Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ ВЕСТИ ИЗ ЦАРЬГРАДА

А пока Россия пребывала в тишине, словно после буйных хмельных праздников. Оно, похмелье, всегда тяжело переносится. Но народ живёт больше упованием на будущее, нежели трепетом за прошлое. Был Иван Грозный — канул в лета; случилось убийство в Угличе — миновало и тоже преданием становится. А вот что впереди — занавеску-то каждому хочется приоткрыть, заглянуть в будущее. Да как заглянешь?! На Москве и по всей России после казни ведуна Андрюшки Молчанова охота началась на ведьм, чародеев и колдунов. Будто и повеления ни от кого не исходило, а объезжие и приставы навострились отлавливать всех, кто пророчествовал.

Но про всякие нечистые силы, про ведунов и ведьм забывают, как только на небе ясное солнышко появляется. Вскоре же после Углича небо над Россией стало солнечным, ясным и жизнь потекла боголепнее. А тут кстати из Корсуни пришли вести о том, что едут в Москву послы Вселенской православной церкви. Ещё никто из священнослужителей не знал толком, какие грамоты они везут, но все были уверены, что с добрыми вестями. И то сказать: чего ради им больше месяца корм переводить, гнать коней через полсвета с плохими вестями. Гонца бы хватило послать. А коль в каретах, само собой — за милостыней. Как бы то ни было, а послы — это всегда важные дела, важные события. И по Москве начали благовестить колокола.

Как раз праздник Владимирской иконы Пресвятой Богородицы подоспел. Патриарх вёл торжественную литургию в главном соборе державы — Успенском. Хор пел тропарь: «Днесь светло красуется славнейший град Москва, яко зарю солнечную восприимши, Владычице, чудотворную твою икону, к ней же ныне мы притекающе и молящеся...» А тут митрополит Крутицкий Геласий появился. Шагал широко. Был возбуждён. Глас под купол собора улетел.

— Святейший владыко, прости за порыв. Радость великая пришла: послы царьградские в первопрестольную пожаловали, заставу уже миновали!

— Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! — воскликнул Иов, подняв глаза под купол собора. И распорядился: — Дай повеление благовестить, брат мой!

Такое повеление как не исполнить, вмиг полетела команда на кремлёвские колокольни. И вот уже князь московских колоколов «Лебедь» дал о себе знать. Минуту-другую Москва прислушивалась к нему. И поняла, в чём справа, и отозвалась тысячью звонных голосов.

— Лепота! — восторгался Геласий.

— Боголепно! — признал Иов.

Патриарх и митрополит вышли из собора. За ними потянулось всё духовенство, которое было в этот час в кремлёвских соборах. Архиереи двинулись встречать царьградских послов. Вот и Фроловы ворота миновали. Не по уставу сие. Да что там устав, ежели долгожданных гостей встречали. Но на Красной площади — людское море — ноне большой торговый день. Иов решил вернуться в Кремль и ждать гостей на Соборной площади. Так и сделали. Ждали недолго. Шум ликующий на Красной площади возник, в Кремль докатился, колокола веселее заговорили. Да из Фроловых ворот запылённая и старая карета появилась, к соборам двинулась.

Остановились усталые кони. Тишина возникла. И в этой тишине открылась дверца кареты и гость появился, саном митрополит. Увидев первосвятителя, направился к нему. Сошлись, гость голову склонил. Иов благословил его. И тогда он представился:

— Митрополит Терновский Власий, прибыл к вам, владыко святейший, повелением патриарха Вселенской церкви Иеремии...

— Слава Всевышнему! — воскликнул Иов. — С чем пожаловал, брат мой?

— Привёз Вселенскую Соборную грамоту, святейший, — ответил митрополит Власий и показал на ларец, который держал молодой священнослужитель, шедший позади.

Иову не терпелось получить грамоту немедленно, но он сдержал свой порыв и пригласил митрополита в Успенский собор. Там пели кондак. Иов провёл посла в алтарь и только здесь попросил вручить ему грамоту. Митрополит Власий достал из ларца грамоту и подал её Иову.

— Да пребудет ваша церковь отныне и во веки веков в равном братском союзе с церковью Константинополя и прочих церквей, — произнёс митрополит Власий.

Иов не спешил вскрывать грамоту. Хотелось ему, чтобы о написанном узнал вместе с ним государь. Чтобы знатные бояре услышали, все иерархи церкви, чтобы порадовался вести из Царьграда Борис Годунов, сделавший так много для торжества святой цели. Сам Иов только теперь почувствовал, как долго и терпеливо ждали этого дня. Бот уже больше двух лет прошло с торжественного венчания патриарха...

