Когда мы вышли из офиса Немерова, за «севильей» остановилась машина дорожного патруля.
— По-быстрому сваливаем, — сказал Майло, и мы бросились к моей машине.
Дверца вражеского автомобиля открылась, и появился патрульный, который держал в руках свой прибор, порожденный не иначе как злым гением, но я сорвался с места, прежде чем он начал нажимать на кнопки.
— Едва ноги унесли, — заметил Майло.
— А я думал, у тебя есть отмазка, — сказал я.
— Отмазка — штука эфемерная.
Я завернул за угол и направился в сторону участка.
— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил он.
— О чем?
— О поведении Джорджи.
— Я первый раз в жизни видел Джорджи.
— И все же.
— Мне показалось, что он занервничал, когда ты упомянул Бернса.
— Точно. Вообще-то он человек уравновешенный и ругается не часто. А сегодня как-то уж чересчур разошелся.
— Возможно, разволновался, когда ты напомнил ему про убийство отца.
— Может быть.
— Ты хотел бы знать, разобрался ли он с Бернсом. Никогда не узнаешь.
— А я думал, ты у нас специалист и умеешь чувствовать и понимать людей.
— Очищение через внутреннее восприятие, — проворчал я, остановившись на парковке для персонала участка, но не выключая двигателя.
Майло остался на месте, подтянув свои длинные ноги и упершись руками в сиденье.
— Будь проклят Швинн, — заявил он наконец.
— Это-то как раз легко, — заметил я. — Если дело действительно в Швинне.
— Решил взяться за свои штучки, — мрачно прокомментировал он.
— А для чего еще нужны друзья?
Через несколько минут Майло заговорил снова:
— При чем тут «Книга убийств»? Если он действительно намеревался помочь, почему не позвонил и не рассказал то, что знал?
— Может быть, хотел, чтобы мы еще на что-то обратили внимание — не только на фотографию Джейни?
— На что?
— Понятия не имею, но, думаю, нам стоит еще раз взглянуть на альбом.
Майло промолчал и даже не подумал выйти из машины.
— Итак? — сказал я.
— Итак… я думаю, не съездить ли нам в «Школу успеха», может, узнаем что-нибудь новенькое про современные методы обучения.
— Это дело тебя не отпускает?
— Не знаю.
Мы проехали по Пико, выбрались на Мотор, миновали Ранчо-Парк и оказались на Шевиот-Хиллз. Днем «Школа успеха» выглядела не лучше, чем вечером, в темноте. Светлая штукатурка оказалась небесно-голубой. На парковке стояло еще несколько машин, тут и там болтались небольшие группы подростков, которые, когда мы притормозили у тротуара, не обратили на нас ни малейшего внимания.
Майло позвонил в звонок у ворот, которые открылись перед нами без лишних вопросов. Еще один звонок, и мы вошли в дверь. В вестибюле пахло освежителем воздуха и кукурузными чипсами. По одну сторону коридора, который заканчивался неярко освещенной комнатой для ожидания, где никто никого не ждал, находилась конторка, а по другую — дверь с надписью: «Администрация». Кремовые стены украшали натюрморты в блестящих металлических рамках, изображавшие цветы, на полу лежал ковер сливового цвета, на журнальных столиках из тика аккуратной стопочкой высились журналы, а рядом с ними стояли белые, очень мягкие кресла. Сквозь застекленную двойную дверь в дальнем конце коридора виднелся еще один коридор и снующие повсюду дети.
За конторкой сидела молодая индианка в персикового цвета сари, которую удивил, но нисколько не испугал жетон Майло.
— И что вы хотите узнать? — вежливо поинтересовалась она.
— Мы ведем расследование, — весело объявил Майло. Пока мы ехали, он был напряжен и всю дорогу молчал, но сейчас его словно подменили. Он причесался, поправил галстук и держался как человек, которого что-то необычайно интересует.
— Расследование? — переспросила девушка.
— Нам нужно посмотреть списки ваших учеников, мэм.
— В таком случае вам следует поговорить с мисс Балдассар. Это наш директор.
Девушка ушла, потом вернулась и сказала:
— Сюда, пожалуйста.
Она указала на дверь на противоположной стороне коридора. Мы вошли в приемную, и секретарь провела нас в чистенький кабинет, где за столом сидела женщина лет сорока, с пепельными волосами. Когда мы переступили порог, она погасила сигарету.
Майло показал ей свой жетон, и женщина представилась:
— Марлен Балдассар.
