как Чепмен. Неужели он был склонен к фантазиям?

Хансен продолжал молчать.

— Куда они ее отвезли, Николас?

— Я не знаю — проклятие, почему об этом не было ни слова в газетах?

Хансен сжал руку в кулак и поднял на уровень груди, словно хотел придать своим словам больше веса.

Майло слегка отклонился в сторону, но продолжал угрожающе нависать над Хансеном. Тот беззвучно плакал.

— А что они делали потом?

— Заказали кофе, — ответил Хансен. — Где-то в Голливуде. Кофе с пирогом. Люк сказал, что пытался есть, но его вырвало в туалете.

— Какой пирог?

— Я не спрашивал. Почему ничего не было в газетах?

— А вы сами как думаете, Николас?

— О чем вы? — удивился Хансен.

— Ну, вы же неплохо знали своих приятелей, как вы объясняете отсутствие информации об убийстве в газетах?

— Я не понимаю, на что вы намекаете.

Майло встал, потянулся, покрутил головой и подошел к окну. Он остался стоять спиной к Хансену.

— Подумайте о мире, в котором вы живете. Николас. Вы удачливый художник. Вы получаете тридцать или даже сорок тысяч долларов за картину. Кто покупает ваши произведения?

— Тридцать тысяч не такая уж большая сумма за картину, — возразил Хансен. — Если сравнить с…

— Это большие деньги за одну картину, — перебил Майло. — Кто их покупает?

— Коллекционеры, но я не понимаю, какое отношение…

— Да-да, люди со вкусом и все такое. Но сорок штук за современную картину — тут речь идет не о простых коллекционерах.

— Ну да, люди среднего класса, — сказал Хансен. Майло резко повернулся к нему.

— Люди с деньгами, Николас, — с усмешкой сказал он. Мутные глаза Хансена округлились.

— Вы хотите сказать, что кто-то дал взятку, чтобы убийство замяли? Неужели такое возможно? Но тогда почему же оно всплыло теперь? Почему именно сейчас?

— Попробуйте объяснить сами.

— Ничего не приходит в голову.

— А вы подумайте.

— Кто-то заинтересован в том, чтобы предать эти факты огласке? — предположил Хансен. Он поднял голову. — В игру включились большие деньги? Вот что вы пытаетесь мне сказать?

Майло вернулся к дивану, уселся и вновь открыл блокнот.

— Большие деньги, — продолжал Хансен. — Иными словами, я поступил как настоящий осел, когда согласился разговаривать с вами. Вы застали меня врасплох и использовали… — Тут его лицо просветлело. — Но вы все испортили. Вам следовало предложить мне пригласить адвоката, а так то, что я сказал, не будет принято судом…

— Вы слишком много смотрите телевизор, Николас. Мы обязаны предложить вам адвоката, если намерены вас арестовать. У нас есть для этого причина, Николас?

— Нет, нет, конечно, нет… Майло посмотрел на меня.

— Пожалуй, нам так и следует поступить. Препятствие к исполнению правосудия является преступлением. — Он вновь обратился к Хансену. — Подобное обвинение — вне зависимости от того, будете вы осуждены или нет, — изменит вашу жизнь. Но если вы согласитесь сотрудничать с нами…

Глаза Хансена засверкали. Он провел рукой по редким волосам за ушами.

— У меня есть основания для беспокойства, не так ли?

— Из-за чего?

— Из-за них. Господи, что я наделал? Я застрял в Лос-Анджелесе, но мне нельзя уезжать, я не могу оставить мать…

— В любом случае уезжать вам не следует, Николас. Если вы вели себя честно и рассказали нам все, что знали, мы постараемся обеспечить вам безопасность.

— Вам плевать на меня. — Хансен встал. — Уходите, мне нужно побыть одному.

Майло не шелохнулся.

— А нельзя взглянуть на вашу картину?

— Что?!

— Я и в самом деле люблю живопись, — заявил Майло.

— Моя студия является частным владением, — угрюмо заявил Хансен. — Уходите отсюда!

— Никогда не показывайте дураку незаконченную работу?

Хансен сделал несколько нетвердых шагов и глухо рассмеялся.

— Вы совсем не дурак. Вы потребитель. Как вы живете с собой?

