Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ СОБОР

Была середина февраля. Москвитяне ложились спать и просыпались под завывание метели. Сугробы по улицам и площадям намело такие, что ни конному, ни пешему не проехать, не пройти. Ворота дворов, избы замело по вершники. Но покоя в Москве уже не было. И никто не отсиживался в метель-заваруху по избам, палатам и хоромам, все с утра толклись на площадях.

В пятницу 17 февраля, лишь сошли власьевские морозы, в Кремле открылось собрание Земской Думы — Государственного Собора. Последний Государственный Собор проходил тридцать два года назад в царствование Ивана Грозного. И кто помнил его, пытались найти нечто общее. А общим было только название. Тогда на Собор съехались заседатели со всей России не по народному доверию, а по служебному положению. Да и не так много было делегатов. Теперь в Москву сошлись со всей России, из всех областей выборные чины боярского и дворянского звания, духовенство, торговые, ремесленные, служилые и даже крестьянские люди, счётом пятьсот для небывалого со времён Рюрика дела. Дотоле Русь получала венценосного государя по праву наследства короны. Теперь его должны были избрать и наделить правами самодержавными, вместе с Богом судить и рядить народ российский по закону совести.

В дни подготовки к Государственному Собору верховной личностью стал патриарх всея Руси Иов. При жизни царя он был наместником Божьим, и в межцарствие пришлось ему вершить главное державное дело. Слабый телом и здоровьем, патриарх оказался несгибаем и силён духом. И ни у кого не возникло сомнения, разве у его недругов, что Иов не удержит в своей властной руке бразды выборов нового государя.

Иов был деятелен, каким не был и в годы зрелости. Он никого не подговаривал стоять за Годунова, но всё делал для того, чтобы Россия знала, кого выбирать на престол. В проповеди с амвона Благовещенского собора он говорил прихожанам и всем, кто приехал выбирать царя:

— Братья и сёстры православные, вы знаете, что, не имея достоинств князей влиятельных, ваш брат Борис Фёдорович без имени царского четырнадцать лет единовластвовал в державе. Да, он потомок мурзы Четы, но брат царицы Ирины. Вспомните, государыня Ирина Фёдоровна и знаменитый брат её с самого первого детства возрастали в палатах великого царя Иоанна Васильевича и питались от стола его. Когда же царь удостоил Ирину быть своею невесткою, с того времени Борис Фёдорович жил при нём неотступно, навыкая государственной мудрости. Однажды, узнав о недуге юного любимца и товарища сына своего Фёдора, царь приехал к нему и сказал милостиво: «Зачем ты заболел, моя надежда, будущая опора государства.......

И тут подошёл к амвону князь Воротынский, одних лет с Иовом, но ещё крепкий старик. Он поднял руку и сказал:

— Владыко святейший отче, да простит меня Бог, не так было сказано батюшкой Иоанном Васильевичем...

Собор затаился в ожидании: виданное ли дело — проповедь нарушил князь. И в тишине доносился лишь из голубых сводов собора шум бушующей на дворе метели.

— Говори, сын мой, — разрешил князю патриарх.

— А вот как возгласил царь Иоанн Васильевич, — продолжал князь Воротынский, повернувшись к делегатам Собора: «Борис, страдаю за тебя, как за сына! За сына, как за невестку! За невестку, как за самого себя!» Он поднял персты десницы своей и промолвил: «Се Фёдор, Ирина и Борис: ты не раб, а сын мой!» А незадолго до смерти, поражённый знаком кометы, царь Иоанн, всеми оставленный, удержал Бориса Фёдоровича при себе и говорил ему: «Для тебя обнажено моё сердце, тебе приказываю душу, сына, дочь и всё царство: блюди, или дашь ответ за них Богу!» Так было сказано великим царём Иоанном Васильевичем. — И Воротынский поклонился народу.