Худая, загорелая, вся в веснушках, впалые щеки, карие с золотистыми искорками глаза, и острый, точно кинжал, подбородок. Строгий голубой костюм, отделанный белым кантом, висел на ней как мешок. Пепельные волосы едва прикрывали шею и торчали в разные стороны, точно перья. На одной руке золотое обручальное кольцо, на другой — огромные черные часы в пластмассовом корпусе, в таких можно нырять под воду. На цепочке на шее очки в черепаховой оправе. Большая стеклянная пепельница, стоящая на столе, наполовину заполнена окурками со следами помады. По краю шла надпись: «Отель «Мираж», Лас-Вегас». Все остальное пространство на столе занимали книги, бумаги, фотографии в рамках. А еще блестящая серебристая гармоника.
Марлен Балдассар заметила, что я на нее смотрю, взяла гармонику двумя пальцами, сыграла пару нот, улыбнулась и положила ее на место.
— Это для снятия напряжения. Я пытаюсь бросить курить, но у меня не очень получается.
— Старые привычки, — сказал я.
— Очень старые. Да, я испробовала все средства. Мне кажется, что я насквозь пропитана никотином. — Она провела рукой по краю гармоники. — Шоба сказала мне, что вы проводите расследование. Кто-то из наших воспитанников попал в историю?
— Похоже, такая возможность вас не удивляет, — заметил Майло.
— Я работаю с детьми вот уже двадцать лет. Меня очень трудно удивить.
— Вы здесь двадцать лет, мэм?
— Три — здесь, семнадцать — в суде по делам несовершеннолетних, в государственных учреждениях для умственно отсталых, программы предотвращения группового насилия.
— Вам тут нравится?
— По большей части, — ответила Марлен Балдассар. — Но порой работа в государственных учреждениях приносит удовлетворение. Приходится попусту тратить массу сил, но иногда в куче мусора удается отыскать бриллиант, и тогда это здорово. Работа здесь предсказуема. В целом дети вполне приличные. Испорченные, но неплохие. Мы специализируемся на серьезных проблемах обучения — хронические неудачи в школе, сложные случаи дислексии, дети, которые не воспринимают материал. Наша цель состоит в том, чтобы дети смогли прочитать, что написано в бумагах мелким шрифтом. Поэтому, если вас интересует кто-то из моих нынешних подопечных, я буду сильно удивлена. Мы стараемся держаться подальше от детей, представляющих опасность с точки зрения поведения в обществе, с ними слишком много возни.
— Дети находятся здесь двадцать четыре часа в сутки? — спросил Майло.
— Нет, разумеется, — ответила она. — У нас же не тюрьма. Они ездят домой на выходные, зарабатывают увольнительные. Итак, кто вас интересует и что вы хотите узнать?
— По правде говоря, — проговорил Майло, — мы хотели бы немного углубиться в историю. Нас интересуют события двадцатилетней давности.
Марлен Балдассар откинулась на спинку кресла и принялась теребить очки.
— Прошу меня простить, но мы не имеем права говорить о своих выпускниках. Проблема с нынешним учеником — совсем другое дело, если тот, кто сейчас находится в стенах нашего заведения, представляет опасность для себя или для окружающих. Закон требует, чтобы в таких вопросах я оказывала вам помощь.
— Школы не обладают правом на конфиденциальность, мэм.
— А психотерапевты обладают. В личных делах наших учеников имеются записи, сделанные специалистами, которые не подлежат разглашению. Я бы с радостью вам помогла, но…
— А как насчет сведений о персонале? — спросил Майло. — Нас, среди прочего, интересует один человек, который здесь работал. Уж его-то личное дело мы можем посмотреть?
Балдассар продолжала теребить очки.
— Думаю, да, но… двадцать лет назад? Не уверена, что оно сохранилось.
— Есть только один способ проверить, мэм.
— А как звали человека, который вас интересует?
— Уилберт Лоренцо Бернс.
На усыпанном веснушками лице ничего не отразилось. Балдассар взяла в руки телефонную трубку, задала несколько вопросов, а потом сказала:
— Подождите здесь.
Она вернулась через несколько минут с листком розовой бумаги в руках.
— Бернс, Уилберт Л., — сказала она и протянула листок Майло. — Это все, что у нас есть. Уведомление об увольнении. Он продержался три недели. С третьего по двадцать четвертое августа. Уволен за прогулы. Посмотрите сами.
Майло прочитал листок и вернул директору.
— А что сделал мистер Бернс?
— Он находится в розыске. Главным образом он нарушал законы о наркотиках. Странно, но, когда Бернс работал здесь, он имел условный срок за распространение наркотиков. И его должны были судить за попытку продать героин.
Балдассар нахмурилась.
— Поразительно. Ну, сейчас такого бы не случилось.
— Вы придирчиво относитесь к подбору персонала?
