Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ВОЛЯ СИНКЛИТА

В Москву, в патриаршие палаты, на Владимирское, Крутицкое, Вологодское и Рязанское подворья епархий и монастырей съезжались со всей Руси князья-иерархи русской православной церкви. Ни морозы, ни снежные метели, ни заносы не остановили их в пути. Из Ростова Великого до Москвы рукой подать. И митрополит Ростовский Варлаам одним из первых прикатил. Другая дорога была у митрополита Новгородского да у епископа Псковского, у других архиереев, которые ехали из Каргополя, Устюга Великого, Путивля, Астрахани и многих иных отдалённых городов России. Иерархи спешили на зов патриарха, потому как на Русь пришло время межцарствия-безотцовщины, ещё не смутное, но тревожное.

Патриарх Иов немедля исполнил волю усопшего царя Фёдора, лишь только закрыл ему глаза. Ещё набивались в опочивальню бояре, ещё крик отчаяния, вырвавшийся у Ирины, не погас под потолком, а Иов отчётливо, чтобы все и на лестнице услышали, громко сказал Ирине:

— Да, есть мы ноне безотцовшина, но не быть нам безматерними. Чтобы не оставила нас, сирот, волею царя Фёдора, завещанной мне, благословляю тебя на царствие.

По-разному это отразилось в опочивальне и на лестнице, где набились бояре. Романовы языки прикусили, дабы не крикнуть: «Наша корона!» Испугались, потому что не простила бы им Россия за сие позорное движение. И непререкаемо Ирина была признана матерью России.

Да вскоре же, как девять дён минуло, Иов собрал весь боярский синклит и повелел принять присягу царствующей вдове. Присяга была принята. Именем царицы Ирины отдали приказы о закрытии границ на въезд и на выезд из России. На имя царицы Ирины писались отписки. Во всех церквах России молились на ектениях за царицу. И весь московский народ поклялся венценосной вдове в верности и любви, крест целовал по церквам, стоя на коленях. Проливая слёзы, москвичи молили её встать на престол, не оставлять свой народ в ужасном сиротстве. Шли к царским палатам бабы с детишками, кричали слёзно: «Матушка царица, смилостивись над рабами своими, возьми царство в руки надёжные».

Но царица Ирина, добрая, мягкосердая, любящая свой народ, не нашла в себе силы взойти на трон державы. Сказала она своему народу: «Я вдовица бесчадная, мною корень царский пресекается. Позовите на трон братца моего, правителя».

Да, может быть, и не так Ириной было сказано, народ что-нибудь от себя прибавил и пуще стал просить. Но не вняла она голосу народа да и почитаемого ею патриарха не послушала. И в те часы, когда синклит присягал ей на верность, Ирина собралась в путь, и в ночь на десятый день после смерти Фёдора, тайным ходом оставила царский дворец, села в крытый возок и покинула Кремль. Да и скрылась за морозной дымкой, а где, только Богу было ведомо.

Вскоре же патриарх Иов, все митрополиты, а с ними думный дьяк Василий Щелкалов направились в царёвы палаты. Синклит боярской Думы наказал им оповестить царицу, что ей присягнули на верность сыны России. Но представителей Думы в пустынных палатах встретили скорбь и печаль. Дворецкий Григорий Годунов, вытирая горькие слёзы, сказал:

— Вдовствующей матушки-царицы во дворце нет. А где она, сие нам неведомо.

В эти горестные часы российской истории глава русской православной церкви патриарх Иов нашёл в себе силы действовать самоотверженно и безбоязненно перед лицом Всевышнего и тех, кому показалось, что государство Российское осталось без руля и ветрил и что теперь самое время захватить власть боярской Думе и править её именем на Руси. Патриарх счёл, что Дума не способна управлять державой. Не было в ней той единой воли, которая сумела хотя бы не развалить государство. И потому, нисколько не сомневаясь в своём праве, исполнял именем царицы все государственные дела, дабы сохранить могущество и независимость России. Да видя грызню бояр, с каждым днём всё больше убеждался в том, что нужно просить всем народом на престол Бориса Годунова. У патриарха были претензии к Борису, но он хранил их в тайниках души, зная что сии претензии ещё будут выражены Годунову, да он станет забывать о народе, перестанет о нём печься.

