Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ШЕСТАЯ ВЕНЧАНИЕ ИОВА

Русь праздновала Рождество Христово. Да как! После рождественских коляд и первого сочельника, после святого вечера, когда не ели до первой звёзды, да столам ноги по избам, по палатам спутывали, чтобы скот не бегал, и кур не кормили, чтобы огороды не топтали, да сожгли на ночь навоз среди двора, чтоб родители и прародители на том свете согрелись, — тут и святки начались. То-то знатно по всем городам и весям Христа начали славить. Бегут, бегут по улицам мальчишки, по избам, по хатам разбегаются, в палатах появляются. Встанут у порога и славят:

— Я маленький хлопчик, принёс Богу снопчик, Христа величаю, а вас с праздником поздравляю.

Гостинцы ждут. И одаривают.

Тут бабы каши варят, колбасы набивают, пироги пекут. Мужики свинку да боровка режут для Васильева вечерка. Ой, вечер! Да таких-то вечеров нигде, как на Руси, нет. Девки да парни ряжеными ходят. Вырядились: то медведь, то сорока, то Ярило, то Перун. Всех и не перечислишь. Да с гор катаются все. Темно стало. Ведьмы месяц украли. Пора на гаданье бежать. И узнали уже многое: ночь тёмная — молочными коровы пойдут. Славит, славит Русь Христа, ходит, кружит по улицам с вертепами и со звездой. Да работы в сочельник боится. Не приведи Бог за работу сесть! Коли лапти плести на рождество, то сын родится кривой, а шить почнёшь — уродится слепой. Да и гнутой работы не делают, а то приплода скота не будет.

Священники, попы и все иерархи церкви в эти дни возле народа. Благословляют его, благ всяческих желают, беды молитвами отводят, все десять заповедей Христовых велят помнить. А и то сказать, что в Рождество Христово изо всех углов Русь языческая на свет возвращается. И обнимаются, и милуются обычаи христианские и языческие. Коляда нарождается накануне Рождества. А кому вдомёк, что Коляда — языческая богиня. «Ехала Коляда в малёваном возочку, на вороненьком конёчку». А хорошо, так и смешалось, народу полюбилось. Да и сами священнослужители, причислив Коляду к сонму языческих богов, закрыли потом глаза на то, что и в христианский праздник Коляда твёрдо вошла — народом любимая.

К концу Рождества все устали от праздника, все упились, уелись, утешились веселием. И за работу пора.

Так и случилось, что сразу после Рождества царь Фёдор ещё раз встретился с патриархом Иеремией. И никто их беседе не мешал, потому что Иеремия по-русски говорил теперь сносно. И московская знать могла лишь догадываться, о чём говорили-беседовали русский царь и византийский патриарх.

Вскоре же после этой встречи, царь Фёдор уведомил Бориса Годунова, что на ближайшем Соборе скажет, кому быть патриархом на Руси. Царь только Борису сказал, а в тот же день вся Москва знала, будто с колокольни Благовещенского собора всех обзвонили. И ждали пятницу с великим нетерпением. За полгода споров-раздоров утихомирились, о Дионисии все и думать позабыли, со смирением пришли думные бояре, царю виновато в глаза смотрели: прости, царь-батюшка, сглуму сошли летось.

Государь ноне раньше всех пришёл. Вот и успели бояре повиниться ему. Царь хоть и не собирался рубить головы, да и повинные они, но не простил бояр и смотрел с трона поверх голов собравшихся. Губы у Фёдора были плотно сжаты, дабы раскрыться лишь для последнего слова.

Обошлись сегодня и без вступления, коим дьяк открывал Собор. Лишь только все уселись да воцарилась тишина, встал Борис Годунов.

— По воле Господа Бога и твоей царской воле, государь всея Руси Фёдор Иоаннович, мы, рабы твои, и святители Российские искали достойного богоугодника на патриаршество державы, — начал Борис. — И нашли, что есть среди многажды достойных наидостойнейшие, выше всех стоящие к престолу Божьему. Жалуй, царь-батюшка, митрополита Московского Иова, архиепископа Новгородского Александра и епископа Ростовского Варлаама. Кому быть из них патриархом-первосвятителем, тебе решать, государь-батюшка. — Борис поклонился царю и сел на своё место.

Снова воцарилась тишина. Царь Фёдор поискал глазами любезных старцев, позвал их:

— Подойдите ко мне, отцы церкви.

