Я рассказал Берту об убийстве Джейни Инголлс, не упоминая имен, мест действия и «Книгу убийств». Но скрывать имя Майло счел бессмысленным. Берт Гарри-сон встречался с Майло и даже давал ему показания во время расследования дела о несчастной любви.
Пока я говорил, он не спускал глаз с моего лица. Когда я закончил, Берт сказал:
— Эта девушка — та, что отравила собаку, — выглядит настоящим чудовищем.
— В лучшем случае она неадекватна.
— Сначала собака, потом человек… типичная схема… впрочем, у тебя есть только свидетельство соседки.
— Отклонения в поведении в медицинской карте девушки согласуются с показаниями соседки. Она выделялась среди других учеников школы, Берт. Вероятно, ее семья потянула за веревочки — и она там оказалась. Так девушку удалось спрятать на время расследования убийства.
Он сложил руки на коленях.
— И ничего не известно о другой возможной жертве… вероятно, Майло пытается ее отыскать.
— Да, пока нам ничего не удалось выяснить, — кивнул я. — Скорее всего она мертва. А девушка с отклонениями бесследно исчезла. В газетах о ней никаких упоминаний. Похоже, семья продолжала дергать за веревочки.
— Заботливые, — усмехнулся Берт.
— По части укрытия улик и пособничества.
— Хм… Алекс, если Майло отстранили от расследования двадцать лет назад, как ему удалось получить дело обратно?
— Он ведет расследование неофициально, — ответил я. — По просьбе человека, который знал, что мы работаем вместе, и не сомневался, что я все передам Майло.
— О чем ты говоришь, Алекс?
Я задумался о том, сколько могу ему рассказать. Потом поведал про «Книгу убийств» и ее возможную связь с Пирсом Швинном.
— Пирс? — переспросил он. — Так вот почему ты здесь.
— Вы его знали?
— Да. Я знаком и с Мардж, его женой. Милая женщина.
— Мы с Майло побывали на ее ранчо несколько дней назад, — сказал я. — Весьма вероятно, что альбом заполнил снимками Швинн, однако Мардж утверждает, будто он фотографировал только ландшафты.
— Утверждает? — удивился Гаррисон. — Вы ей не верите?
— Нам показалось, она говорила правду.
— Я бы ей поверил, Алекс.
— Почему?
— Потому что она честная женщина.
— А Швинн?
— О нем я также не могу сказать ничего плохого.
— А вы хорошо его знали, Берт?
— Встречались изредка. В городе — в магазинах, в Маленьком театре.
— А вы не знаете кого-нибудь, кому он мог доверять — кроме Мардж? Человеку, которому Швинн отдал «Книгу убийств»? Альбом отправили на мой адрес через семь месяцев после его смерти.
— А ты уверен, что за ней стоит Пирс?
— Снимки сделаны на месте преступления для ПДЛА[19] и скорее всего похищены из старых досье. Швинн увлекался фотографией, часто носил с собой камеру и делал собственные снимки места преступления. Кроме того, Мардж сказала, что она купила для Пирса три одинаковых альбома для фотографий с обложками из синей кожи в магазине «О'Нила и Чапина». Она показала нам два альбома, а третий исчез, и Мардж не знает, куда он мог пропасть. Вот почему я вернулся сюда. Я намеревался поговорить с владельцем магазина, чтобы выяснить, продавал ли он другие альбомы.
— Владелец, — отозвался Берт, — это симпатичная женщина по имени Роберта Бернштейн, сейчас она в Европе.
«О'Нил и Чапин» ее любимая игрушка. — Он прижал прямой указательный палец к губам. — Создается впечатление, что это дело рук Пирса…
— Но?
— Никаких но, Алекс. Ты представил серьезные доводы.
— Как вы думаете, кому он мог передать альбом?
Берт скрестил ноги и принялся задумчиво теребить край брючины.