В Кремле уже знали, что Ирина уехала в Новодевичий монастырь. И вскоре же из женской обители пришла новая печальная весть: царица Ирина постриглась в монахини и приняла имя Александры. Весть о том, что царица ушла от мирских дел, поразила иерархов церкви как гром среди ясного неба. И только Иов не потерял присутствия духа. Он немедленно отправился к Борису.

Правитель не хотел принимать патриарха и прикинулся больным, но Иов не отступил. Он догадался, что болезнь мнимая, позвал Марию Годунову и велел отвести его к Борису.

— Я пекусь о судьбе России, матушка Мария. И твой супруг о ней страдает. Нам и радеть.

Правитель, да бывший, как он счёл себя в сей час, был в опочивальне и молился. Он уже решил свою судьбу. И теперь молил Бога, чтобы пособил исполнить задуманное. Он ждал полночи. По примеру сестры он наметил покинуть дворец и тайными путями уйти из Кремля, из Москвы и сгинуть с людских глаз в неизвестности.

Иов вошёл в спальню без колебаний и, как не раз бывало, опустился на колени рядом с Борисом. Он помолился вместе с ним, а потом встал и сказал:

— Сын мой, ты задумал свершить насилие над судьбой. Мы сегодня с тобой в ответе за матушку Россию и не надо прятаться.

— Владыко, помилуй. Я не хочу испытывать судьбу. — Борис поднялся с пола, отошёл к окну да подальше от Иова. — Дай мне вольно уйти к своей мете.

— Полно, сын мой! У тебя одна мета — державный трон. И я, как глава церкви, требую от тебя христианского повиновения. Тебя ждёт народ! — сурово, как всегда в часы тяжких испытаний, проговорил Иов.

— Не смущай, владыко, не пробуждай анафемское честолюбие. Грешен я! И мой удел — монастырская келья. Я во многом виновен перед Россией и грешен перед ликом Всевышнего. Не способствуй умножению моих грехов, владыко. И даст ли мне Господь времени, чтобы отмолить прошлые грехи, — не ведаю.

— Всевышний отпустит тебе грехи, ежели не покинешь свой народ в сиротстве, в беде. Четырнадцать лет он чтил тебя как царского соправителя. Как можешь ты теперь отречься от народа!

— Не вынуждай, не вынуждай, владыко, творить новое зло! — крикнул Борис срывающимся голосом.

— Не гневи Бога! — Иов стукнул посохом об пол. — И готовься принять державную власть, а я дам ответ Всевышнему!

— Владыко, мы всегда понимали друг друга. Что же теперь? — взмолился искренне Борис. — Я слышал, как дьяк Василий Щелкалов местничает! Он просил вельможный синклит целовать крест на верность боярской Думе. Вот и пусть...

— Злоумышленник Василий ущерб государству чинит. Он недалеко ушёл от злодея брата! — жёстко произнёс Иов и сказал то, чего не думал говорить, как пришёл: — Да ведомо ли тебе, что Василий Щелкалов сей день выходил на Красную площадь да говорил, что царица Ирина ушла от трона, что теперь она не занимается делами царства. Да сие воровская ложь! Именем царицы держатся ноне законы! Щелкалов тать, и не его дело говорить о царице с народом!

— Щелкалов местник, ехидна, — поддержал Иова Борис. — Да и возьмите его в хомут!

— Ты и возьмёшь. Ты его ставил. Да знаешь ли, какими словами закончил он смутьянство на площади? Он призывал народ убрать тебя, вернуть Дионисия на престол церкви и присягнуть Думе.

— Что же ответил безумцу народ?

— Обмишулился дьяк. Единым духом было сказано: «Да здравствует отец наш Борис Фёдорович!» Вот ответ детей наших, — устало произнёс Иов.

Борис отвернулся, он будто не слышал слов патриарха.