И побежали во все концы Кремля церковные служки, дьячки — оповещать сановников, царедворцев, чтобы собрались в Успенский собор. Патриарх оставил митрополита Терновского на попечение Геласия, сам ушёл в царский дворец. Услужитель нёс ларец с грамотой следом.

Иова встретил дворецкий Григорий Годунов, повёл его в покои царя. Фёдору уже доложили о приезде гостя из Константинополя. И сам он горел нетерпением узнать новости. Ждал Фёдор третьего места для русской церкви после Царьграда и Александрии. Им он уступал первенство над Москвой, другим — Антиохии и Иерусалиму — не хотел. Да и было так сказано патриархом Иеремией, что русской церкви, как самой сплочённой и величественной в христианском мире, уготовано третье место.

— Ну что там первосвятители, отче владыко? — спросил нетерпеливо царь Фёдор, как только патриарх вошёл в Золотую палату.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — благословил царя Иов. А потом взял из ларца, который держал Григорий, грамоту, подал её царю. — Тебе, государь-батюшка, смотреть её.

— Святейший, как можно! — Но протянул руку и взял грамоту. — Обаче мы подержим её. — И держал словно драгоценную реликвию.

— Подержи, государь. Твоими молитвами, твоим рвением и величием сия грамота стала явью неугасимого света русской православной церкви.

Царь Фёдор осмотрел грамоту со всех сторон, печати проверил и вернул Иову.

— И твоими, отче владыко святейший. Русский народ никогда не забудет твоего усердия и радения во имя святой православной веры и её торжества на Руси.

Патриарх принял из рук царя грамоту.

— А теперь, мой государь, нам пора в собор, — произнёс Иов.

В этот миг в царскую палату вошёл Борис Годунов.

— Слышу, у нас торжество близко! Так не пора ли брагу, медовуху да пиво на площадях выставлять?!

— Выставляй, правитель. А мы что, мы токмо пить будем, — пошутил царь Фёдор.

— Спасибо тебе, царь-батюшка, за милость. А я все погреба распечатаю, варницы открою, — оживлённо отозвался Годунов. Лицо у него посвежело, глаза были живые. А ещё несколько дней назад оно было землистого цвета, с провалившимися в черноту глазами. Не прошла ему даром угличская трагедия. А тут ещё пожару случилось погулять в Земляном городе первопрестольной. Как раз одно на другое наложилось: разбой в Угличе и пожар в Москве. Но в столице милостью Божьей потерь было немного, сгорела одна слобода, где жили ремесленники: обувщики, кожевенники, скорняжники. Близко к сердцу принял эту беду Борис. Злые языки поговаривали, дескать, оттого так переживал, что сам наслал ночных татей учинить пожар, дабы отвлечь народ от беды в Угличе. Чего только не наговорят недруги. Да Борис и тут показал свой ум и добросердие к простому народу. Как пришла пора погорельцам отстраиваться, многим помог: лесу дал из своих ближних лесов, плотников малосильным горожанам прислал, все срубы на торжищах скупил и отдал — всё безвозмездно. К Борису сон вернулся, жизни радовался и деятелен был как никогда ранее. «Время всё лечит, — подумал Иов, — разве что душу, поражённую грехом, не вылечит».

Слуги пришли облачать царя Фёдора.

Патриарх решил не мешкая идти в Благовещенский собор, чтобы приготовиться к молебну, к торжеству. Позвал Бориса:

— Идём покамест, сын мой, на богослужение. А меды — потом.

Москвитяне стекались в Кремль. Горожане уже знали, что прибыл посол из Царьграда. Они бросали дела, спешили с ближних и дальних улиц, из слобод: стрельцы, ремесленники, монахи, белое духовенство, торговые гости и праздные люди, крестьяне с базаров — всем было любопытно узнать новость из первых рук.

Царский синклит и всё высшее духовенство уже собрались на Соборной площади, да ещё не знали, в каком соборе торжество откроют. Но пришёл патриарх Иов и повёл всех в Благовещенский собор. Туда же и царь Фёдор вскоре пришёл. Народу в соборе набилось — яблоку негде упасть. На амвоне, между царём и митрополитом Терновским — патриарх Иов. Он торжественно распечатал послание. Тишина стояла. Свеча затрещала — слышно. И в этой тишине зазвучал мощный голос патриарха Иова — тщедушного бело-голубого старца-боголюбца.