Иов, сидевший ближе других к царю, подошёл первым, за ним — грузный, но подвижный Варлаам и последним — высокий, степенный Александр. Все они, подходя к трону, негромко благословляли царя: «Да ниспошлёт тебе, наш государь, Господь Бог многие лета благополучия на благо русского народа». И вставали от него сбоку.

Царь смотрел на пастырей церкви почтительно. Иов не раз видел этот царский взгляд, когда Фёдор стоял на богослужении и слушал, как он читал молитвы или зачинал петь каноны.

— Все вы, святители церкви, богоугодны и милы нам, все равны перед Богом, — начал царь и тяжко вздохнул. Да и понятно, потому как через миг двое из троих останутся с тем, что имели. — Но венценосцу нужен наставник духовный, кому душу и сердце может отдать. Не гневитесь на Господа Бога и царя вашего за то, что моя душа принадлежит богомольцу Иову... Потому и быть ему патриархом всея Руси, — заключил Фёдор после маленькой паузы и встал, шагнул к Иову и положил ему руку на плечо. — Мой сопрестольник — Иов! — громко завершил своё выступление Фёдор и окинул сидящих бояр властным взором.

И это повеление государя было встречено с одобрением и почтительностью: бояре ценили твёрдое слово.

А 23 января 1589 года, после вечерни, названный царём Фёдором первосвятитель Иов вошёл в храм Успения в епитрахили, в омофоре и в ризе, расшитой золотом. Его окружали архиепископы, епископы, архимандриты, съехавшиеся со всей Руси, и среди них был человек, которого Иов искренне любил — высокочтимый правдолюбец архиепископ Казанский Гермоген.

В левом приделе показались царь Фёдор с царицей Ириной. Царская семья заняла своё место у амвона. Рядом с семейством царя встали Борис Годунов, его жена Мария, дочь Ксения, сын Фёдор.

В соборе негде было упасть яблоку. Вся Москва, все гости из епархий, из воеводств хотели видеть возведение Иова на патриарший престол, участвовать в торжественном возвеличении православной русской церкви. Наконец-то преодолела она долгий и тяжкий путь зависимости от Царьградского престола, вступила на путь самостоятельности.

При праздничном звоне всех московских колоколов началось богослужение. Главным в соборе был нынче патриарх Иеремия. По его знаку протодьякон возглашает: «Премудрость! Премудрость!» Хор поёт: «От восток солнца до запад...»

И вот наступил самый торжественный момент избрания Иова в патриархи. Он вышел из алтаря на амвон, держа в одной руке горящую свечу, а в другой благодарственное письмо к государю и высшему духовенству. Протодьякон взял у него свечу и вручил крест. Иов поцеловал крест и стал давать его для целования всем, кто был рядом. И тогда сказал ему патриарх Иеремия:

— Православный царь! Вселенский патриарх и Собор Освещённый возвышают тебя на престол Владимирский, Московский и всея Руси!

Хор исполнил канон Ангелу Хранителю. После чего Иов, поклонившись царю и патриарху Иеремии, ответил:

— Я — раб грешный, но если самодержец царь Фёдор, если вселенский господин Иеремия и Собор удостаивают меня столь высокого сана, то приемлю его с благодарением. — И снова Иов смиренно преклонил голову.

Но сказано им было не всё. Снова зазвучал хор. Чистые, звонкие голоса, словно белые голуби, улетели под купол собора. И лишь только хор умолк, Иов произнёс обет:

— Да поможет мне Всевышний Господь Бог ревностно служить ему и ревностно блюсти волю Господа Бога, не щадя живота своя вести к царствию небесному порученную Богом паству.

И в третий раз в храме Успения зазвучал хор. Он пел задостойник праздника Вознесения Господня. Сияли тысячи свечей, гуляли волны ладана, верующие неистово клали земные поклоны, осеняя себя крестным знамением.

Сим был исполнен устав избрания патриарха всея Руси. Но это была лишь первая ступень на пути восхождения к престолу. Впереди ещё предстояло свершить обряд торжественного посвящения в патриархи. А до этого избранному патриарху нужно было окружить свой сан чинами высшего духовенства, выбрать митрополитов, других иерархов. Всё здесь было похоже на то, как если бы создавалось новое государство. Иов знал, кому дать сан митрополита. Достойными сынами церкви были Александр, Варлаам, Гермоген, ещё архиепископ Крутицкий Геласий. Бывшего митрополита Дионисия Иов отрицал. Обуреваемый происками, не мог он входить в высший духовный синклит.