Иов медленно прошёлся по спальне и опустился в кресло у окна, на любимое место Бориса. Он понял, что его слова, гремящие словно с амвона, падают в пустоту или ударяются о каменную стену. Иова знобило, в душе была опустошённость. Многажды попытавшись проникнуть за стену безразличия, которым Борис окутал себя, Иов почувствовал, что истратил все силы. Да и мало их было, потому как две недели сей немощный старец ни днём, ни ночью не знал покою. Иов понял, что если он немедленно не уйдёт, если будет метать бисер неблагодарному, то завтра он не в состоянии будет управлять движением за престол.

— Утром я жду от тебя разумный ответ, сын мой, — сказал Иов, встал с кресла и медленно покинул палаты Годуновых. Он мог пройти к себе внутренними переходами, но вышел на площадь.

Стояла уже полночь. Москва угомонилась, затихла, а может, только затаилась. Лишь со стороны Замоскворечья доносился яростный собачий лай, да перекликались стражники на кремлёвских стенах и башнях. На дворе было очень холодно. В такой мороз птицы на лету замерзают. Поэтому дьякон Николай, поправляя на плечах патриарха лисью шубу, обеспокоено сказал:

— Мороз лют. Да поспешить бы нам, святейший владыко!

Иов грустно улыбнулся: где взять ту прыть, чтобы поспешить. В палатах Иов отогрелся у очага и ещё долго сидел, смотрел на огонь и размышлял о наступивших тяжёлых временах. И всё пытался понять, что же произошло с правителем Борисом, с его несравненным другом. Ведь было у Иова убеждение о том, что Годунов давно ведёт происки к трону. Сколько шептались в ту пору, когда погиб царевич Дмитрий, что сим путём правитель торит себе дорогу к престолу. Вспомнил Иов и о том, как сразу после безвременной кончины годовалой царевны Феодосии, Борис начал «объявляти» своего сына Фёдора при посольских приёмах как возможного продолжателя царского корня. Эту дерзость тогда старался никто не замечать. Да может, потому, что Фёдора Романова в Москве не было, сидел воеводой в Пскове, Василий Шуйский не проявлял страстей после смерти брата Андрея. Но и царь Фёдор смотрел на сие как на забаву. Лишь патриарх Иов принял появление Фёдора Годунова в роли будущего потентата как серьёзный и обдуманный шаг его отца. Всё сводилось к дому, что сам Борис Фёдорович после смерти прямой наследницы царского трона начал упорно думать о том, что в будущем может рассчитывать на корону. А видя угасание царя, он и в мыслях не допускал кому-либо уступить дорогу к престолу.

К тому времени тайная борьба за престол уже разгорелась вовсю. И следил за той борьбой патриарх очень пристально, да многое и до ушей Бориса доходило от него. Помнит Иов, как дьяки-лазутчики из Патриаршего Судного приказа добыли и принесли ему известия о том, что седьмого декабря девяносто третьего года думный дьяк Посольского приказа Андрей Щелкалов посетил цесарского посла Варкоча и попросил его передать августейшему эрцгерцогу Австрии Рудольфу II, что его сына Максимилиана заинтересованные лица ждут на Московский престол. Да чтобы Варкоч усердие проявил, Андрей Щелкалов дорогие подарки преподнёс послу. И полетело приглашение к австрийскому монарху.

Как узнал сие воровство главы Посольского приказа Андрея Щелкалова патриарх, так и ахнул: «Виданное ли дело Русь на корню иноземному государю продавать!» Да опекая русский престол от иноземца, Иов передал добытые сведения о тайном сговоре правителю Борису.