— Аминь! — произнёс Иов и продолжал: — Мы подтверждаем сии незабвенные слова и говорим: Борис Фёдорович хранил как зеницу ока и царя Фёдора и государство... — Иов ещё долго рассказывал о Борисе Годунове, его слушали внимательно, не перебивали, похоже, что не было у собравшихся слов возражения. Да и как возразишь, если муж сий заботился о процветании России и с успехом своего добивался.

Борис Фёдорович не слышал и не знал всего того, что о нём говорилось, чему внимал народ России в Благовещенском соборе. Скрывшись сразу после девятин, он тридцать один день не покидал кельи в Новодевичьем монастыре. Он молился Богу и просил его ниспослать тишину и покой. Иногда он проводил время с сестрой. Она читала ему псалмы Давида. Они приносили ему душевное равновесие и благость. С особым рвением он слушал третий псалом Давида о бегстве его от Авессалома, сына своего.

— «Господи, как умножились враги мои! — читала Ирина. — Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: нет ему спасения в Боге.

Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня с святой горы Своей.

Ложусь я, сплю, и встаю: ибо Господь защищает меня.

Не убоюсь тем народа, которыя со всех сторон ополчились на меня. Возстань, Господи! Спаси меня. Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых.

От Господа спасение. Над народом Твоим благословение Твоё».

Борис слушал псалом и с нежностью смотрел на сестру. Как хорошо, что они здесь вдвоём, считал Борис. Он уже забыл пророческие слова ведунов Сильвестра и Катерины, нарёкших ему царствовать на Руси. И не было у него других забот, как в тишине монашеской кельи воздавать молитвы Всевышнему, но не исходить заботами о державе. А это время неизбежно приближалось.

В десять часов утра в пятницу патриарх Иов открыл в Грановитой палате Кремля Российский Государственный Земский Собор. Он представил посланцам России весь боярский и духовный синклит, дворянскую и купеческую знать, именитых горожан, воевод. Как и предполагал Иов, собралось пятьсот человек.

Съехавшиеся на Собор россияне дивились зрелищу, какое увидели в Кремле, в храмах, в Грановитой палате. Их поразил дух поруки, тишина, благочинность, царящие всюду, приветность в многолюдстве великом и разнообразном. «Какая сила нужна, чтобы увлечь за собой столько единомышленников», — думал о патриархе Иове митрополит Новгородский Александр. Гермоген был недоволен столь благоприятным ходом Собора в пользу Годунова: «Какое пронырство надо иметь, сидя за стенами монастыря и манить толпу к призрачному раю», Гермоген уже ходил впритин на Геласия, восхвалявшего Бориса Годунова, он высказался резко за похвальное слово князя Воротынского. «Ведуновским наваждением очарованный князь», — определил Гермоген.

Не изменил себе в дни подготовки к Собору Василий Щелкалов. Он пытался оттянуть день начала работы Собора, однако это ему не удалось. С большей уверенностью он ждал приятных вестей из Новодевичьего монастыря. Накануне открытия Собора у Василия была тайная встреча с Богданом Бельским. И было на этой встрече решено подвергнуть Бориса насильственному постригу в монахи. Вечером шестнадцатого февраля и в ночь на семнадцатое с разных концов Москвы, а больше из замоскворецких глухих мест, из Каменномостского питейного двора, с Житного двора, что у Калужских ворот, из ночлежек с Якиманки и Ордынки и ещё невесть откуда, стали собираться ватаги челяди и холопов Богдана Бельского, стягиваться к Новодевичьему монастырю.

В самую глухую полночь, под завывание метели, ринулись вооружённые тати к монастырским воротам — да получили крепкий отпор. Монастырь охраняли верные Годунову стрелецкие сотни и отряды наёмных шведов, направленные к монастырю волею боярина Семёна Годунова. Были в той скоротечной схватке раненые и убитые, но мало: тати поспешили удрать.

Под утро Василий Щелкалов явился в Плещеевы палаты, ещё не зная последствий нападения на монастырь. Душа вроде бы вещала, что постриг свершён. Да в чёрном деле душа и ошибиться могла. Богдан был в ярости, рвал и метал, вспоминая Бога и нечистую силу.