— Я видел только одного человека рядом с Пирсом — Мардж. Могу лишь повторить: сомневаюсь, что она в этом замешана.
— Потому что она честный человек.
— Следует учитывать, что Пирс старался ее оберегать. Не могу себе представить, чтобы он мог подвергнуть Мардж опасности.
— Вы говорите так, словно хорошо их знали, — заметил я.
Он улыбнулся:
— Я психиатр. И мне позволено теоретизировать. Нет, мы не ходили друг к другу в гости, но у нас маленький городок. И мы постоянно встречаемся с одними и теми же людьми. Вероятно, я делаю выводы по бессознательной жестикуляции и мимике Пирса, когда они находятся рядом.
— Он старался ее защищать?
— Да, это бросалось в глаза. Мардж его поведение нравилось. Мне это представляется интересным. Она никогда прежде ни с кем не жила. Ее семья с давних пор поселилась в нашем городке, и она уже много лет управляла ранчо в одиночку. Люди определенного возраста привыкают к своему образу жизни и не слишком охотно его меняют. Однако Мардж была довольна. Швинн тоже.
— Вам известно, что Пирс работал детективом?
— Мардж говорила, — ответил Берт. — Вскоре после того, как они стали жить вместе. Кажется, в театре. В вестибюле, во время антракта. Она представила меня, и мы начали беседовать о банковском ограблении — в газетах напечатали, что после перестрелки преступникам удалось скрыться. Мардж сказала что-то вроде: «Если бы Швинн продолжал работать, он бы их нашел».
— И как отреагировал Пирс?
— Если я не ошибаюсь, то никак. Он ничего не сказал. Впрочем, он почти всегда предпочитал помалкивать.
Майло описывал Швинна как человека агрессивного, склонного много говорить. За двадцать лет он мог сильно измениться.
— Мардж говорила, что Пирс обрел покой.
— Ну, ей лучше знать… Значит, Швинн был напарником Майло. Любопытно. Наш мир тесен.
— А что вы можете сказать относительно его смерти? Он упал с лошади.
Берт изменил позу, потер ладонью розовую щеку, а потом его рука скользнула по изящной концертине.
— Ты подозреваешь, что несчастный случай тут ни при чем? Но почему, Алекс?
— Потому что мой разум так работает.
— Понятно, — сказал он.
Мне показалось, что я слышу смех Майло.
— Мир тесен, — повторил Берт. — Вот и все, что я могу тебе сказать… хочешь чаю, Алекс? Подожди, ты ведь играешь на гитаре, верно? У меня есть то, что может тебя заинтересовать. Гавайская арфа-гитара Кнудсена, сделанная в начале века. Быть может, ты знаешь, как настроить инструмент?
Спальня для гостей оказалась заполненной музыкальными инструментами и древними подставками для нот. Некоторое время я слушал, как он играет на скрипке и рассуждает о музыке, ритмах и культуре. Потом Берт пустился в воспоминания о Чили. Затем последовали рассуждения об этнографических исследованиях в Индонезии, Берт рассказал о лете, проведенном за изучением музыкальной культуры в Зальцбурге, о выступлениях перед детьми в израильском кибуце после террористических актов.
Однако он не упоминал о Санта-Барбаре, где провел много лет в школе для детей с отклонениями в психике — а ведь она находилась совсем рядом. Вполне подходящее место для Кэролайн Коссак.
Память Берта поражала избирательностью — он вспоминал только хорошее. Быть может, именно по этой причине ему не хотелось думать о том, что молодая девушка способна на такую жестокость.
Он закончил свой рассказ и вскинул вверх руки.
— Я такой зануда… ты, наверное, уже подумал, что я выжил из ума.
— Вовсе нет, Берт, — возразил я.
Хотя в голове у меня промелькнула мысль: Он чем-то озабочен.
— По правде говоря, теперь я плохо помню недавние события. Впрочем, вполне в рамках возрастной нормы.