Странным показалось потом Иову то, что Борис не известил царя Фёдора об измене Андрея Щелкалова. Да и сам не учинил над ним строго суда. Правда, «великого дьяка» лишили Посольского приказа. Но мотив был выставлен другой. Будто бы причиной тому стало заявление английского купца Джерома Горсея, которого Андрей Щелкалов чуть не разорил. «Важный государственный Щелкан Андрей есть отъявленный негодяй, — писал Джером Горсей в грамоте на имя царя Фёдора, — он тонкая и двуличная лиса, это хитрейший скиф, какой когда-либо жил на свете». Якобы за это и повелел царь лишить приказа Андрея Щелкалова. Но сам-то Щелкалов знал, за что его лишили власти, за что подвергли постригу в монахи и под именем Феодосия сослали в Кирилло-Белоозёрский монастырь. Знал дьяк и то, почему избежал казни. Сохранил ему Борис жизнь как бывшему тайному союзнику.

Тогда одно осталось загадкой для патриарха: почему Андрей Щелкалов начал свои происки так неожиданно? Может, хотел помешать помолвке сына Бориса Годунова Фёдора и царевны Феодосии? Ведь в ту пору, в зиму девяносто третьего года, никто не предвидел близкой кончины царя Фёдора. А смерть царевны Феодосии наступила лишь через несколько недель после сговора с Варкочем. Уж не приложил ли коварный и злой дьяк Андрей Щелкалов рук, чтобы тайно убить царевну, будущую невестку Бориса Годунова? А ведь было же несколько лет назад целование креста на клятву в верности, какую положили меж собой Борис и братья Щелкаловы. Наступил на сию клятву Андрей тяжёлым сапогом да и ужалил царёву доченьку. Много ли ей надо, лишь отнятой от грудей кормилицы, неведомо кому преданной.

Эти ужасные воспоминания с новой силой потрясли Иова, но как уйдёшь от жестокой правды жизни, которая гнала сон. Вспомнил Иов, что дьяк-лазутчик Лука Паули, служивший одновременно правителю и патриарху, был изобличён Варкочем якобы в расколе доброго отношения царя Фёдора к Борису, будто бы Лука виноват в слухах о том, что помолвка, к которой готовились Фёдор и Борис, несёт тайный умысел в ущерб царю Фёдору. Обо всём этом Лука Паули рассказал Иову после возвращения из Вены да отстранения от Посольского приказа Андрея Шелкалова, который и сыграл главную роль в «изобличении» Паули.

Теперь у Иова были основания предполагать, что надежда захватить русский престол в пользу принца Максимилиана живёт в эрцгерцоге Рудольфе до сих пор.

Неожиданно Иов почувствовал прилив энергии, будто мысль о кознях Австрии против России оказалась такой живительной, что он тотчас решил вновь увидеть Бориса. И он позвал дремавшего в соседней с опочивальней комнате дьякона Николая и попросил его проводить в палаты Бориса Годунова. На сей раз они ушли внутренними переходами, разбудили дворецкого и попросили отвести их к Борису Фёдоровичу. Когда же пришли к опочивальне, слуга при ней сказал:

— Батюшка Борис Фёдорович час назад покинул палаты и Москву. Случилось так: лишь только Иов ушёл от Бориса, тот торопливо стал собираться в путь. Он приказал подогнать к тайному ходу крытую тапкану, оделся очень тепло и даже велел положить в тапкану медвежью шкуру и, не попрощавшись с семьёй, покинул палаты, без стражи, с одним лишь слугой, который был и за ездового, укатил из Кремля через Троицкие ворота. В каком направлении Борис Фёдорович уехал, никто в доме сего не знал.

Иов не стал допытывать дворню правителя, но пошёл на половину его жены, чтобы вместе с ней погоревать о бегстве Бориса Фёдоровича. Попечалившись, он вернулся к себе и стал молиться, просить Всевышнего о милости к Борису, дабы не совершилось деяния невозвратного — пострижения скорого в монахи. Иов с печалью думал о том, что Борис, как истинный православный христианин, казнит себя за те грехи, которые, может быть, совершил в прежние годы. Мучимый совестью, раскаянием, решил уйти от мира в монашескую обитель, как это всегда делали на Руси совестливые мужи.

Остаток ночи патриарх провёл перед иконостасом в долгом и неистовом молении Всевышнему.

А ранним утром Иов послал дьякона Николая к дьяку Луке Паули, с просьбой к тому, чтобы узнал, где скрылся Борис Годунов.