И всё-таки до утверждения митрополитов на Соборе Иов отправился к Годунову за советом. Размышлял Иов по-житейски просто: «Повязала нас судьба Божья накрепко, не будем испытывать её врозь».

При встрече Борис и Иов по-родственному облобызались, благо были одни. Правитель пригласил патриарха к столу, квасом медовым попотчевал. Завязалась беседа. Зимний вечер долгий, разговаривали не спеша. Борис делился новостями. Говорил о Сибири, где, если будет на то воля царя, решил строить новые города: Мангазеи, Туринск.

А ещё рассказал о том, что крымский хан Казы-Гирей денег требует:

— В шертной грамоте пишет: шлите мне пятнадцать тысяч рублей, потому что россияне стесняют ханские улусы основанием крепостей в степях. А оные степи дотоле были привольем татарским.

Борис не первый год теснил крымских татар из степей, ставил там крепости, селил в них казаков. Поощрял их усердие к службе льготами и честью.

— А как строить крепостей не будем да казаками их не населим, разорят татары всю южную Русь и к Москве нахлынут.

И в Сибири Борис Годунов укреплял рубежи российские. Казаки литовские и малороссийские с ревностью служили в её просторах. И если божественный случай дал Ивану Грозному этот необъятный край и Иван не знал, что с ним сделать, как управиться, то государственный ум Бориса Годунова надёжно и прочно вместил Сибирь в состав России.

Иов всегда охотно слушал Бориса, который делился с ним державными делами. Но то, что услышал он на сей раз в заключение, повергло патриарха в глубокое уныние.

— Только, отче святейший, меня мало волнуют дела далёких окраин России, там всё крепко под державным орлом. Под самым сердцем у нас худо. Ты ведь и ранее слышал, отче святейший, что малый отрок царевич Дмитрий вельми жесток, любит муки и кровь, с весельем смотрит на убиение животных и как Нагие секут дворовых. А тут на Рождество Христово велел Дмитрий сделать на берегу Волги из снегу двадцать божьих сынов с именами государственных мужей и отцов церкви, и мы с тобой там были изображены, поставил всех рядом и начал рубить им руки, ноги, головы сечь да приговаривать: «Так вам будет в моё царствие, а первому я отрублю голову смерду Бориске Годунову». — Рассказав это, Борис помрачнел, дрогнувшей рукой налил водки и выпил. Молчал угрюмо и смотрел на Иова, ждал, что скажет патриарх по поводу этой сказки.

А сказка сия показалась Иову страшной. Мороз по коже пошёл у мужественного старца. «Прорастает семя Иваново, никуда не уйдёшь. Да и уста младенца глаголят истину. Так и будет в его царствование, не дай-то Бог взойдёт он на престол», — в отчаянии думал Иов. Борису же в утешение сказал:

— Всевышний Господь Бог не допустит, чтобы зло и насилие вновь взяли верх на русской земле. Народ не допустит, кой не забыл ни Тверь, ни Новгород, поверженные в кровь и страдание. И ты, мой сын, отвлекись от тяжких дум, ибо они поселяют в душе мрак и ответное желание зла.

— Отче владыко, как бы я хотел, чтобы дни нашей скоропалительной жизни не омрачились жестокостью, — воскликнул Борис.

— А посему, сын мой, обратим свои взоры к нашей церкви, с чем я и пришёл к тебе, — поспешно заговорил Иов, пытаясь отвлечь Бориса от горьких откровений. — Есть два дня у нас, в кои дано думать о том, кому быть на Руси митрополитами патриаршества. Нужен твой совет, чтоб на Соборе у нас было единомыслие.

— Не сумняшеся выдвигай Александра Новгородского, Геласия Крутицкого и Варлаама Ростовского.

— Ан ещё один нужен, — сказал Иов.

— Кто угоден тебе?

— Он прежде угоден Богу. А речь моя о Гермогене Казанском. — Иов прищурил глаза. В них светилась настороженность. Знал, что Гермоген не очень чтим Борисом. И чтобы не толкать его на отказ, попросил-упредил правителя:

— Не перечь Божьей воле, сын мой, не возражай против Казанского архиерея. Святой православной церкви он нужен.

Нет правдивее и честнее в помыслах и делах иерарха в российском христианстве.

Борис ответил не сразу. Он хорошо знал Гермогена, этого воителя и непреклонного защитника православия. «За веру и отца родного не пощадит, — подумал Борис. — Да что ж, и церкви и России нужны правдивые, честные и мужественные слуги Господни». И Борис не стал огорчать Иова отторжением Гермогена.