Майло пожал плечами, и мы направились к двери. Положив руку на ручку двери, Майло остановился и проговорил:

— Кстати, картины на вашем сайте просто великолепны. Как французы называют натюрморты — natur morte? Мертвая природа?

— А теперь вы пытаетесь меня унизить.

Майло распахнул дверь, и Хансен сказал ему в спину:

— Ладно, взгляните. Но у меня в студии лишь одна незаконченная картина.

Мы поднялись вслед за ним по узкой лестнице с латунными перилами и оказались на длинной площадке с толстым зеленым ковром. Три спальни с одной стороны и одна дверь, ведущая в северное крыло. На ковре стоял поднос с завтраком. Чайник и три пластиковые тарелки: желе цвета крови, вареное очищенное яйцо и какая-то коричневая гранулированная масса.

— Подождите здесь, — сказал Хансен, — мне нужно проведать мать. — Он на цыпочках подошел к двери, приоткрыл ее, заглянул внутрь и вернулся к нам. — Она все еще спит. Ладно, пошли.

Его студия находилась в самой южной спальне — небольшой комнатке, объем которой увеличили за счет приподнятых балок и застекленной крыши, пропускавшей внутрь лучи южного солнца. Пол из твердой древесины выкрашен в белый цвет, мольберт тоже. Белый лакированный шкафчик, белый футляр с набором красок и кистями, стеклянные кувшины, наполненные скипидаром и растворителем. Цветные точки краски, выдавленной на белую фарфоровую палитру, трепетали на белом фоне, точно экзотические бабочки.

На мольберте стояла картина размером одиннадцать на четырнадцать дюймов. Хансен сказал, что работа еще не закончена, но мне показалось, что делать ему тут больше нечего. В центре композиции располагалась изысканная бело-голубая китайская ваза эпохи Мин, выписанная с такой тщательностью, что мне захотелось ее потрогать. Вдоль вазы шла трещина с зазубринами, а внутри стоял огромный букет великолепных ярких цветов — художнику удалось заставить их сиять внутренним светом благодаря фону, сделанному жженой умброй, переходившей в черный цвет ближе к краю.

Орхидеи и пионы, тюльпаны и ирисы, а также другие цветы, названия которых я не знал. Яркие цвета, светящиеся полоски, роскошные лепестки, зеленые листья, червеобразные завитки, с вкраплениями зловещих сгустков сфагнума. Излом на вазе показывал на неизбежность начинающегося взрыва. Цветы, что может быть прекраснее? Однако букет Хансена, пламенеющий, великолепный и хвастливый, говорил о чем-то другом.

Мерцающие прозрачные оттенки, лепестки, слегка увядшие по краям. И наступающий из мрака неизбежный процесс разложения.

Сквозь отверстие в потолке кондиционер нагнетал в комнату искусственно отфильтрованный воздух, но я ощутил аромат гниения: от картины исходил отвратительный влажный запах разложения.

Майло вытер лоб и спросил:

— Вы рисуете без натуры.

— Все у меня в голове, — ответил Хансен. Майло подошел к мольберту.

— Вы смешиваете краску и лак? Хансен посмотрел на него.

— Только не говорите, что вы и сами рисуете.

— Я не способен провести прямую линию. — Майло наклонился над картиной и прищурился. — Напоминает фламандскую школу — или художника, увлеченного фламандцами, вроде Северина Роезена. Но вы лучше Роезена.

— Едва ли, — сказал Хансен, которого не тронул комплимент Майло. — Я теперь много меньше, чем был до того, как вы вторглись в мою жизнь. Вы меня унизили. Я сам себя унизил. Вы действительно будете меня защищать?

— Я сделаю все, что в моих силах, если вы станете с нами сотрудничать. — Майло выпрямился. — Люк Чепмен упоминал еще кого-нибудь, кто присутствовал при убийстве? Кого-то из участников вечеринки?

Мясистое лицо Хансена задрожало.

— Только не здесь. Пожалуйста.

— Последний вопрос, — сказал Майло.

— Нет. Он больше никого не упоминал. — Хансен сел у мольберта и закатал рукава. — Вы будете меня защищать, — сказал он безжизненным голосом. Потом выбрал тонкую кисточку из собольего меха и провел по ней пальцами. — Я буду работать. Мне нужно решить несколько реальных задач.