— По-моему, с вашей памятью все в порядке, — заверил я Берта.
— Ты очень добр ко мне… — Он обвел рукой спальню. — Мои игрушки позволяют отвлечься от неприятных мыслей, Алекс. Мальчику необходимо хобби. — Он ухватился пухлыми пальцами за мое плечо. Пальцы оказались цепкими. — Мы ведь оба хорошо это знаем, не так ли?
Мы выпили чаю, а потом я сказал, что мне пора возвращаться в Лос-Анджелес. Проводив меня до машины, Берт проговорил:
— Эта девушка. Просто ужас, если твои предположения верны.
— Вы сомневаетесь? Он кивнул:
— Мне трудно поверить, что молодая женщина способна на столь чудовищную жестокость.
— Я не утверждаю, что она действовала в одиночку, Берт, или являлась инициатором убийства. Однако она могла заманивать жертвы, а потом отходить в сторону или принимать участие в насилии.
— У тебя есть предположения о личности главного преступника?
— У девушки был приятель, шестью годами старше, с криминальным прошлым. Он даже подозревался в убийстве.
— На сексуальной почве?
— Нет, с целью ограбления.
— Понятно, — задумчиво проговорил Гаррисон. — А почему ты о нем не рассказал?
— Прежде всего прикрывали девушку.
— А парень беден?
— Черный торговец наркотиками.
— Понятно. И что стало с юным убийцей?
— Он также исчез.
— Девушка и молодой парень, — сказал он. — Это может все изменить. С точки зрения психологии.
— Команда убийц, — сказал я. — Один из вариантов сценария: они вместе выбирают жертвы на вечеринке, потом заводят их куда-нибудь, насилуют и убивают.
— Ситуация Свенгали — Трильби[20], — заметил Гаррисон. — Доминирующий мужчина, послушная женщина… именно в таких случаях впечатлительные юные женщины способны на крайние проявления насилия. Ведь почти все эпизоды, связанные с сексуальным насилием, определяются Y-хромосомами, не так ли? Что еще тебе известно об этом типе?
— Если не считать того, что он не только продавал наркотики, но и сам их употреблял, нам известно, что он сумел найти человека, который помог ему выйти из тюрьмы под залог. А потом проявил редкую расчетливость — прикончил его. В результате попал в розыск. Парень до сих пор остается в списках разыскиваемых преступников. Еще одно из незаконченных дел Майло.
— Печальное совпадение для Майло, — сказал Берт. — Наркоман в чистом виде — героин?
— Да, он употреблял героин, но не только.
— Хм… Тогда все легко объяснимо.
— В каком смысле?
— Когда речь идет о сексуальных садистах, обычно всплывает алкоголь или марихуана, верно? Нечто не слишком сильное, позволяющее снять запреты, но не притупляющее либидо. Другие наркотики — амфетамины, кокаин — могут вызвать стремление к насилию, однако параноидального порядка. Но героин? — Он покачал головой. — Опиаты имеют успокаивающее действие. Если отбросить необходимость красть, чтобы получить героин, город, полный наркоманов, подсевших на иглу, стал бы самым безопасным местом для жизни. Я никогда не слышал, чтобы наркоманы совершали жестокие преступления на сексуальной почве.
— Во всяком случае, когда они находятся под воздействием наркотика, — уточнил я. — Однако наркоман, имеющий героиновую зависимость, в период ломки может быть очень опасным.
— Наверное. — Берт почесал в затылке. — Но даже и в таком случае, Алекс, разве насилие не будет носить импульсивный характер, ведь оно порождено разочарованием? Наркомана интересует игла и наркотик, зачем ему заманивать молодых девушек, насиловать и убивать их? Ведь ему трудно долго удерживать внимание, не так ли? Во всяком случае, так было раньше, когда я работал с наркоманами.
— А когда вы этим занимались?
— Во время интернатуры, в федеральной больнице Лексингтона.