— Наш государь-батюшка и ты, первосвятитель церкви, вольны возвести в сан митрополита того, к кому питаете расположение. И я с вами в согласии.

— Скрепим же наш союз именем Отца и Сына и Святого Духа, — произнёс Иов.

— Скрепим, отче святейший, — ответил Борис и по русскому обычаю закрепил сказанное хорошим глотком водки.

Иов отведал медового квасу и, прощаясь, перекрестил Бориса:

— Аминь!

Был уже поздний зимний вечер, когда патриарх покинул палаты Годунова. Он шёл через Соборную площадь Кремля, под ногами у него и у Кустодиев, что шли чуть поодаль, скрипел-хрумкал снег. Над ними покоилось ясное, усеянное крупными звёздами небо. Но всё это благостное не отвлекало Иова от горестных дум о земных делах. У него не выходила из головы угличская сказка. Чуткий душою старец содрогался от той картины, которую видел мысленным взором: ледяное поле на Волге, но не под Угличем, а под Тверью, и на нём — сотни горожан, посадских людей, священнослужителей, и он среди них. К толпе летят на чёрных конях опричники из той Малюты Скуратова чёрной рати, которая наводила ужас на всю державу.

И вот уже надвинулись, и секут мечами, саблями безвинных людей, падают на лёд головы, руки. И не слышно криков мучеников. Они умирают молча. Лишь словно рычание зверей прорываются голоса опричников, опьянённых видом и запахом крови. Иов тогда поднял крест и пошёл на чёрную рать. Он шёл, и рать расступалась, никто не поднял на него меча. А он всё шёл и шёл и оказался один на волжском просторе. Да так и дошёл до родных Стариц, лежащих от Твери в десятках вёрст.

Иов почувствовал сильный озноб. И сердце сжалось в холодный комок. Он поспешил в свои палаты, осеняя себя крестным знамением и повторяя как молитву: «Да минует нас чёрная кара, да спасёт Русь от неё Господь Бог».

И наступил последний день возведения Иова в патриархи — ритуал посвящения. Он пришёлся на конец января и совпал с днём Аксиньи-полузимницы.

Высшее духовенство, вновь избранные на Соборе митрополиты, советовались, как построить торжественную литургию. Каждый предлагал своё. Верх взял Гермоген.

— Литургию служить обыкновенно, как ставили испокон архиепископов, епископов и митрополитов, без всяких новых обрядов, — изрёк казанский правдолюб. И отцы церкви согласились.

И пришёл на Русь большой праздник. Его ждал весь православный народ многие годы. Нет, россияне не приравнивали сей праздник к освобождению от татаро-монгол. Но это тоже было завоевание свободы, торжественное провозглашение воли великой державы с единой верой. Спасибо Византийской церкви, многому научила русский народ. Но досталь ходить в послушниках. Теперь россияне независимы от ханов и мурз. Стала независимой и церковь российская от константинопольских попов. Никто не будет диктовать свою волю священнослужителям Руси, духовным пастырям народа. Никто не посмеет облагать этот народ «милостыней» в пользу церковных вельмож восточной церкви. Православная церковь Руси явит собой одно духовное тело, одну главу — Христа и одушевится единым Духом Божьим.

На Москве шло великое ликование. С раннего утра морозный воздух наполнялся трезвоном всех московских колоколов.

Первым на колокольне Ивана Великого торжественно и мощно заблаговестил самый большой колокол Москвы «Лебедь» о две тысячи двести пудов. Он накрыл своим звоном всю столицу. Да тут же заговорили ещё двадцать четыре звона колокольни. Вмиг Успенский и Благовещенский соборы откликнулись, весь Кремль заговорил колоколами.

А где-то на окраине Москвы в Страстном монастыре белоозёрские звонари, с утра хватившие хмельного, в радостном азарте затеяли игру звонкую на малых колоколах:

Большой колокол монастыря проспал, а как проснулся да показалось, что он на Беломорье, — и рявкнул:

«По-чём трес-ка? По-чём трес-ка?!»

Малы колокола, что уже разгулялись, весело затараторили:

«Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной! Две ко-пей-ки с по-ло-ви-ной!»

Звонари Высоко-Петровского монастыря, тоже из северян, твёрдо знали цену трески и осадили врунов:

«Вре-те, вре-те — пол-то-ры! Вре-те, вре-те — пол-то-ры!»