— Уж наркоторговец мимо меня не проскользнет.
— Похоже, предыдущий директор был не таким требовательным, — заметил Майло. — Вы его знаете? — Его зовут Майкл Ларнер.
— Я знакома только со своей предшественницей. Доктор Ивлин Луриа. Очень приятная женщина. Она ушла на пенсию и уехала в Италию, кажется, ей не меньше восьмидесяти. Мне рассказывали, что ее назначили директором, поскольку она имеет медицинское образование. В мою же задачу входило решение организационных вопросов. — Она ткнула пальцем в гармонику. — Вы хотите сказать, что Бернс продавал ученикам наркотики?
— А у ваших учеников есть проблемы с наркотиками?
— Прошу вас, детектив, — проговорила Балдассар. — Мы имеем дело с детьми, у которых низкая самооценка и материальная свобода. Не нужно иметь высшего образования, чтобы понять, что такие проблемы есть. Но, поверьте мне, я не допускаю, чтобы всякие мерзости попадали за наши ворота. Ну а насчет того, что происходило двадцать лет назад…
Она взяла в руки гармонику, потом снова положила ее на стол.
— Если это все…
— По правде говоря, наше расследование касается не только Уилли Бернса. Нас интересует ученица, которая была с ним дружна. Ее звали Кэролайн Коссак.
Балдассар вытаращила на нас глаза и фыркнула — думаю, этот звук означал смех, но вид у нее был совсем не радостный.
— Давайте выйдем отсюда, — сказала она. — Я покурю на улице, не хочу никого травить.
Она провела нас через двойные стеклянные двери мимо десяти комнат, некоторые были открыты, и нашим глазам представали не слишком аккуратно убранные постели, валяющиеся на полу мягкие игрушки, плакаты с изображением звезд кино и рока, музыкальные центры, гитары, книги, сложенные на маленьких деревянных столах. Парочка подростков, устроившись на кровати, слушала музыку через наушники, один мальчик отжимался, а девочка читала журнал, нахмурив брови и старательно шевеля губами.
Мы прошли вслед за Марлен Балдассар под задней лестницей, где она толкнула дверь с надписью «Выход», и оказались в аллее за зданием школы. Около блочной стены из шлакобетона стояли два мусорных контейнера. Неподалеку пристроилась девица с роскошным бюстом; она упиралась локтями в стенку, а бедрами прижималась к высокому, коротко остриженному парню, у которого штаны держались где-то под животом и нависали грязными складками над незашнурованными спортивными туфлями. Он был ужасно похож на пугало, которое вот-вот развалится на части. Парень собирался поцеловать свою подружку, но она ему что-то сказала, он обернулся и нахмурился.
— Привет, ребята, — поздоровалась с ними Балдассар. Парочка с ничего не выражающими лицами снялась с места и скрылась за углом.
— Кажется, мы им помешали, — сказала Балдассар. — Я почти чувствую себя виноватой.
Примерно в десяти футах над стеной шли провода, и я слышал, как жужжит в них электричество. Над нами пролетел голубь. Балдассар прикурила и жадно затянулась.
— Могу я рассчитывать на конфиденциальность? — спросила она.
— Я бы хотел дать вам такое обещание, — начал Майло. — Но если вам известно про преступление…
— Нет, тут совсем другое. Я никогда не видела дочь Коссаков, хотя знаю, она здесь училась. Но что касается ее семьи… ну, скажем, они не слишком здесь популярны.
— И почему же, мэм? Балдассар курила и качала головой.
— Думаю, если вы начнете копать, все равно узнаете.
— А где мне следует копать?
— Вы намекаете на то, что я должна сделать за вас вашу работу?
— Я на все согласен, мэм. Она улыбнулась:
— Архивы округа. Я расскажу вам все, что мне известно, но имейте в виду: я вам ничего не говорила, хорошо?
— Хорошо.
— Я вам верю, детектив.
— Спасибо, мэм.
— И хватит постоянно повторять это ужасное «мэм». Пожалуйста, — попросила она. — У меня начинает появляться ощущение, будто мы с вами играем в какой-то древней пьесе.
— Хорошо, мисс…
Балдассар отмахнулась от него рукой с сигаретой.
— Ну, если совсем коротко — несколько лет назад, семнадцать или восемнадцать, «Школа успеха» оказалась в очень тяжелом материальном положении из-за инвестиций в несостоятельные проекты. В совет входили надутые древние кретины, которые весьма старательно оберегали свои личные состояния, но исключительно легкомысленно относились к фондам «Школы успеха». Помните историю с бросовыми облигациями? Совет директоров нанял финансового менеджера, и тот поменял акции «Школы успеха», имевшие высокий курс, на гору бумажек, которые, как выяснилось чуть позже, ничего не стоили.