— И где вы только не бывали, Берт…
— О, я и в самом деле посетил немало мест… прости мою болтовню, Алекс. Но что мне известно о преступниках? Это ты эксперт.
Когда я садился в свою «севилью», Берт сказал:
— Относительно Робин… Я не собирался учить тебя жизни. Кажется, я слишком много на себя взял, верно?
— Вовсе нет, Берт. Он вздохнул.
— Я старый человек, Алекс. Большую часть времени я чувствую себя молодым — иногда просыпаюсь утром с ощущением, что мне пора бежать на лекцию. А потом смотрю в зеркало… цикл жизни. Обращение к прошлому. Теряешь ощущение уместности. Прости меня.
В серых глазах появились слезы.
— Мне нечего прощать…
— Ты очень добр.
Я положил руку ему на плечо. Под пурпурным полиэстром тело было мягким, хрупким и слабым.
— У вас все в порядке, Берт?
— Жизнь идет так, как должна идти. — Он похлопал меня по руке. — Был рад тебя повидать, сынок. Не сдавайся.
— В данном расследовании?
— Во всем, что имеет значение.
Я съехал с холма и посмотрел в зеркало заднего вида. Берт продолжал стоять у обочины. И устало махал мне рукой.
Да, он определенно чем-то озабочен, подумал я уезжая. И эти странные перемены настроения — слезы. Раньше Берт вел себя иначе.
Намек на угасание.
Впрочем, вполне в рамках возрастной нормы.
Как если бы он проверял себя. Возможно, так и было.
Человек, производящий впечатление, но напуганный…
Он несколько раз называл меня сынок. И я вдруг понял, что во время долгих рассказов о приключениях и путешествиях он лишь один раз упомянул о браке — и ни разу о детях.
Одинокий человек в доме, полном игрушек. Если мне суждено дотянуть до его лет, какой будет моя жизнь?
Я вернулся домой перед самым наступлением темноты, с головой, полной сияния фар, и легкими, в которых клубился смог. Огонек на автоответчике не горел, но два сообщения мне оставили: кто-то мечтал продать мне страховку от землетрясения, а также просили позвонить доктору Эллисон Гвинн.
В офисе Эллисон по телефону мне ответила молодая женщина:
— Привет, доктор Делавэр, меня зовут Конни Мартино, я партнер доктора Гвинн. Сейчас у нее прием, но она просила передать, что хочет с вами поговорить. Ее последний пациент уйдет в восемь часов, и вы можете подъехать в офис. Или предложить свой вариант.
— Мой вариант — восемь часов в офисе.
— Отлично. Я передам.
В семь сорок я направился в сторону Санта-Моники. Здание, где работала Эллисон Гвинн, находилось на Монтана-авеню, к востоку от расположенных вдоль берега модных магазинчиков и бледных одноэтажных домов, построенных в конце сороковых в стиле модерн, со скругленными углами, решетчатыми окнами и оранжевым освещением. Перед входом выделялась небольшая клумба с красодневом, ночь отбелила лепестки цветов. Внутри оказалось четыре кабинета: три врача-гинеколога, пластический хирург, дантист, а в самом конце коридора «Э. ГВИНН, д.ф.[21], и ПАРТНЕРЫ».
В приемной Эллисон было пусто, пахло пудрой, духами и едва заметным напряжением. Повсюду мягкие кресла, толстые ковры на полу, на стенах гравюры с морскими пейзажами, все вокруг окрашено в сдержанные оттенки бежевого и цвета морской волны, словно кто-то пытался навести вас на мысли о пляже. Галогеновые светильники выделялись пятнами золотисто-белого сияния — пляж в сумерках. На столиках аккуратными стопками лежали журналы. Возле трех красных кнопок значились фамилии Эллисон и двух ее партнеров: К. МАРТИНО, м.г.н.[22], и Е. БРАКТ, д.ф. Я позвонил, и через несколько мгновений Эллисон открыла дверь.