— Не вышло от нашей затеи проку. Шли на устах с Богом, а он отвернулся от нас. Перехитрил Семёнка Годунов.

— Розмыслом оскудели, брат мой. На авось понадеялись, с лёту, наскоком. Этак и сокол промахивается, — упрекал Щелкалов Бельского.

— Днём ещё не было там сатанинских стрельцов и мушкетёров, днём! — оправдывался Бельский.

— А ты и поверил, что ночью так будет? — Василий Щелкалов зло махнул рукой: — Нет, Богдан, не бывать тебе на красном месте!

— Не пугай, дьяк Василий. Богдан не из пужливых. Тут опростоволосились, другой путь искать будем. А и у тебя изъян в деле вижу: в первые же дни ухватил бы его в монастыре за пасмы да учинил пострижение.

— Не упрекай, коли не знаешь, Богдан. Ходили в монастырь мои люди, да опять же Семёнка Годунов, хитрый страж, обдурил меня. Следит за каждым моим шагом. Ан и сейчас за углом торчат его сычи.

— Обошёл нас лукавый правитель со всех сторон, — сокрушался Бельский.

— Да и рачитель Иов лукавством впрок запасся. Всех мужей именитых в Москву собрал на присягу... И присягнут...

Василий Щелкалов — сей прожжённый дьяк — ушёл от Бельского в полной растерянности. Шёл по тёмной улице в сопровождении слуги, не прячась, не думая о том, что кто-то вызнает о его загадочном посещении Бельского. Он пытался разобраться в событиях и пришёл к печальному выводу о том, что козни и преткновения Бориса Годунова и его окружения взяли верх над потугами медлительных соперников. Даже Фёдор Романов, первый боярин, остался ни с чем. «Перехватил твою порфиру, Никитич, хитроумный Бориска», — горько подумал Василий Щелкалов, скрываясь в своём подворье на берегу Неглинки в Белом городе.

А придя в палаты да уже молясь о своей безопасности перед образами, думный дьяк решил пока не супротивничать Борису, а затаиться до той поры, когда добыча будет по зубам. А то и поломать их недолго: сему печальный пример — судьба старшего брата Андрея.

Государственный добор приступил к выборам царя. Все соборяне желали одного: покончить с сиротством, найти себе верного отца, без которого в семье российской могут проявиться гибельные порочные силы, пагубные для всей державы.

И настал ещё один важный час для патриарха Иова. Он уже знал о событиях вблизи монастыря, знал их причину да порадовался, что Всевышний защитил будущего государя от поругания. Иов поднялся с патриаршего престола, опираясь на жезл святого Петра-митрополита, обратился с речью к посланцам России:

— Дети мои, было бы вам известно, что царица Ирина не захотела ни царствовать, ни благословить брата на царство. А сам Борис Фёдорович — правитель не желает принимать венца Мономахова. Но мы говорим Борису: «Держава не должна быть в сиротстве. Россия, тоскуя без царя, нетерпеливо ждёт его от мудрости Собора. Вы, святители, архимандриты, игумены; вы, бояре, дворяне, люди приказные, дети боярские и всех чинов люди царствующего града Москвы и всей земли Русской, объявите нам мысль свою и дайте совет, кому быть у нас государем. Мы же, свидетели кончины царя великого князя Фёдора Иоанновича, думаем, что нам мимо Бориса Фёдоровича не должно искать другого самодержца». — Иов замолчал. И с высокого места пытался рассмотреть движение Собора. И возликовал.

Взорвался порыв единодушия, громогласный и чёткий. Так решались судьбы князей на великом Новгородском вече. Духовенство, бояре, дворяне, воинство и приказные люди сказали:

— Наш совет и желание то же: немедленно бить челом государю Борису Фёдоровичу. И мимо него не искать другого властителя для России!