Лазутчику Паули понадобилось всего два часа, чтобы узнать, где спрятался правитель Борис.

Иов принял Луку в трапезной. Чуть выше среднего роста и немного сутулый, тридцатипятилетний Паули был красив. Лицо чисто греческое. Он вырос в Корсуни, прибыл в Россию впервые вместе с патриархом Иеремией. А пристал к его свите в тот день, когда корабль патриарха, прибывший из Царьграда, вошёл в порт Корсуни. Лука сопровождал Иеремию как переводчик. Отец у него был греком, мать — русская полонянка, угнанная из России ещё в дни борьбы Ивана Грозного за Астрахань. Паули хорошо говорил по-русски, по-гречески, знал польский, немецкий, болгарский языки, был умён и начитан. Тогда же, как только Паули «отстал» в Москве от свиты Иеремии, Борис приметил умного гостя, приласкал его и определил на службу к Андрею Щелкалову в Посольский приказ младшим подьячим. А вскоре он был переведён в разряд переводчиков и толмачей. Паули везде был заметен: никто из послов не хотел уходить без него в западные страны. И стал он быстро подниматься по дипломатическим ступеням. В Польшу он уходит посланцем, в Швецию — гонцом. И вот уже Паули посланник и едет с важным поручением в Вену. А то, что Лука отменный лазутчик, так сие было ведомо только Борису и Иову...

Лука вошёл в трапезную со светлым лицом. Иов сразу понял, что явился с доброй вестью, благословил его.

— Говори, сын мой.

— Да будет тебе известно, святейший владыко, батюшка правитель Борис Фёдорович ноне всю ночь молился и плакал вместе с царицею-сестрою в келье Новодевичьего монастыря. А встречи с чинами монашеского звания не имел.

— Спасибо, сын мой. Ты совершил богоугодное дело, — произнёс с облегчением патриарх. — Как удалось так скоро всё вызнать? — поинтересовался патриарх.

Паули только улыбнулся: все приставы, все сторожа в Москве были его друзьями, но он не сказал об этом патриарху.

— Господь надоумил меня...

Иов отпустил Паули и задумался. Он понял, что теперь только от его быстрых и решительных мер зависит судьба русского престола. Он, патриарх всея Руси сегодня же должен определить, кому быть царём русского народа.

Но события опередили действия патриарха. В Москве начались волнения. Народ уже знал, что Бориса Годунова в Кремле нет, и требовал объявить: где он и жив ли? Но бояре не торопились успокоить народ. Да и резону не видели. А для пущей важности распорядились закрыть все кремлёвские ворота. Да ещё отдали приказ воеводам поднять в ружьё стрелецкие полки, разместить их вокруг Кремля. И вскоре конные сотни стрельцов заполнили Китай-город, главные улицы в Белом городе, в Замоскворечье. Всюду заполыхали костры.

Однако стрельцы горожанам пока не были помехой. Ремесленники всех цехов запрудили Красную площадь и тоже разожгли костры. Шумела-гудела главная площадь, народ требовал, чтобы батюшка Борис Фёдорович явился перед ним. Но дождались не его, а злого, неистового и чёрного ликом дьяка Судного приказа по кличке Грач. А послан он был Василием Щелкаловым. Взобрался Грач на крышу ларька у Кремлёвской стены и перекричал горожан:

— Чего галдите, разбойные!? Правитель Борис бросил государственное кормило и предал Россию в жертву бурям. Боярам на верность присягайте! Да как в Великом Новгороде правили бояре, так у нас буде в вольном городе Москве!

Тут выискался в толпе сведущий торговый человек Иван Захаров, подступил он к ларьку, где дьяк Грач глагольствовал, и крикнул:

— Люди, люди! Сей тать есть выкормыш Ондрея Щелкалова. Да помню я, как на Москве торговал онгличанин Антоний Мерш, как сей дьяк Грач по воле Щелкана в кабалу ввёл Антония. И сказал Мерш: «Все те долги велел мне делати канцлер Ондрей Щелкалов да подьячий Степашка Грач и на гостины имена писать». Потом же Степашка Грач во всём отказался и в кабалу взяли Антония!

