Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

После убийства священника Павла Дионисия заподозрили в том, что и он приложил руки к злодейству. К Иову пришёл боярин Семён Годунов и сказал:

— Ты бы, владыко святейший, подумал о защите своей. И церковь бы хранил от поругания.

— В чём ты погрозу видишь святой церкви, сын мой?

— Дионисий вольно гуляет у тебя. И тень греха за убиение священника Павла на него ложится.

— Да убит ли Павел? Нам сие неведомо.

— Знать, убит, коль нигде не найдём живого.

— Да не вкупе ли с Рубец-Мосальскими та ехидна жалит? — спросил патриарх.

— Много разных ехидн развелось на Москве. Да укорот найдём. А Дионисия сам спроси об сём, отче владыко, — ответил боярин Семён, с тем и ушёл.

На другой же день утром Иов повелел привести Дионисия в Патриарший Судный приказ. Его привели и допрашивали, но без пыток, потому как улик не было. И всё-таки он был наказан. Приход у него отобрали, постригли в монахи и под именем Серапонта отвезли в боровский Пафнутьев монастырь, заточили под строгий надзор. Здесь ещё жили по суровым законам Василия Волоцкого, и жизнь опальных послушников да иноков была каторжной. Непосильным трудом изгоняли из них дух сопротивления.

Природа не одарила Дионисия-Серапонта терпением. Проявлялось это только изредка, когда силы извне давили. Так было первое время в Пафнутьевом монастыре. Он примерно выполнял тяжкие монастырские обязанности: чистил конюшни, скотные дворы, даже нужники без сетования на Бога. Лишь в глубине души неугасимо горел дух противостояния Иову и Борису. И не было ночи, чтобы в тёмной монашеской келье Дионисий не вспоминал часы своего позорного падения, мучительных допросов, теперь вот заточения в монастырь под строгий надзор настоятеля и его братии. И чем глубже он погружался в воспоминания, тем горше становилось у него на сердце и тем выше, к самому горлу, подступала ненависть к тем, кто учинил над ним расправу, к тем, кто отлучил его от сана митрополита, лишил высокого положения в обществе, добытого столь дорогой ценой. В ночное время он много думал над тем, как и какими путями отплатить за своё поругание. Его не смущало то, что он становился отступником веры Христовой. Те происки, какие он задумал против царя и патриарха, были не от Бога, но от дьявола.

Но Дионисий считал, что он живёт под Всевышним, который лишь временно отвернулся от него и послал испытания. Тем паче теперь нужно заслужить милость Всевышнего. И путь для этого избрать достойный. Только на праведном пути, считал Дионисий, он может побороть своих недругов.

И ему во спасение сегодня Всевышний отвернулся от царя Бориса и от патриарха Иова. Он напустил на них страшную немилость. Ничем иным не объяснишь то, что три минувших года были такими ужасными. И голод, и мор, и разбой — всё навалилось на Русь. Сколько Крестных ходов было, сколько молили Бога, чтобы не карал. Нет, не внял! Да и не мог столь много грехов простить, наслал свою кару.

Целуя крест, Дионисий мог сказать, что не будет отныне и во веки веков у Иова и Бориса того влияния на народ, какое было прежде. Да и среди бояр, дворянства и высшего духовенства у них всё меньше сопричастников. Разве что неистовый митрополит Гермоген да громогласный митрополит Геласий. А и то сказать, что Гермоген не за Бориса ратует, а за князя Шуйского. Давно сие разгадал Дионисий и радуется: мнит своим сторонником Гермогена.

И совсем немного времени прошло с того часу, как заточили Дионисия в Пафнутьевом монастыре, но ему показалось, что над Русью занялась новая заря, что засияла она над Северской землёй. Небо от неё с каждым днём пламенело всё шире. Одних она вдохновляла на подвиг во имя царя-батюшки Калитиного племени, других — смертельно пугала, вселяла в сердца панику и ужас.

Сам Дионисий почувствовал в груди прилив новых сил и пришёл к мысли, что пора собираться в путь — навстречу царевичу Дмитрию. А там, считал он, даст Бог, вместе с ним войти в первопрестольную для нового подвига во имя обновления веры Христовой.