— Дети мои и братья во Христе, сбылись наши искания и надежды... — Печати с грамоты сняты, она развёрнута. Иов начал читать: — «Послали мы твоему сиятельству Соборную совершенную грамоту. Будешь ты иметь пятое место под Иерусалимским патриархом. — Иов только перевёл дыхание: чаяния и надежды государя на третье место не исполнились. Первосвятители христианства строго соблюдали чин: самостоятельная церковь с вековыми традициями, какими были Константинопольская, Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская, не могли уступить место Московской церкви даже по той причине, что в России к этому времени была самая могучая рать христиан. Так понял патриарх Иов всё написанное и стал читать дальше то, что было сказано в грамоте. А сказано в ней было по существу и мудро. — ...И ты прими грамоту с благодарностью и тихомирием», — дочитал Иов послание и поднял его над головой, сказал своё слово: — Дети мои и братья во Христе, православие пришло на Русь шесть веков назад. Век от века оно крепло, набиралось сил, стало государственной религией. Христиане России — верные слуги Господа Бога и данного нам Всевышним государя, теперь стали независимы от греческой церкви. Мы будем жить своим уставом, своей грамотой и верой. Поблагодарим Всевышнего за милость, оказанную русской церкви.

И всё-таки у патриарха тоже возникло сожаление, что русская православная церковь только пятая в христианском мире. Иов хотел продолжать чтение грамоты, но дальше в ней было прописано то, что читать принародно не следовало. Иов на миг замешкался, но никто, кроме Бориса Годунова, этого не заметил. Он снова поднял грамоту над головой и, показывая её всем, продолжал:

— Да прославим отца нашего Вседержителя за то, что наградил Русь терпением. — Иов запел тропарь во славу первосвятителя Византийского, хор подхватил пение:

— Величаем тя, апостоле Христов, Иеремия, и чтим болезни и труды твои имиже трудился еси во Благоденствии Христове...

И зазвучал новый тропарь Всевышнему. Прихожане, войдя в священный экстаз, молились по-русски неистово.

Торжественная литургия продолжалась. Из Благовещенского собора многие прихожане ушли в Успенский собор, где богослужение в честь знатного гостя было торжественнее. Народ молился на Соборной площади, на Красной, в церквах Китай-города и Белого города и по всему Земляному городу, до самых застав. Над городом стоял колокольный перезвон, как в первый день Пасхи.

Патриарх всея Руси Иов, теперь уже признанный всем православным христианским миром и утверждённый в звании Вселенским Собором, передал ведение службы в Успенском соборе Геласию и позвал Бориса Годунова в алтарь, дочитал правителю грамоту:

— Сие обращение патриарха Иеремии к нам с тобой, — начал Иов, — и написано тут о том, чтобы мы приняли грамоту с благодарностью и тихомирием. И ещё чтобы позаботились с усердием о митрополите Терновском Власии. Да пуще всего при царе и царице попечаловались о его горькой судьбе, дабы высочайший царь сотворил пригожую помощь. И меня просят. Пишут, «как обещал ты нас миловать при постановлении своём в своей палате, и мы кроме Бога и святого царя надежды ни от кого не имеем», — пересказывал Иов грамоту. — «Патриаршества Царьградского не может никто воздвигнуть и устроить по-прежнему, кроме святого русского царя». — Иов посмотрел на Годунова и горестно сказал: — Вот такая печаль пришла в наш дом вместе с радостью. Ан не откажем просящему да возбодрим страждущего.

Борис сказал проще:

— Придётся раскошелиться, святейший владыко. Пойдём вместе к царю-батюшке. Царская казна ноне полна. Царь от щедрот своих токмо возвеличится.

Иов хотел сказать: «Дай тебе Всевышний долгих лет», — но воздержался и позвал Бориса молиться.

Вечером того же дня Иов принял в своих палатах митрополита Терновского Власия. В беседе за ужином митрополит попросил:

— Святейший владыко, выслушай меня.

— Говори, брат мой во Христе.

— Привёз я из Константинополя от патриарха Иеремии дары вашему правителю Борису да грамоту малую. Сведи меня с ним, святейший владыко, поелику возможно.

— Исполню твою волю, брат мой, сегодня же.

Митрополит велел услужителю принести дары, и пока тот ходил, Власий рассказал, как трудно живёт его Терновская епархия, народ которой, как и все болгары, страдал от притеснения турок.