Горожане только ахнули и в сотню рук потянулись к дьяку Степашке, стянули с крыши, бить стали. И забили бы до смерти, если бы не возникла другая сила. На горожан бросилась пешая свора вооружённых людей. Да кто они, откуда, горожане и понять не успели. Удирать нужно, головы прятать от дубин и кистеней. Но не все поддались панике. Встали горожане и против вооружённых, сами же что ни есть похватав для обороны, а больше головни из костров.

Тут и помощники горожанам появились. На горячем коне врезался в пешую свору Богдан Бельский, известный всей Москве, а с ним до сотни лихих конников налетели на пеших. И пошли их гнать-теснить, плетями лупить да кричать во весь голос: «Гони Борисовых псов! Гони татей Борисовых!» И прогнали до Зарядья.

И никто из москвичей не догадался, что Богдан разыграл потешную сцену. И пешие и конные были его холопами да кабальными крестьянами, человек до пятисот. А надо было ему опорочить Бориса и свою роль народного защитника показать.

Наведя «порядок» на Красной площади, Богдан с сотней вооружённых конников помчал к воротам Кремля. Но не пустили сотню за Богданом, открыли ворота только ему да слугам.

Ещё Богдан верхом на аргамаке выступал по кремлёвским площадям, а патриарху Иову уже доложили, как Бельский «власть свою» проявляет. Иов только головой качал, пока докладывали. Понял он уловку Бельского и попросил, чтобы услужители побыстрее его облачили. На него надели шубу, поверх её патриаршую мантию, на голову — белый клобук с меховой подкладкой. Иерархи, собравшиеся со всей Руси, уже были рядом, и он повёл их всех на Красную площадь, чтобы поговорить с народом, утихомирить его да сказать своё слово патриарха.

Тем временем кремлёвские колокола оповестили народ о выходе патриарха. От звона колоколов вороньё с соборов и церквей поднялось, чёрной пеленой морозное небо укутало, граем заполонило.

Но, перекрывая грай, твердили на Ивановой колокольне звонари: «И-и-дут! И-и-дут!» Да явственнее других выговаривал «Лебедь»: «Все иду-т! Все иду-т!»

Стража распахнула ворота, и патриарх Иов в сопровождении большой свиты духовенства появился на Красной площади. Следом за иерархами шла сотня стрельцов, чтобы сдержать ораву Бельского.

Патриарх прошёл к Лобному месту и поднялся на него. И народ, узрев святейшего владыку, затих. Да и колокола умолкли, и грай вороний прекратился, лишь дрова трещали в кострах. И зазвучал в этой тишине нестареющий голос патриарха:

— Православные! Аз ведаю, о чём страдаете-печётесь! Вместе с вами и мы, отцы церкви русской, печалимся о Годунове Борисе Фёдоровиче. Да ждём его на престол!

— Хотим Бориса на царствие! — раздался сильный голос рядом с Лобным местом.

Иов глянул вниз и увидел рыжую бороду, узнал Сильвестра. А рядом с ним — и Катерину. «Господи, ведуны, вещавшие Борису венец», — мелькнуло у патриарха. И ещё мощнее зазвучал его голос над площадью:

— Аз слышу глас Божий, возвещающий быть на Руси государем Борису Годунову! Помолимся, православные, и с именем Божьим на устах пойдём просить Бориса Фёдоровича на царствие! — призвал патриарх народ и стал неистово осенять горожан крестом. И все другие иерархи делали это. Лишь Гермоген застыл в центре священнослужителей, будто и не видел всего, что происходило вокруг. Да на него не обращали внимания, все слушали Иова, который возвещал:

— Молитесь, православные, во славу нового царя-батюшки Бориса Фёдоровича!

Площадь отозвалась стенаниями, воплями, криками. Сотни москвичей опустились на колени, воздух оглашался криками: «Да здравствует отец наш, Борис Фёдорович!»