Правда, размышления о том, что уготовил русской православной церкви «Дмитрий угличский», смущали Дионисия. Его душа не принимала католичества. В бытность свою митрополитом он часто слал в адрес католиков анафему. Но именно католичество намерен был принести на Русь будущий государь, о чём Дионисий слышал на проповедях в монастырской церкви каждый день. И выходило, что ежели бы сейчас Дионисий был главой русской церкви, то он слал бы царевичу Дмитрию проклятие и отлучение от веры Христовой только за движение в пользу еретиков. Но жажда мести за своё поругание сделала Дионисия глухим к голосу разума. Помета — вот что двигало мысли и поступки бывшего митрополита.

В мыслях он торопил шествие «государя Дмитрия». «Поспешай, любезный царь-батюшка, на законный престол. Да пусть тебе кланяется удача, а мы здесь живота не пожалеем для полноты твоего торжества». И поднимался в душе Дионисия крик: «Эй, Русь! Встречай законного государя! Эй, города российские, сбросьте с плеч иго Борисово, распахните ворота перед милостью царя Калитиного племени!»

Будто подчиняясь зову Дионисия, на юге России всё сильнее громыхала гроза и неотвратимо надвигалась на север. «То-то лепота! Да уж не пора ли идти к православным, звать их достойно встретить царя-батюшку», — нетерпеливо размышлял Дионисий в ожидании прихода «царевича Дмитрия» к Москве.

Вскоре же Дионисий стал действовать во благо Лжедмитрия. На юг он пока не отважился уйти, но скинул личину смирения и стал теснить своей дерзостью игумена Пафнутьева монастыря Алексия. Игумен был крут. Дионисия наказали за дерзость, посадили в яму, но, отбыв наказание, он самовольно покинул монастырь и сбежал в Москву.

Спрятался Дионисий на подворье князей Рубец-Мосальских. Он нашёл всех, кто ещё не забыл сосланных князей Романовых, Черкасских, Шереметевых, Сицких. И призвал их присягнуть на верность «царевичу Дмитрию». Когда же на подворье князей Рубец-Мосальских собрались те, кто ждал Лжедмитрия, Дионисий сказал:

— Всевышний видит глубину и чистоту моих помыслов. И ежели они коварны, он покарает меня. Братья по духу, настал наш час добиваться милости Божьей в пользу Иоаннова семени. Двинемся навстречу государю, проявим крепость любви нашей.

— Говори, владыко, что делать, — потребовал князь Андрей Рубец-Мосальский.

И Дионисий не заставил себя ждать. Но повёл речь тихо, заговорщицки:

— Верные сыны церкви донесли мне такую весть: в Туле, Рязани и Калуге бояре собирают ополчения на помощь царю Дмитрию. Да больше всех усерден городской дворянин Прокопий Ляпунов. Нам ли отставать от детей наших!

Дионисий довольно быстро обретал привычное влияние на тех, с кем общался. Он как бы вновь был у той власти, какую когда-то держал в руках, как первосвятитель. Дионисий повелел всем сторонникам самозванца сбиваться в отряды ополчения, готовиться к действиям за Дмитрия в Москве. Дионисий наставлял будущих ратников:

— Что бы ты ни свершил, сын мой, в пользу законного царевича Дмитрия, не будет на тебе греха Божьего. Аминь!

И в то время, как по воле патриарха священнослужители Москвы и многих городов России пели в храмах вечную память царевичу Дмитрию, а расстригу Отрепьева с его клевретами и пособниками кляли всенародно с амвонов церквей и на торжищах, Дионисий строил свои бастионы противостояния Иову, Борису Годунову, всей России, идущей за ними. Он сеял сказки в народе о тех муках, какие претерпел царевич Дмитрий по вине Годунова и его синклита. Он распускал ложь о том, что царь Борис сошёлся с нечистой силой, с еретиками и собирается бежать из России в Англию. Да через английского агента Джерома Гарсея уже просил у английского правительства убежища себе и своей семье.

— Да вывез сей тать все сокровища в Соловецкий монастырь, уже и на корабль погрузил, дабы отправить русское богатство в Лондон, — заявлял Дионисий в кругу сторонников Лжедмитрия.

Сей слух родился ещё лет девять назад, а распустили его думные дьяки Посольского приказа братья Андрей и Василий Щелкаловы. Да Дионисий не побрезговал обжарить сию тухлятину и вынести на торжище, как выносили торговцы в голодное время пирожки с гнилой начинкой. Пронырство Дионисия, однако, тронуло совесть многих россиян и вселило в них презрение к венценосцу, захватившему власть помимо воли Божьей.