Вскоре услужитель вернулся, и патриарх повёл гостей в палаты Годунова. Их встретили жена и дочь Бориса. Глядя на Ксению, никто и никогда бы не подумал, что она дочь Марии. Ангельская красота Ксении, благородство осанки умилили старца. Суровое же, аскетическое лицо Марии даже неробких людей смущало до душевного трепета. Было в ней всё от отца Малюты Скуратова: и гордая стать, и властность характера, и, временами, — жестокость безмерная. Она мало кого почитала, кроме мужа и царя. Но всегда была обходительна и ласкова с Иовом. Он был её духовником и имел над нею власть. Да ещё побаивалась Мария властной домоправительницы Иова, Серафимы.

— Святейший владыко, поздравляем с возвеличением. — И склонилась перед патриархом: — Благослови, отче.

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — произнёс Иов и положил руку ей на голову. — Аминь! — Потом Иов приласкал Ксению. Она была копией отца. Те же полувосточные глаза от далёкого предка мурзы Чета, та же горделивость. Даже голову она держала «по-годуновски», чуть откинув назад и склонив вправо.

В залу вышел Борис. Иов сказал:

— Прости, что так поздно к тебе, сын мой. Митрополит Власий желает вручить тебе дары патриарха Иеремии и его грамоту.

Митрополит подал Годунову бумагу. Борис сразу же передал её патриарху.

— Я признателен за внимание Вселенского первосвятителя, — ответил Борис.

Тем временем услужитель митрополита Власия поднёс дары. Он держал два полотна атласа золотного, саблю булатную и два сосуда восточных.

— Прими, великий правитель, дары первосвятителя Иеремии, — сказал Власий.

Борис был озадачен. На Руси не было такого, чтобы от священнослужителей дары принимать. Он посмотрел на Иова. Патриарх понял Бориса и лёгким покачиванием головы дал знать, что сих даров принимать не следует.

— Да простит меня патриарх Иеремия, но нам у вас даров брать не подобает. Мы должны вас наградить, чем Бог послал. — Но в то же время Борис потрогал сосуды и похвалил их: — Басота у них сказочная, но...

— Не обижай нас за чистоту сердечного порыва, — настаивал Власий, — выбери то, что по душе, правитель. — И он протянул Борису сосуды. — Тебя поразила их красота, прими.

Иов подошёл к дарам, взял один фарфоровый сосуд, осмотрел его и подал Борису.

— Сии сосуды правитель примет.

— Истинно они мне по душе. Таких добрых у меня нет. — И Борис принял сосуды, бережно поставил их и спросил о том, чем давно был озабочен:

— Скажи, владыко Терновский, как держали Собор об учреждении Московского патриаршества? С ведома ли султана и пашей?

— Собор был держан, доложа султану, — ответил без заминки Власий.

— Да простит меня святейший владыка всея Руси, — Борис сделал поклон Иову, — нам нужно печься о мире с султаном. А то какой же мир, если он был против нашего православного престола.

— Ты прав, сын мой, мир для нас дороже всего, — поддержал правителя патриарх.

Борис подумал о том, что ввиду позднего часа затевать с Власием долгую беседу нет нужды, сказал ему:

— Святой отче, благодарю тебя за посещение моего дома. Завтра мы выпьем с тобой русской медовухи, а ноне дай нам подумать над грамотой патриарха Иеремии. И пусть твой сон будет крепким: всё, о чём просит в грамоте святейший, мы исполним. — И Борис поклонился Власию. А патриарху Иову он сказал: — Отче святейший, я буду ждать тебя.

Ночные беседы Иова и Бориса случались и раньше. Поэтому, проводив Власия, Иов вернулся во дворец правителя. Он знал, чем обеспокоен Борис: непосильно было ему прочитать грамоту, потому как не научился ни читать, ни писать. Иов упрекал Бориса за сие упущение.

— Благий сын, ты теряешь достоинство державного мужа, и пора тебе одолеть леность, постичь грамоту.

Но у Бориса никогда не хватало на это времени. И как ни старался Иов, преуспел пиль в одном, растолковал Борису значение крестного знамения. «Крестное знамение полагаем мы на чело, — вразумлял Иов Бориса, — дабы освятить сердце и чувства, на плечи — дабы освятить телесные силы и призвать благословение на дела рук наших...»