Большой колокол Страстного монастыря в негодование пришёл: ему да его пастве перечат. Размахнулся языком, о край бахнул:

«Пусть мол-чат! — И ещё раз: — Пусть мол-чат! Не кри-чат! Их уб-рать! Их уб-рать!»

Не согласились с ним малые колокола, не испугались. Ведь праздник. И разгулялись, развеселились. Да прощены будут за вольность. И полилось над первопрестольной завыпевание:

«К нам! К нам! С пи-вом к нам! — И ещё громче: — К нам! К нам! С вод-кой к нам! С чар-кой к нам! С вод-кой к нам! С чар-кой к нам!»

«Лебедь» рассердился, к порядку стал призывать мелкую братию:

«Кто шу-мит? Кто шу-мит? Бо-га пусть не гне-вит!» Да знал он, «Лебедь», что в такие праздники на Москве никто не хотел гневить Бога. Зачем?

Под колокольные звоны народ московский по питейным избам, по кружечным домам пиво да брагу пил, медовухой «закусывал». По улицам девки в нарядных кокошниках гурьбой летали, громко смеялись. Все на Красную площадь шли. Молодым в сей день песни петь надо. И поют:

Старый подгулявший стрелец, что Казань воевал, скрипит по снегу деревянной ногой и тоже песню поёт. Да боевую, стрелецкую:

Вороний грай, колокольный перезвон, гул ликующей толпы заглушили песни девушек и старого стрельца. Народ валил и валил к кремлёвским соборам, где свершалось великое таинство венчания патриарха всея Руси.

В Соборной церкви под двуглавым орлом святой пастырь всемирного христианства Иеремия благословил первого российского патриарха и, возложив на него пергаментной прозрачности руку, помолился:

— Да будет сей архиерей Иисусов неугасаемым светильником веры, сопрестольником великих отцов христианства.

И когда Иеремия снял дрожащую руку с головы Иова, на него надели митру с крестом и короною. И два патриарха, Константинопольский и всея Руси, стали вместе вести богослужение.

Потом Иова проводили в алтарь. Он разоблачился. Под звуки песнопения к патриарху подошёл царь Фёдор, надел ему на грудь драгоценный крест с животворящим древом, бархатную зелёную мантию с источниками, нанизанными жемчугом, и белый клобук со знаменем креста. Осмотрев патриарха и оставшись доволен, царь подал ему жезл святого Петра-митрополита. На глазах у Фёдора от умиления и восторга стояли слёзы. Иов тоже прослезился от волнения.

— Да будешь ты отныне именоваться главою епископов, отцом отцов, патриархом всех земель северных по милости Божьей и по воле царской, — сказал торжественно Фёдор.

Иов благословил царя, трижды осенил его крестом, и они посидели рядом в присутствии Иеремии и митрополитов. Встали, вместе вышли на амвон. Иов стал благословлять народ. А хор пел восхваление царю и двум первосвятителям, Константинопольскому и Московскому.

Под песнопение Иов и Иеремия, а следом за ними царь Фёдор и вся царская свита, бояре, всё духовенство вышли из собора.

Возле паперти отроки в белых одеждах держали осляти. Они помогли Иову сесть на него, и царь Фёдор взял за повод осляти и повёл его впереди тысячелюдной толпы. Царь довёл осляти до Фроловых ворот, передал повод Годунову. Процессия вышла из Кремля и потекла вдоль кремлёвских стен, вдоль реки Неглинки, Москвы-реки.

Казалось, со всей России сошлись к Кремлю юродивые, калики, слепые, немые, безрукие, безногие, из тех, что ещё опричники Малюты Скуратова-Бельского лишили радости жизни. Все они ждали благословения, все жаждали узреть, заговорить, услышать, крепко встать на ноги, получить отпущение грехов, избавиться от бесплодия и дурных болезней. Все просили Иова о ниспослании чуда. Все ждали чудес!

Иов был щедр. Искренне веря в Божественное Провидение, он желал своему народу, чтобы жил в мире, чтобы дни проходили в трудах, чтобы млад почитал старшего, а отец пёкся о своих чадах, чтобы тати и злые силы, пожарища и моровые поветрия не опустошали городов и весей российских.

И народ верил, что всё так и будет. Вера была искренней. Её питало само время. Уже какой год ничто не нарушало мирной и безмятежной трудовой жизни россиян.