Черные волосы собраны на затылке в хвостик, темно-синее платье из крепа, доходящее до колен, на ногах матовые коричневые сапоги. Круглое глубокое декольте открывает шею и ключицы. Тщательный макияж. Те же бриллиантовые украшения на руках, шее и в ушах, но в больших голубых глазах затаилась тревога.
Когда мы встречались в первый раз, Эллисон смотрела мне в глаза. Сейчас ее страшно интересовало что-то над моим левым плечом.
— Извините, что заставила вас проделать такой дальний путь, — сказала она, — но мне не хотелось говорить по телефону.
— Ничего страшного, я располагаю временем. Она приподняла брови.
— Что ж, тогда заходите.
Оказалось, что кабинет Эллисон отделан и освещен с использованием тех же тонов, что и приемная. Комната была достаточно большой, чтобы проводить в ней занятия по групповой терапии, однако обстановка явно предназначалась для индивидуальных бесед. В углу письменный стол, диван и пара удобных мягких кресел, расположенных друг напротив друга. Она села в одно из кресел, я устроился в другом. Синее платье обтянуло тело, стала заметна линия бедер и грудь.
Вспомнив историю отношений Эллисон с Майклом Ларнером, я заставил себя подумать о чем-нибудь другом.
— Возможно, это не имеет особого значения, но, учитывая, насколько серьезно то, чем вы занимаетесь, я решила вам все рассказать.
Эллисон слегка повернулась, позволив мне оценить другие достоинства своей фигуры. Однако она не пыталась меня соблазнить — ее губы были плотно сжаты.
— Я с благодарностью приму любую помощь, — ответил я.
Эллисон пожевала нижнюю губу, ее руки слегка расслабились, и она покачала головой.
Мы молчали. Два психиатра оценивали тишину.
— После нашего разговора я кое-что вспомнила. Возможно, тогда это не запечатлелось в моей памяти… Я не могу утверждать наверняка, но вскоре после того, как Уилли Бернс покинул «Школу успеха» — возможно, через неделю, — я встретилась с ним. Я имею в виду Ларнера. Он был рассержен из-за Уилли. Возбужден. Я почувствовала его настроение, когда он позвонил, он показался мне жутко злобным. Однако я не задумывалась об Уилли, поскольку мне хватало собственных проблем… — Она вновь пожевала губу. — Позвольте мне вернуться немного назад…
Эллисон распустила волосы, встряхнула головой, и черная волна упала ей на плечи, потом она вновь связала блестящие пряди в хвост. Подобрав под себя ноги, Эллисон опустила взгляд.
— Ларнер уже довольно давно меня преследовал. Все началось вскоре после того, как я начала там работать. Он не позволял себе ничего вульгарного — взгляды, улыбки, замечания относительно моей манеры одеваться: как мило я выгляжу, какая я симпатичная и привлекательная девушка. Проходя мимо, он мог погладить меня по голове, задеть бедро или похлопать по щеке. Я понимала, что происходит, но не знала, насколько это… неправильно. — Она провела рукой по волосам. — Я не хотела уходить из «Школы успеха», считала, что работа там будет для меня полезным опытом. Впрочем, что я могла сказать — ведь Ларнер ничего особенного не делал.
— Хитро, — заметил я.
— Хитро, коварно и омерзительно. Я пыталась его избегать. В основном у меня получалось. Но в тот день… в понедельник, я запомнила, поскольку выходные провела на пляже и немного загорела. Уилли Бернс не показывался неделю или даже больше. Я помню, что спросила насчет него, поскольку после его исчезновения в школе стало непривычно тихо. Во время работы он обычно напевал себе под нос какие-то блюзы. Уилли всегда выглядел одуревшим от наркотиков, но у него был хороший голос. К тому же он отличался дружелюбием, неизменно улыбался и говорил: «Привет».
— Он со всеми держался доброжелательно?