Борис это усвоил, но на большее у него не нашлось терпения. Теперь он слушал, как Иов читал грамоту патриарха Иеремии с некоторым чувством стыда за свой порок. А в грамоте нового было только то, что, помимо заботы о митрополите Власии, Иеремия просил лично у Бориса милостыню на возведение патриаршества. «Да сотвори, великий правитель, нам благостыню и благоутробие и пришли нам денег, сколько посильно, на окончание работ в патриарших дворах...»

Борис Годунов никогда не был скупым человеком и при любом подходящем случае делал богатые вклады в церкви и монастыри. Но одно дело — в свои, русские, а тут какой раз ему приходится подавать милостыню иноземным священнослужителям. Нужно ли зориться без конца?

— Отче владыко, токмо ли нужда ими движет? — спросил он Иова.

— Поди, нужда, сын мой. Царьградскую церковь ныне ничто не питает.

— Ну хорошо, я пошлю Иеремии пять-шесть тысяч золотых токмо за то, что он ревностно пёкся о нашей церкви.

— Ты щедр как всегда, сын мой, — отметил Иов, а про себя подумал, что было бы достаточно половины. Потому, как пять-шесть тысяч золотых — это целое состояние, которое уплывёт из России. Но, размышляя дальше, Иов всё-таки пришёл к мысли о том, что скупиться не следует: богатство России питало одно тело — Христову церковь.

Были большие дары Иеремии и от царя Фёдора. Он тоже не поскупился и посылал достаточно денег на строительство палат, на достройку храма.

Порадели и митрополиту Терновскому. Сначала ему предложили остаться служить в России, но он отказался и тогда ему дали на безбедную жизнь лет на десять-пятнадцать. Русь всегда была щедрой для истинных друзей.

Проводив митрополита Власия в дальнюю дорогу, Иов с новым усердием взялся за дела церкви. Иов считал, что поскольку Вселенский Собор окончательно утвердил поместную церковь России, то об этом должен знать весь западный мир. Не о себе пёкся Иов, ему известности не занимать. Повсюду в Европе знали о том, что его голос непревзойдён в пении молитв, канонов, догматиков и стихирей. Знать должны, что церковь России теперь не ниже, чем церковь Рима. Летом послов и гостей иноземных в Москве много. Вот и нужно наказывать им, чтобы несли они в свои страны весть: церковь Российская встала в один ряд с другими христианскими церквами, равная дочь Византийской церкви-матери. Да и свои российские послы пусть повсеместно поднимают хоругви русской церкви. Узнал Иов, что Борис отправлял послов в Литву, пришёл к нему, потребовал:

— Ты бы, сын мой, наказал работным людям Салтыкову да Татищеву, как в Литве будут, сказать королю Сигизмунду слово о нашей церкви.

— Отче владыко, сам сделай им наставление, — подсказал Борис.

— Они чины светские, и распорядись, — возразил Иов.

Салтыкова и Татищева отправляли из Москвы в день праздника святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Борис призвал дьяков Посольского приказа и дал им такой наказ:

— Идёте вы послами в Литву. А как станут спрашивать вас про патриаршеское постановление, то вы говорите: приходили к великому государю Российскому из греческого государства Антиохийский патриарх да из Царьграда Византийский патриарх и говорили государеву шурину Борису Фёдоровичу Годунову, что из давних лет на семи соборах уложено быть в Риме папе греческой веры; если бы по сие время в греческом государстве были благочестивые цари, то патриархи ставили бы папу в греческом государстве. И теперь они, все четыре патриарха, советовали со всем Вселенским Собором греческих государств, дабы вместо папы Римского поставить Вселенского патриарха Константинопольского. Уразумели?

— Уразумели, государь-правитель, — ответили Салтыков и Татищев.

— А на его место поставить патриарха в Московском государстве. Сие так и произведено! Поняли? — ещё раз спросил своих послов Борис.

— Всё слово в слово запомнили, — ответил Салтыков, который был побойчее Татищева.

— И ещё утверждайте, если паны разные будут говорить, что изначально того не бывало, то отвечать: вот у вас в Вильне прежде кардиналов не бывало, а были бискупы, теперь же папа сделал Юрия Радзивилла кардиналом. И тому что дивиться?

Уходили послы с такими же наказами в немецкую, шведскую, французскую земли, всюду поднимали знамя независимой русской церкви.

Да и внутри государства Иов стремился всякими путями просветлять лик церкви, укреплять её силу, её влияние на верующих.