В тот момент они получили вполне приличные прибыли, на бумаге доход школы выглядел впечатляюще, и совет директоров решил, что «Школа успеха» станет самоокупаемым предприятием. Потом все рухнуло. Но менеджер еще более осложнил положение школы, когда взял одну ссуду под недвижимость и купил дополнительные акции с оплатой части суммы за счет кредита. Когда все полетело к чертям собачьим, «Школа успеха» оказалась в очень тяжелом положении и была на грани потери права выкупа заложенного имущества.
— Богатые надутые кретины это допустили?
— Богатые надутые кретины состояли в совете, чтобы чувствовать себя благородными и чтобы их имена появлялись на страницах светских хроник во время главного сезона. Что еще хуже — у директора возникли собственные проблемы. Я имею в виду вашего мистера Ларнера. Мне все это известно от Ивлин Луриа. Она ввела меня в курс дела, без особых деталей, перед тем как отбыть в Европу. Однако она мне намекнула, что проблемы носили сексуальный характер. Произошло что-то такое, от чего членам совета директоров сильно не поздоровилось бы — в глазах общественного мнения.
— Значит, школа должна была вот-вот закрыться, а совет директоров сражаться за нее не собирался.
— Господи, надеюсь, все это не выйдет наружу после стольких лет! Я мечтала, что смогу здесь немного отдохнуть.
— Мисс Балдассар, никто не узнает о нашем разговоре. А теперь скажите мне, почему Коссаков здесь не любят.
— Потому что они пришли на выручку — как белые рыцари на белых конях, — а потом оказалось, что они самые настоящие мерзавцы.
— Отец Кэролайн?
— Отец Кэролайн и ее братья. Эта троица владела каким-то агентством недвижимости, они организовали переговоры с банком и выторговали более выгодный процент залога, а затем получили в собственные руки «Школу успеха». Некоторое время они исправно выплачивали деньги и не задавали никаких вопросов. А через несколько лет объявили, что намерены закрыть школу, поскольку она не приносит прибыли и они не могут позволить, чтобы земля пропадала просто так. Они купили соседние участки и собирались перестраивать весь квартал.
Марлен Балдассар бросила себе под ноги окурок и затоптала его носком туфли.
— «Школа успеха» продолжает стоять на своем месте, — заметил Майло. — Как это произошло?
— Угрозы, обвинения, адвокаты. Совет директоров и Коссаки в конце концов сумели договориться, но членам совета пришлось раскошелиться, чтобы откупиться от Коссаков. Судя по тому, что мне рассказали, самое отвратительное заключалось в том, что Кэролайн Коссак приняли в школу в качестве любезности семье. Таких, как она, сюда не брали.
— Почему?
— Она была психически нездорова — серьезные проблемы с поведением, а не с обучением.
— Попечение в условиях лишения свободы? — спросил я.
— Да, но ради нее правила изменили. А потом ее семья так поступила со школой.
— А у вас остались какие-нибудь документы, касающиеся Кэролайн?
Балдассар колебалась.
— Я должна посмотреть. Подождите здесь, пожалуйста. Она снова вошла в здание.
— Интересно, Майкл Ларнер имел отношение к тому, что Коссаки пытались прикрыть школу? — проговорил я. — После того как совет его уволил, он мог затаить на них обиду.
Майло пнул ногой мусорный контейнер. Над нами пролетел очередной голубь. За ним целых три.
— Летающие крысы, — проворчал Майло едва слышно, но птицы его, похоже, услышали, потому что умчались в разные стороны.
Марлен Балдассар вернулась. В одной руке она держала новую сигарету, в другой — розовый ящик с карточками.
— Личного дела я не нашла. Только данные относительно того, сколько времени она провела в школе.
Майло взял у нее из рук карточку.
— Поступила 9 августа, выбыла 22 декабря. Здесь не сказано куда.
— Не сказано, — подтвердила Балдассар.
— Вы не храните старые карты?
— Храним. Она должна быть здесь. — Марлен Балдассар внимательно посмотрела на Майло. — Вы не удивлены?
— Как и вас, меня уже давно трудно удивить, мисс Балдассар. Я хочу попросить вас об ответной услуге: не говорите, пожалуйста, никому о нашем визите. Ради всеобщего блага.
— Никаких проблем, — ответила директор, глубоко затянулась и выпустила колечко дыма. — Я думала, сегодня мне предстоит легкий день, а вы вернули меня в прошлое.
— Как это?
— Напомнили о проблемах, которые невозможно решить при помощи кредитной карточки и фонетического метода обучения чтению.