— С учениками. Вроде бы его любили, хотя мне казалось, что многие над ним посмеивались. Поведение Уилли менялось лишь в тех случаях, когда он оказывался рядом с Кэролайн. Так или иначе, но он исчез, и его работу стала выполнять пожилая женщина — латиноамериканка, не владеющая английским. Я спрашивала, что произошло с Уилли, но никто ничего не знал.
Эллисон положила руку на колено.
— В тот понедельник я разносила списки — и Ларнер вызвал меня к себе в офис, чтобы рассказать о новой системе хранения документов. Мне это показалось странным: зачем директору обсуждать подобные темы со студенткой? Я не хотела идти, но ничего не сумела придумать, понимая, что если откажусь, он может расценить мое поведение как прямое неповиновение.
Когда я вошла, в приемной сидела секретарша Ларнера, и мне стало спокойнее. Однако она коротко сказала, что Ларнер ждет меня, и плотно притворила дверь. Было лето, и в тот день я надела белое платье без рукавов. Мне стало ясно: сейчас он обязательно скажет что-нибудь о моем загаре, и пожалела, что не выбрала что-нибудь более строгое. Однако Ларнер даже не взглянул на меня. Он стоял спиной к двери, с сигарой в руке и закатанными рукавами рубашки, и разговаривал по телефону.
Я осталась возле двери. Ларнер раскачивался, крепко сжимая трубку — вид его розовой мощной руки вызвал у меня отвращение. Он повернулся ко мне, но никак не реагировал на мое появление. Мне еще не приходилось видеть на его лице такого выражения. Обычно он улыбался. С вожделением смотрел на меня. Теперь покрасневшее лицо искажала ярость. Я даже запомнила, что оно контрастировало со светлыми гладкими волосами — казалось, он покрывал их каким-то лаком.
Я продолжала стоять на месте, прижимаясь спиной к двери, а Ларнер рявкнул что-то в трубку и швырнул ее на рычаг. Мне удалось уловить лишь имя Уилли Бернса. И еще он сказал что-то вроде «Нельзя сидеть сложа руки». — Эллисон махнула рукой. — Вот и все. В разговоре с вами я ничего не вспомнила, этот эпизод всплыл только сегодня.
— У вас достаточно своих проблем, — сказал я. Эллисон опустила голову, а потом очень медленно ее подняла. У нее были закрыты глаза, она сильно побледнела.
— После того как Ларнер швырнул трубку, он принялся набирать другой номер и тут заметил меня. В его взгляде промелькнули удивление и ненависть. А потом я вновь увидела его улыбку. Только гнев не исчез с лица, оно стало хищным, и я испугалась. Ларнер вышел из-за письменного стола, пожал мне руку и долго ее не выпускал, а потом предложил присесть и сказал что-то вроде того, что я его любимый помощник. Затем встал у меня за спиной и замолчал. Я ощущала запах его сигары, дым меня обволакивал. До сегодняшнего дня я не выношу запаха сигар…
Эллисон вскочила, быстро подошла к письменному столу и села.
— Ларнер заговорил — быстро и монотонно. Спросил, нравится ли мне работа в «Школе успеха»? Получаю ли я от нее удовлетворение? Думала ли о дальнейшей карьере? Возможно, из меня получится хороший преподаватель, поскольку общение с людьми — моя сильная сторона. Я практически ничего не отвечала, но ему и не требовались мои ответы. Это был монолог — тягучий, гипнотический. Потом Ларнер замолчал, и я напряглась, и тогда он сказал: «Не нервничай, Эллисон. Мы здесь все друзья». Довольно долго ничего не происходило. И вдруг он прикоснулся пальцем к моей щеке и сказал что-то о коже — какая она чистая и свежая, как приятно видеть, что молодая леди о себе заботится.
Эллисон ухватила свои волосы и сильно дернула. Потом положила обе ладони на стол и пристально посмотрела на меня — словно спрашивая: а хватит ли у меня смелости смотреть ей в глаза?