Силы ратников, как гражданских, так и служителей церкви, с каждым днём всё чётче делились на два лагеря. И уже началась междоусобица. И настал день, когда никто не мог сказать, чья рать сильнее. Да было очевидно, что во всех Северских землях, на всём юго-западе России священнослужители охотно переходили на сторону Лжедмитрия, изгоняли из церквей служителей, преданных Иову и Борису Годунову.

Тайные дела Дионисия после его бегства из монастыря долгое время не были раскрыты. Сам Дионисий был склонен думать, что его удачные действия — плод нерешительности приказов царя Бориса. Даже Семён Никитович со своими лихими «опричниками» дремал и всё ждал, когда царь-племянник повелит вылавливать крамольников. Лишь дьяк Смирной, выпустивший на волю Гришку Отрепьева из-под надзора летом 1602 года, спустя два года был сурово наказан. После допросов и пыток его казнили, но не за ту вину, что отпустил Отрепьева, а якобы за расхищение государева добра. Принимая смерть, дьяк Смирной не выдал тех, по чьему повелению отпустил Гришку. И Романовым сей вины не приписали.

Но вот наконец по Москве прошёл слух, что царь Борис Фёдорович, похоже, «проснулся». Будто бы у него состоялись переговоры со шведским королём и тот пообещал русскому царю помочь в подавлении смуты. Да вроде бы Борис Фёдорович отказался от помощи. И чего бы переживать Дионисию? Но всё оказалось серьёзнее.

По повелению царя в Брянске спешно собиралась большая рать. Вскоре же она и выступила навстречу войску «Дмитрия». Дионисий так переживал, что хотел мчаться на перекладных на юг, чтобы упредить его об опасности. А опасность Отрепьеву грозила серьёзная. Рать собрали числом больше десяти тысяч. А первым воеводой был поставлен опытный воин князь Фёдор Мстиславский. Были под его началом воеводы Андрей Телятевский, Дмитрий Шуйский, Василий Голицын — все князья достойных родов.

Холодно стало под сердцем у Дионисия, заколебалось призрачная надежда на возвращение прежних почестей, власти. И не знал он ещё, что самому грозит беда, что над головой собрались тучи.

Когда Дионисий сбежал из боровского монастыря, игумен Алексий, поборов сомнения, уведомил дьяков Патриаршего Судного приказа об исчезновении инока Серапонта. Вскоре же об этом доложили патриарху. Иов повелел искать утеклеца. «Аки заблудшую овцу найдите и приведите в Чудов монастырь», — наказывал он дьякам к сыску приставленным. И дьяки Судного приказа разослали по всей Москве своих лазутчиков. Но дни шли за днями, а Дионисия не находили. Затаился он на подворье князей Рубец-Мосальских.

Однако вскоре Дионисий потерял осторожность, когда прознал, что против «Дмитрия» готовится ещё одна сильная рать. Предупредить, уберечь будущего государя! Послать кого-то ему навстречу — вот чем был озабочен бывший митрополит. И поспешил он искать смелого гонца в ближний монастырь. А тем монастырём оказался Донской.

Сказано, что если Бог решил наказать человека, то он прежде всего лишит его разума. В этом монастыре, обласканном царём Борисом, Дионисию никак не следовало появляться. К тому же в Донском монастыре ещё многие монахи знали митрополита Дионисия в лицо. Да и архимандрит его помнил. И лишь только опальный архиерей появился в монастыре, как был замечен. Узнали его, как он ни прятал лик под капюшоном. За ним стали доглядывать, дабы выведать, зачем пришёл.

Вскоре Дионисий свыкся с мыслью, что его в монастыре не признали, и ушёл на хозяйственный двор, где и надеялся встретить монахов, отбывающих наказание. Знал Дионисий, что от таких наказаний многие иноки готовы сбежать. И увидел он, как молодой монах долбил клином и кувалдой большой валун, как вырубал из него круг на жёрнов. И было похоже, что монах безотрывно провёл за работой многие дни. Монах был худ. И клин с кувалдой были ему не под силу.

— Давно ты рубишь сей камень, сын мой? — спросил Дионисий.

Монах вскинул глаза на собрата. Они были большие и печальные.

— Токмо Богу сие ведомо, — произнёс монах, не останавливая работу.

— Как тебя звать, чадо?

— Забыл, отец благочинный, — ответил монах, — а наречён быть Касьяном.

— Бог видит твоё усердие и наградит тебя, Касьян.

— Слава Всевышнему!..

— Но я вижу на твоём лице другой знак судьбы. Тебя ждёт величие, сын мой, если ты будешь послушен мне.