Шёл он к этому и неведомыми до той поры путями. На праздник Святой Равноапостольной княгини Российской Ольги, который приходился на 11 июля, решил патриарх дать волю всем сидельцам монастырских и церковных тюрем. К тому же подтолкнул и царя Фёдора, чтобы открыл тюремные избы да башенные казематы при Разбойном, Земском и Стрелецком приказах. Фёдор, однако, не выразил горячего желания дать волю татям. Но и патриарху перечить не стал, лишь заметил: как Дума решит.

Судьбу сидельцев Патриаршего приказа Иов решил самостийно. Ранним утром в праздник Святой Ольги патриарх проснулся с первыми признаками зари. Прочитав молитву «Отче наш, Иже еси на небесях», Иов вышел на кремлёвский двор и направился в Чудов монастырь в сопровождении дьякона Николая. На душе было благостно, потому что видел Иов Россию живущей в покое, в трудах праведных, без распрей и войн.

Патриарху казалось, что боголепному царствованию Фёдора при мудром правителе Борисе не грозят никакие потрясения. Почти все годы царствования Фёдора было спокойно вокруг России и тихо внутри её. Именем Фёдоровым были ненарушаемы державные законы; миновало время слепого произвола. Государь и правитель радели о благоденствии россиян, о безопасности достояния. Всюду виделось достохвальное усилие царя и правителя обустроить державу, украшалась Москва, тянулась ввысь церквами и соборами, и Русь украшалась. Патриарх видел причину этого в одном — в том, что русский народ никогда ранее так безмятежно не жил. «В кои-то веки было, чтобы торжища ломились от брашно, чтобы четверть пшеницы стоила тридцать копеек серебром», — радовался патриарх, как раз накануне побывав на Варварином торжище. А в четверти той восемь пудов отборного зерна.

Видел патриарх и то, что утихли распри среди царского синклита. Все мирно живут: Романовы, Шуйский, Мстиславский, Бельский. Конечно, дай им послабление, так тут же замахнулись бы на Годуновых. Да корни этого рода так крепко вросли рядом с царским троном, что нет той силы, какая потревожила бы их. А уж тем паче — вырвала. Фёдор и Борис — одно целое: венец на царе, а государство — на правителе.

А что в церкви? Всё ли благополучно в патриаршестве, спросил себя Иов. Было совсем недавно время, отмеченное мшеломством, распрями, лукавством. Да миновало. Дионисий, первый мшеломник, похоже, смирился со своей участью, не чинит козней, дерзостью не похваляется. Надолго ли?

В тайниках души у первосвятителя русской православной церкви, как у большинства смертных, таилось суеверие. Он утверждал, что какой бы боголепной ни была жизнь, где-то в глубинах её всегда таится нечистая сила. Он знал, что сатана-дьявол и его слуги не дремлют и больно бьют тех, кто не ищет опоры в вере к Всевышнему Господу Богу.

И потому Иов, вздохнув глубоко в утешение, отправился в подвалы Чудова монастыря пострадать вместе с сидельцами, хотя бы мысленно побыть на их месте, чтобы укрепиться в задуманном деянии, дать волю покаявшимся сидельцам. Вид тюремных бедолаг, их громкие покаяния, их стенания и мольбы об отпущении грехов настраивали Иова на благую деятельность, давали силы творить добро, противостоять злу.

В тюрьме Чудова монастыря, шагая по переходам подвалов в сопровождении дьякона и кустодия, Иов услышал протяжную тихую песню, которая доносилась из кельи-камеры:

Иов подошёл к келье-камере, увидел в ней двух баб и девицу, спросил богородного сторожа, сопровождавшего его:

— За кои грехи в сидельцах?

— Ведовством промышляли, святейший владыко. От сглазу лечили, грыжу выправляли... — Хотел добавить, дескать, на себе испытал, но смолчал.

— Кто лишил воли?

— Пристав Федот по доносу Никодима-подьячего.

— Есть ещё сидельцы?

— Нет ноне.

— Отпусти их с миром.

— Дай бог здравия тебе, святейший, долгие лета. Сей же час выпровожу. Да ты бы побывал в Кирилловом монастыре. Там страдальцев вельми много.

Иов внимательно посмотрел на кряжистого старца, но не спросил, откуда ему знать, сколько сидельцев в Кирилловом монастыре, лишь похвалил:

— Сын мой, ты поступил по-христиански. — Иов ушёл в Кириллов монастырь, в прошлом опекаемый митрополитом Дионисием, насаждавшем там жестокие нравы. Иов шептал: «Да не сотвориши добра, не познаешь его силы».