— Он продолжал меня гладить, — сказала Эллисон. — Мне стало щекотно, и я отклонилась. Тогда он ухмыльнулся, я подняла глаза и поняла, что он гладил мою щеку вовсе не пальцем. Это была его штука — о, послушать меня, я как ребенок, — его пенис, и им он тер о мою щеку. Я пришла в такой ужас, что открыла рот — ничего худшего придумать было нельзя, поскольку он вновь ухмыльнулся. В следующее мгновение Ларнер уже держал меня за волосы рукой — в другой по-прежнему была зажата сигара, и дым еще плотнее окутал меня, а он так глубоко вошел в мой рот, что я не могла вздохнуть и начала давиться. Однако глаза у меня оставались открытыми, сама не знаю почему, и я видела его белую рубашку и галстук — в синюю и черную полоску — и нижнюю часть лица, розовый двойной колышущийся подбородок. Ларнер снова начал раскачиваться, но теперь не так, как раньше, сигарный дым ел мне глаза. Я заплакала.
Эллисон еще сильнее побледнела, застыла и долго не двигалась.
— Благодарение Богу, он не довел дело до конца. Мне удалось вырваться, я выскочила из его кабинета и побежала не оглядываясь. Как зомби доехала до дома и сказала, что заболела. Тут не пришлось врать, поскольку я чувствовала себя ужасно. В течение нескольких дней я не вставала с постели. Пару раз у меня начиналась неудержимая рвота, а потом я лежала, чувствуя себя униженной и смертельно напуганной. Однако более всего я ощущала себя дурой — снова и снова вспоминала, как все произошло, и винила себя. За загар и открытое платье, за то, что не была настороже — я знаю, жертва ни в чем не виновата, я множество раз говорила об этом пациентам. Но…
— Вам было семнадцать, — сказал я.
— Не уверена, что я справилась бы с этим лучше — чувствовала бы себя иначе, — будь мне двадцать семь. Двадцать лет назад уровень сознания был иным.
Она откинулась на спинку стула и вновь распустила волосы, принялась перебирать блестящие черные пряди. Потом смахнула слезинку из уголка глаза.
— Самым ужасным было ощущение одиночества. Мне казалось, что все меня бросили и рядом никого нет. Из-за пережитого унижения я не могла рассказать о случившемся родителям. Я выдала Ларри Даскоффу урезанную версию. Хотя он являлся моим добрым и понимающим наставником, Ларри оставался мужчиной. А я никак не могла избавиться от уверенности, что сама во всем виновата. Поэтому я не ходила в «Школу успеха» под предлогом болезни, объяснила матери, что простудилась, и оставалась одна в своей комнате.
Вновь и вновь я переживала случившееся, и скоро у меня начались кошмары — в них все происходило еще страшнее. Мне не удавалось убежать, мой рот наполнялся мерзкой жидкостью, а потом Ларнер избивал меня, насиловал и заставлял курить свою сигару. Наконец я поняла, что нужно что-то делать, иначе я просто сойду с ума. Я узнала имя председателя попечительского совета школы — он был адвокатом и работал в центральной части города — и после недели колебаний позвонила в его офис. Он согласился со мной встретиться, и я все ему рассказала. Только мне не удалось поведать ему всю правду — лишь сильно урезанную версию. То, что знал Ларри.
А Ларри сообщил мне. Сексуальные домогательства.
— И как отреагировал Престон? — спросил я.