— Кто ты, незнакомец? — спросил Касьян.

— Скоро узнаешь, кто я. Но позволю порадоваться: ты будешь игуменом монастыря, как токмо выполнишь моё повеление.

— Не волен я, отец благочинный, — ответил Касьян.

— Волен. Аз даю тебе сие право.

Дионисий уже мнил себя владыкой. Он потерял представление о яви и, толкаемый бесом, как он скажет потом, вынудил Касьяна на действо, супротивное его характеру.

— Оставь своё дело, сын Божий, иди за мной.

Уже смеркалось. И превратные стражи в сей час никого не выпускали из монастыря. Дионисий это знал, но было ведомо ему и то, что если положить на руку стражу два алтына, ворота откроются.

Всё так и учинилось: два алтына открыли врата и Дионисий увёл Касьяна. Был уже вечер, когда Дионисий добрался до подворья Рубец-Мосальских. Он не видел, что привёл за собой доглядчика-шиша. Дионисий укрыл Касьяна в каморке на конюшне, сам ушёл. Вернулся уже близко к ночи, передал Касьяну грамотку, велел спрятать подальше, дал денег, сказал:

— Ты уедешь сейчас, сын мой, в царский стан, в город Путивль и вручишь грамоту царевичу Дмитрию.

— Слушаюсь, отец благочинный, — ответил Касьян.

Дионисий вывел Касьяна из каморки. К ним подошёл холоп, держа за уздечку осёдланного коня. Дионисий передал коня Касьяну.

— Конь у тебя резвый, сын мой. Да береги, чтобы донёс до царского стана. — Он вывел Касьяна за ворота подворья и, помогая подняться в седло, напутствовал:

— Пусть бережёт тебя Господь в пути. Во имя Отца и Сына...

Договорить Дионисию не удалось. На полном скаку подлетели к подворью князей Рубец-Мосальских два всадника, пешие стрельцы откуда-то возникли, да тут же крытый возок подкатил. Дионисия и Касьяна, коего сдёрнули с коня, мигом в возок затолкали да и умчали. И будто не было никакого действа вблизи подворья мятежных князей.

Дионисий метался в возке, пытаясь выбраться из него, он не верил, что схвачен государевыми людьми. Его ударили по голове, и он сник. Да путь был недолгим. Вскоре возок остановился, Дионисия вытащили из него, он пришёл в себя и увидел вблизи кремлёвские соборы, дворцы. А тут подошёл к нему Гермоген. Услужитель, его сопровождающий, осветил лицо Дионисия фонарём, Гермоген присмотрелся к Дионисию, сказал:

— Он. Ведите его.

А как увели, из возка выскочил Касьян и подал Гермогену секретную грамотку Дионисия.

— Спасибо, сын мой, за верность престолу и церкви, — сказал Гермоген и обнял Касьяна. — Идём в палаты, выпьем сыты и вкусим хлеба. Да патриарх тебе порадуется.

Отпрыск Сабуровского рода, в миру Константин, посвятивший себя иноческой жизни, поклонился Гермогену.

— Спасибо, отче владыко, отправьте меня в монастырь, — попросил он.

Митрополит перекрестил Касьяна и велел услужителю отвезти его в монастырь, сам пошёл следом за теми, кто увёл Дионисия. Митрополит Казанский хотел увидеть бывшего митрополита Московского лишь для того, чтобы спросить: да был ли он христианином, ежели потянулся к предателю Христовой веры.

И спросил, и в глаза посмотрел, да ничего в ответ не услышал, а в глазах узрел только ненависть, злобу. Возомнил себя Дионисий прежним Данилой Щетининым, сотником опричнины. Да будто бы стоял он на льду Волхова, а Гермогена по его жесту бросили в ледяную воду, как бросали туда же невинных женщин с детьми.

Всё «прочитал» Гермоген в бешеном взгляде Дионисия и ушёл, ни о чём больше не спрашивая. И только спустя год Гермоген узнал судьбу Дионисия. Получил он своё, как всякий клятвопреступник и враг. Его увезли на север. Там он и сгинул в монастырских подземельях, не дождавшись «законного царевича Дмитрия».

Гермоген же, схватив за руку давнего супротивника православной церкви, выполнил повеление патриарха. И теперь подумывал о том, чтобы вернуться в свою епархию. Казань давно стала мила его сердцу. Там он чувствовал себя спокойнее и увереннее, чем в Москве.