Снова раздался звонкий голос Сильвестра:

— Отче святейший, веди нас в Новодевичий монастырь! Там Борис Фёдорович! Там! Веди же! А то и опоздаем!

Иов понял Сильвестра. И содрогнулся. «Да, постриг — необратим», — мелькнуло у него.

— Дети мои! — громко призвал к вниманию патриарх. — Идите за мной, и вы увидите своего благодетеля! — Иов стал спускаться с Лобного места, ему подал руку Сильвестр, поддержал его. Тут же дьякон Николай оказался. Он что-то сказал Иову и повёл его к Фроловым воротам Кремля, откуда, запряжённые в шестёрку лошадей, выкатились большие крытые сани. Возле патриарха они остановились. Вскоре же подъехали ещё с десяток крытых саней. Все иерархи уселись в них, и кортеж медленно направился в объезд Кремля на Пречистенку. Тысячная толпа двинулась следом.

Путь от Кремля до Новодевичьего монастыря, что стоял близ селения Лужники на пойме Москвы-реки, санный кортеж мог бы преодолеть за полчаса, но иерархи двигались медленно, не отрываясь от бесконечной толпы горожан. Их с каждой минутой становилось всё больше, будто покинуло избы, дома, палаты всё население первопрестольной.

Наконец-то впереди показались стены монастыря. Иов велел дать коням волю, и они вмиг долетели до монастырских ворот. И пока процессия приближалась, Иов скрылся в воротах монастыря, там остановился лишь вблизи собора, увидев игуменью. Он вышел из саней и велел отвести его к царице Ирине.

— Святейший владыко церкви всея Руси, — отвечала игуменья, — нет в моём монастыре оной, а есть царствующая вдова инокиня Александра.

— Веди, матушка, к инокине Александре, — с грустью согласился патриарх.

В этот миг на дворе появились другие иерархи. Толпа застыла у ворот. Иов подождал, когда к нему подойдут митрополиты — всего три, а четвёртого, Гермогена, среди них не было, — и патриарх направился в церковь.

Царица Ирина молилась. Там и нашли её первосвятители.

— Дочь моя, — подойдя к Ирине и опускаясь рядом на колени, тихо начал Иов, — ты ушла от мира, оставила презренное царство и стала невестой жениха бессмертного Иисуса Христа. Аминь! Но ты можешь утереть слёзы россиян, бедных, сирых и беспомощных и снова восстановить державу сокрушённую, доколе враги России не проведали о вдовстве Мономахова престола. Встань, дочь моя. — Ирина встала, а Иов и всё прочее духовенство оставалось на коленях. — Весь православный синклит, преклонив головы, просит тебя идти к брату твоему и благословить его на царствие России.

Выслушав Иова, Ирина сказала:

— Владыко церкви всея Руси, владыки епархий, я передам вашу просьбу братцу своему. Я иду к нему!

— Скажи брату своему, дабы взял Мономахов венец и явился в Кремль для возобновления царского кореня в России, пусть будет естественным наследником после зятя и друга, обязанного всеми успехами своего владычества Борисовой мудрости. Да посмотри, матушка, на народ, что стынет в поле на лютом морозе, проникнись жалостью к нему, — добавил уже вслед уходящей Ирине патриарх.

Ирина кланялась князьям веры, которые продолжали стоять на коленях, и сердце её сжималось от страха и стыда. Она уже знала, что ничем их не утешит, когда вернётся.

А священнослужители так и не поднялись с колен и продолжали молиться, и никто не мог бы сказать, сколько времени провели в молитве, пока отсутствовала Ирина. Её не было, может быть, с час.

Вернулась она вместе с Борисом. И при виде его иерархи вначале воспрянули духом. Все они встали. Борис приближался к иерархам медленно. Лицо было бледное, глаза воспалённые, усталые. Голова непокорно вскинута, и патриарх понял: Борис непреклонен, он не покинет стен монастыря, чтобы поскорее добраться до престола. Заговорил он медленно, тихо, но твёрдо. После такого слова сказанного не меняют:

— Я ваш раб, я верный подданный державы, но никогда не дерзну взять скипетр, освящённый рукою усопшего царя-ангела, моего отца и благодетеля.