Процессия обогнула Кремль, вернулась к Фроловым воротам, потекла через них к соборам и дворцам. И многие — все бояре именитые, высшее духовенство, думные дьяки, воеводы — шли к царскому дворцу на званый праздничный пир. А по кремлёвским, по московским площадям, волею Бориса Годунова, богатые торговые люди расставляли бочки и чаны с пивом и брагою, ендовы с водкою. И всем московитам и гостям было дано выпить во славу патриарха, которого обрела русская православная церковь. И сам Борис не поскупился на угощение. Возами везли из его подвалов бочки с вином и пивом. 26 января 1589 года первопрестольная гуляла до полуночи.

Отшумел праздник. Наступили будни. В эти дни Иов часто встречался с Иеремией. Ему нужна была помощь человека, умудрённого в делах высшей церкви. Для Иова всё было внове: и создание Патриаршего приказа, равного чуть не Государеву приказу, и подготовка Уставной грамоты, и многое другое неведомое. Два старца взялись за дело рьяно. Им помогал услужитеь Иова молодой дьякон Николай, расположенный к скорому письму.

За проведённые в общении долгие месяцы, Иов и Иеремия хорошо понимали друг друга без переводчиков. И греческий, и русский языки у них были в обиходе. Оба они теперь искали путь утверждения достоинства и прав Русского Священноначалия.

Вместе они написали Уставную грамоту. Их размышления в эти часы единодушно свелись к тому, что священный Рим утратил свою былую силу и славу, если вовсе не пал от ереси Аполлинариевой. И теперь ему уже не возродиться в православии. Иеремия снова посетовал на печальную судьбу Константинополя.

— Его поглотили безбожные племена агарянские, — горько повторял Иеремия. — И где быть третьему Риму как не в столице истинного православия — Москве, — искренне заключил он.

Иов здесь возразил Иеремии:

— Место Москвы ноне после Антиохии и Иерусалима, святейший. Рано нам возноситься гордыней.

— Послушай и ты, брат мой, возражение, — начал Иеремия. — Вместо пастыря западной Римской церкви, омрачённой духом суемудрия, первый вселенский святитель есть патриарх Константинопольский, второй патриарх есть Александрийский, а третьим быть — Московскому и всея Руси.

— Святейший владыко, я смущён. Можно ли допустить, чтобы Антиохийский и Иерусалимский были за нами? Будет ли сие справедливо, святейший?

— Должно, — ответил Иеремия. — И тогда в России молятся о Греческом патриархе, а в Греции о вашем, чтобы впредь до окончания века и в грядущем вы своего патриарха избирали и посвящали в Москве. И чтобы отличался он от прочих пастырей. Выход его должен быть всегда с лампадою, с пением хора и звоном колоколов. Для облачения иметь ему амвон о трёх степенях. В будни ему носить клобук с серафимами и крестами обнизными, мантии объяриненные и всякие иные с полосами. Ходить в пути с крестом и жезлом, ездить на шести конях. Всё сие должно быть записано в Уставной грамоте.

И записывал дьякон Николай.

А завершив работу над главной частью Уставной грамоты, они с усердием писали её другие части. На все времена! В них вписали, как должно вести утверждение государя и патриарха, избрание митрополитов, архиепископов.

— Счётом шесть должно быть архиепископов.

— Да, святейший: Вологодский, Суздальский, Нижегородский, Смоленский, Рязанский, Тверской. — И о каждом из них Иов рассказывал, высвечивая духовный лик.

Так же было, когда вписывали в грамоту епископов, которым держать место в Белоозерске, Дмитрове, Коломне, Ржеве, Переславле, Новгороде-Северском и Устюжье.

В часы размышления об укреплении порядка в церкви Иеремия посоветовал Иову назначить поповских старост по одному на каждых сорок попов.

— Помни, святейший брат мой, попы не всегда и не все исполнительны. Не все следуют Божественному писанию, есть такие, что впадают в пороки. Но каждый должен быть чист перед Бором, как агнц, и деятелен, как архангел, как святые апостолы нашей веры. Нужно следить, чтобы попы пеклись о душе народа денно и нощно. А для этого память им разошли, чтобы было ведомо попам о вселенском устроении благосостояния церкви.

Иов прислушался к совету Иеремии и вписал в грамоту: иметь на сорок попов одного старосту. Но в дни пребывания Иеремии в России царь не утвердил сию графу устава. На Соборе при чтении грамоты царь сказал:

— Каждому попу надлежит править службу по совести и без догляду.