Богдан Бельский в этот миг стоял вблизи князей Романовых. Тут же неподалёку находились князья Телетевские, Шуйские, Ростовские. Сила-то какая! И как худородному Богдану Бельскому хотелось бы стоять среди них, управлять ими, вести за собой. Ан нет, сие не подвластно Бельскому. И он шепчет Фёдору Романову:

— Всех опутал колдовскими чарами правитель, все стали спомогателями его да архиерея! — В голосе Богдана сквозили злость и отчаяние.

Фёдор Романов был смирен, страсти в душе поугасли, огонь хранился под пеплом, силы затаились в ожидании своего часа. Он знал, что ещё поднимется выше всех присутствующих на Соборе, он свято верил в предсказания провидицы Катерины, потому что путь, освещённый ею Борису, Приближался к вершине. «Уж коль Россия — а она здесь, на Соборе, — взялась решать, то и быть, как сказала: «Бить челом государю Борису Фёдоровичу и мимо него не искать другого властителя для России!»

Будто вечевой колокол пробил, будто сии слова единым выдохом произнесла Россия. Что уж тут его потуги?! Русь поднялась! Упёрлась! И не найдёшь силы, равной ей. Вот и весь сказ! И утихомирился князь Фёдор Романов и ничего не сказал в ответ Богдану. Он слушал князя Воротынского, который сменил Иова.

— Небывало возвысил своею неусыпною, мудрою деятельностью Борис Фёдорович наше царство. Он смирил хана и шведов, обуздал Литву, расширил владения России, умножил число царей-данников и слуг. — Князь Воротынский умел говорить красно и обольстительно. И соборяне верили князю, что благодаря Годунову знаменитые венценосцы Европы и Азии изъявили уважение и приязнь к России. — Многие лета война обходит стороной державу. А какая тишина внутри её. Сие милость для войска и для народа. Волею правителя в судах правда, защита для бедных, вдов и сирот...

В этот соборный час многие бояре и дворяне, торговые и служилые люди вспоминали все те блага, которые были сделаны волею Бориса для народа, для всей России. Слово давали всем, кто хотел его сказать. Иов никого не одёрнул, не спросил, с чем идёт к Собору. И только Богдану Бельскому поставил запрет.

— Что можешь сказать, сын мой, пребывая в озлоблении? Или поведаешь о ночном происке близ Новодевичьего?

Бельский не смутился. И нарушил запрет. Он метнул на Иова гневный взгляд и пробрался на высокое место, крикнул:

— Я хочу сказать соборянам, что они напрасно тешат себя надеждами! Не будет вам утешения от правителя Бориса, не преклонит он колена перед державой, просящей его на царствие. Из нас выбирайте!

Собор зашумел. Но все голоса перекрыл глас митрополита Геласия:

— Изыди, происками прокалённый! Мы напомним тебе случай достопамятный, чему свидетелей тьма. — И Геласий обратился к соборянам: — Да помните ли, когда царь Фёдор умом и мужеством правителя одержал славную победу над ханом? Да не забыли ли, как после победы царь весело пировал с духовенством и синклитом? Вот тогда в умилении признательности, сняв с себя златую царскую гривну, он возложил её на выю своего шурина.

— И что сие означает? — спросил Бельский.

— А то, что царь, исполненный Святого Духа, сим таинственным действом означил будущее державство Бориса, искони предопределённое небом и Всевышним отцом, — возвестил Геласий и повысил голос: — Соборяне! Ответьте заблудшему сыну Бельскому, есть ли у вас сомнения?!

Собор зашумел, волнами перекатывались голоса, да выстроились в один ряд — и дружно прозвучало: «Да здравствуют государь наш Борис Фёдорович!»

Лишь только затихли под сводами Грановитой палаты голоса, как Геласий вновь прогудел:

— Сей глас народа есть глас Божий! Скажем: пусть будет то, что угодно Всевышнему.

Уже смеркалось, когда закончился первый день заседания Земского Собора. Метель к этому времени утихомирилась, чтобы к ночи разгуляться с новой силой.