Иов хотя и был готов услышать отказ Бориса, но его слова настолько потрясли патриарха, что он не знал, как возразить Годунову. Он лишь подумал: «Зачем, зачем падаешь в пропасть наперекор судьбе! Ты завтра же будешь уничтожен, как червь, лишь токмо трон займут Романовы». И патриарх воскликнул:

— Боже милостивый, Всевышний отче, где твой праведный суд!

Да тут же заговорили иерархи-митрополиты, разом стали просить Бориса:

— Мы зовём тебя на престол! Зовём! Всем народом просим, который тебя ждёт на морозе!

— Но в России много князей и бояр, коим я уступаю в знатности, уступаю в личных достоинствах.

— Ты знатен умом и мудростью, — возразил митрополит Геласий.

— Не слышу лести! Избирайте достойного, воля ваша! Я же обещаю вместе с новым царём радеть о государстве.

Иов наконец-то обрёл прежнюю силу голоса, чувства. Он понял, что Борис не поколебался. Крикнул:

— Опомнись, сын мой! — И патриарх воздел руки вверх. — Зачем выказываешь неповиновение воле народной и ещё больше воле Господа Бога! Всевышний искони готовил тебе и роду твоему на веки веков державу Владимирова потомства, Фёдоровой смертью пресечённого. Ты подобен Феодосию Великому, Михаилу Косноязычному, Василию Македонскому и многим другим императорам византийским, возведённым на престол для продолжения императорского кореня. Твои добродетели велики! Умножь их! Мы просим!

— Мы просим! — как эхо повторили иерархи.

— Мы просим перед лицом народа и Всевышнего! — гремел голос Иова.

Но голос Бориса был едва услышан иерархами, а отозвался в их душах словно гром. Он сказал:

— Да простит меня Господь Бог и народ российский простит. Я отрекаюсь от короны. — И, ни на кого не посмотрев, он тронул за руку сестру Ирину и покинул церковь.

— Господи! — воскликнул Иов. — Да вразуми ты несчастного!

— Вразуми! Вразуми! — прозвучало за спиной патриарха.

Иов покидал Новодевичий монастырь со слезами на глазах. Сердце его обливалось кровью. Что он мог сказать тем, кто за воротами монастыря ждал на лютом морозе решения судьбы России. Народу был нужен царь Борис, и никто другой. Народ верил, что только с ним держава будет жить в мире и процветать. На дворе монастыря Иов, к стыду своему, поспешил спрятаться в санях. Но когда кони вынесли патриарха за ворота монастыря, когда он увидел людское море, он не выдержал и вышел из саней, сказал тем, кто был рядом:

— Бог отвернулся от нас, дети мои. Наберёмся терпения и усердия и будем молиться ему и просить, дабы не оставил в сиротстве.

— Владыко святейший, разве нет у нас инших бояр-князей?! — крикнул чернобородый торговый человек. — Зови князя Василия Шуйского!

Иов внимательно посмотрел на купца, спросил:

— Чем торгуешь, раб Божий?

— Красносельские мы, шубники, — ответил купец.

— Да много ли таких здесь?

— Тьма, святейший! — лихо ответил купец и заломил бобровую шапку.

Иов покачал головой, на миг задумался: «Ишь, знать, Шуйский ищет дорогу к трону».

В сей миг ещё кто-то крикнул:

— Владыко, Романовым отдай престол!

— Дети мои, вернитесь к очагам, — попытался вразумить народ Иов, — и помолитесь Всевышнему за Бориса Фёдоровича. Он ваш отец, а иншего и не ищите. — И патриарх скрылся в санях, велел ехать.

Был полдень. Где-то низко над горизонтом, над Россией светило неяркое зимнее солнце, всюду над Москвой поднимались в небо столбы дыма. Мороз давал себя знать даже в санях под медвежьим пологом.