В конце февраля и в марте Иов возил Иеремию, митрополита Мальвазийского и архиепископа Элассонского в Сергиеву лавру в Суздаль, в Иосифо-Волоколамский монастырь, по церквам и соборам, по монастырям Московии.

Иеремии приходилось путешествовать в своих землях по многим обителям и храмам веры. За редким исключением, он зрел там скудость жизни, убожество убранства. В России он увидел другое. Он удивился, с какой любовью, с каким художественным вкусом и усердием руками верующих обставлялись церкви, соборы, монастырские храмы. И особенно его восхитили святые обители в Суздале и в Сергиевой лавре. А какие вклады делали в монастыри и в церкви русские цари, князья, бояре, торговые люди...

Во время поездок, где бы Иеремия и его сопровождающие ни появлялись, русские люди не обходили их щедрыми подарками. Всюду, куда бы они ни приезжали, им подносили богатые дары: меха соболей, чёрно-бурых лисиц, куниц, бобров да белок. Дарили им серебряные кубки, ковши, блюда. Преподносили деньги серебром и золотом. В Москву вернулись с полными возами даров.

Был на исходе год пребывания Иеремии на Руси. И ему, и его спутникам жилось в Москве сладко, на всём готовом и в почёте. Всюду, куда бы они ни показывались, встречали радушный приём. Русь умела отдавать почёт дружелюбным гостям. Но, как говорят в народе, пора гостям и честь знать.

Иеремия стал собираться домой. И в первых числах апреля сказал об этом Иову. Да Иов отговорил:

— Святейший владыко, ведомо тебе знать, что нет пока дорог по России. Ждать мая нужно.

То, что Иеремию пока не отпускал царь, об этом Иов не говорил. А Фёдору было лестно держать при своём дворе такого именитого гостя. Да и в глазах иноземных послов сие поднимало Россию. Сам вселенский патриарх почитай год гостит. Сказал царь патриарху:

— Вот как Пасхой нашей полюбуется, так и пусть едет себе. Нам почёту было премного.

А тут великий чистый четверг на дворе. По всей Москве, по всей Руси на устах одна молитва: «Чистый четверг, от червей и от всякого гада сохрани и помилуй на долгое время!» А ещё хозяйки овсяный кисель варили, на двор с ним выходили, мороз заклинали: «Мороз, мороз, иди кисель есть! Не бей нашу рожь, не бей наш овёс, а бей быльник да крапивник!»

Пасха долго идёт: пока куличи съедят, крашеные яйца детишки перебьют-перелупят да мужики до последней скляницы вино выпьют, до последней ендовы пиво осушат. А там уж и первая пахота пошла...

В эти майские дни на подворье Рязанского епископа появился дьяк Василий Щелкалов и принёс Иеремии долгожданную весть:

— Святейший, можете собираться в путь. Да царь всея Руси Фёдор Иоаннович перед тем к себе приглашает.

К вечеру Иеремия и его спутники отправились во дворец. Патриарх волновался. Он чувствовал, что за долгие месяцы жизни в России полюбил Москву и русский народ, отзывчивый, дружелюбный. И если бы его спросили: хочет ли он уезжать, то патриарх ответил бы, что нет. И сожалел, что не остался на патриаршество с престолом во Владимире. Пугал его султан Амурат, коварный и злой властитель, пугал оттоманов Константинополь. Чуждые Иеремии обычаи уже проникли во всю жизнь бывшей столицы Византии, в ней царили произвол и жестокость. Но Иеремия безропотно покорился Божьему Провидению и своей судьбе, и на душе у него стало легче.

Гостей во дворце встречали царица Ирина и Борис Годунов. Иеремия залюбовался царицей, её благородное лицо светилось умом и добротою. Он подумал, что от царицы Ирины исходит тот неугасимый свет, каким озарена жизнь россиян при царе Фёдоре.

Ирина приблизилась к патриарху, попросила благословения:

— Святейший, мы счастливы днями твоего пребывания в России.

— Радуйся, дщерь Господня непроходимая, радуйся стено и покрове, притекающих к Тебе, дочь царственная, — благословляя Ирину, произнёс Иеремия.

В Золотой палате появился царь Фёдор. Шёл он с достоинством. Следом вошли молодые жёны в белых одеждах, подруги царицы. И прежде, чем сесть к столу, пастыри церкви прочитали молитвы во здравие царского рода. Да просили Всевышнего, чтобы проявил милость, дал Государю наследника.