— Он меня выслушал. Сначала ничего не сказал и не стал задавать вопросов, что меня ужасно огорчило. У меня сложилось впечатление, что он счел меня сумасшедшей. Наконец заявил, что свяжется со мной. Через два дня я получила письмо с уведомлением об увольнении. В нем говорилось, что я плохо справлялась со своими обязанностями и слишком часто пропускала работу. Я не показала письмо родителям, а лишь сообщила, что ушла, поскольку мне стало неинтересно. Им было все равно. Мать хотела, чтобы я плавала в клубе, играла в теннис и встречалась с молодыми людьми. Ей не нравилось, что я сижу дома и ни с кем не встречаюсь. Поэтому она организовала семейный круиз на Аляску. Роскошный лайнер медленно проплывал мимо ледников — детеныши выдры плескались среди белых бескрайних полей. Но голубой лед был не таким холодным, как мое сердце в то лето.
Эллисон встала, вернулась в кресло, попыталась устроиться поудобнее, но у нее ничего не получалось.
— Я так никому и не рассказала о том, что произошло. До сегодняшнего дня. Похоже, я выбрала не самое удачное время и место, не так ли? Пытаюсь воспользоваться помощью незнакомого человека. Извините.
— Вам не в чем извиняться, Эллисон.
— Прошло столько лет, — сказала она. — А эта история до сих пор меня гложет — ведь я так и не попыталась добраться до мерзавца. Кто знает, скольким девушкам он испортил жизнь. А я могла бы ему помешать.
— В конечном счете это было бы его слово против вашего, а он считался уважаемым человеком, — сказал я. — Вы ни в чем не виноваты — ни тогда, ни теперь.
— Вы знаете, с каким количеством женщин я работала — скольким пациенткам помогала справиться с такими же травмами? И вовсе не потому, что меня интересуют подобные случаи. И не потому, что с помощью пациенток я пытаюсь разобраться с собственным кошмаром. Все дело в том, что такие случаи встречаются очень часто. Я говорю своим пациенткам правильные вещи, но когда дело доходит до моих собственных проблем, я их просто подавляю. Наверное, это большая глупость, как вы считаете?
— Нет, — ответил я. — Это нормальное человеческое поведение. Я многократно говорил, что человеку необходимо поделиться с кем-то своими проблемами, но, когда дело доходит до меня самого, я обычно решаю их самостоятельно.
— В самом деле? Я кивнул.
— Сейчас вы в процессе чего-то подобного? Я посмотрел на Эллисон.
— У вас грустные глаза, — сказала она.
— Да, я пытаюсь кое-что решить, — признался я.
— Ну, тогда мы товарищи по несчастью. Наверное, лучше всего на этом остановиться.
Она встала и подошла к двери.
— Я уже вам говорила, вы прекрасно умеете слушать, сэр.
— Профессиональные навыки.
— Вам помог мой рассказ? Информация о том, что Ларнер был рассержен из-за Уилли Бернса?
— Да, — ответил я. — Большое спасибо. Я понимаю, каким тяжелым испытанием стал для вас наш разговор.
Она улыбнулась:
— Не испытанием, скорее переживанием. А что тревожит вас — это не связано с Кэролайн Коссак или Уилли Бернсом, не так ли?
Я покачал головой.
— Извините, — сказала она. — Не буду больше совать нос в чужие дела.
Эллисон потянулась к дверной ручке, и ее плечо коснулось моей руки.
Короткое прикосновение словно ударило меня током. Я вдруг ощутил мощную эрекцию, мне с трудом удавалось контролировать дыхание. И не коснуться Эллисон.
Она смотрела на меня. Я не уловил напряжения в ее огромных голубых глазах — лишь нежность, печаль, возможно, желание.
— Это вовсе не было испытанием, — сказала она. — Вы все говорили правильно. Вот вам еще одно признание: я бы хотела встретиться с вами еще раз.
— И я тоже.
Я улыбнулся и пожал плечами, она сделала то же. Зеркальное отображение любезности.
— Вы тоже, но… — сказала Эллисон. — Это уже нечто, верно?
Я кивнул.
— Ну, тогда в другой галактике, кто знает, Алекс? Вы очень симпатичный человек. Удачи вам.
— И вам удачи.
Эллисон распахнула дверь. И продолжала держать ее открытой, пока я шел по коридору.