После молитвы царь Фёдор вручил Иеремии свой вклад на возведение новой патриаршей церкви две тысячи венгерских золотых монет. Потом вошли в Золотую палату слуги и внесли вороха мехов, много серебряной посуды, других подарков. Андрей Щелкалов, который пришёл с царскими слугами, подал Иеремии опись того, что царь подарил ему.

Сделал свой вклад в Царьградскую церковь и Борис Годунов. Он преподнёс Иеремии на драгоценном блюде две тысячи серебряных рублей.

После обеда царь Фёдор попросил, чтобы Иеремия поторопил иерархов церкви:

— Должно им без проволочек Соборной грамотой одобрить учреждение Московского патриаршества, святейший владыко, — сказал царь Фёдор и добавил: — Терпение наше испытано.

Ещё царь передал Иеремии грамоту, в которой писал султану:

«Ты б, брат наш Мурат Салтан, патриарха Иеремию держал в своей области и беречь велел пашам своим так же, как ваши прародители патриархов держали в береженье по старине во всём. Ты бы это сделал для нас».

Иеремия покидал Москву под перезвон церковных колоколов: торжественно и строго звучали они на сей раз. Кортеж шёл по заполненным горожанами московским улицам, в сопровождении многих иерархов. Иов, как и во время проводов патриарха Иоакима, сидел в карете Иеремии. Экипаж был запряжён шестёркою резвых ногайских коней — подарок Бориса Годунова. Следом за каретой патриарха, в каретах, запряжённых дарёными конями, ехали митрополит Мальвазийский и епископ Элассонский. За ними тянулись возы с дарами, с кормом. А замыкал кортеж отряд конных стрельцов, назначенных в сопровождение Борисом, дабы не повторился случай, имевший место при отъезде патриарха Иоакима.

Едва проводив Иеремию, патриарх Иов стал готовиться к путешествию по епархиям. Он считал, что Русь должна знать своего духовного пастыря в лицо, должна услышать его слово вразумления и наставления. Иов задумал совершить длительную поездку, которая была рассчитана на несколько месяцев. И в конце мая, сразу же после Фалалея-огуречника, Иов выехал в Тверь. Оттуда он наметил себе путь на Новгород, на Псков. Там — поворот на юг, в Смоленск, и дальше — в Туров, Новгород-Северский, Тулу, Нижний Новгород, Владимир. Думал побывать по пути во многих малых городах и весях.

И настали долгие часы путешествия и общения с паствой, со священнослужителями, с безместными попами. Куда бы Иов ни приезжал, в первую очередь собирал безместных попов. И устраивал их всеми доступными ему средствами. В приходы, что были побогаче, он посылал по два-три дополнительных служителя, пристраивал по соборным церквам, давал из патриаршей казны денег на прокорм. Иов считал своим долгом заботиться о всех служителях церкви, которые были без дела.

Странным, однако, было душевное состояние патриарха во время поездки. Его душу угнетали тяжёлые предчувствия. По ночам к нему приходили вещие сны. Эти сны совпадали с описаниями событий в священных писаниях. И чем больше он видел в городах и весях Руси радующихся жизни горожан, земледельцев, тем чаще в его проповедях звучали печальные слова предупреждения о грядущих страданиях. Он обращался к ремесленникам и пахарям, к торговым и служилым людям с призывом к мужеству, терпению. Он наставлял священнослужителей, чтобы раскрепощали народ от власти слепой природы, от страха перед нею, изгоняли языческие обряды. И требовал, чтобы пастыри наставляли паству к смирению перед Богом и Божественным Провидением.

К своему удовлетворению, Иов видел, что семена проповедей падают на благодатную почву. Кто нуждался более, чем ремесленник, чем земледелец, чтобы укрепили их дух в нелёгкой борьбе за кусок хлеба. «Терпение и прилежание в труде — истинные добродетели, дети мои, — говорил Иов. — И что может ещё противопоставить голодной зиме в неурожайный год пахарь? Что, кроме терпения, даст силы выстоять перед мором и стихией? Что, кроме терпения, может утешить мать, потерявшую сына на поле брани?»

Иов нёс слово о терпении не по наитию, не из слепого фанатизма, а по убеждению, озарённый Божественным промыслом. Он готовил народ к тяжёлым испытаниям, которые в радужном тумане восприятия безмятежного времени ещё никто не угадывал.

Между тем сии тяжёлые испытания для русского народа неотвратимо накатывались.