Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ПРОИСКИ

И боярин князь Фёдор Романов, узнав от Дионисия, что правитель Годунов почитай месяц гоняет коней по державе да встречается с ведунами и волхвами, задумался. Да без удивления, потому как удивляться-то и нечему, коль отчаянный человек на происки ринулся. И узнал Фёдор, что Борис побывал за минувшие дни в Кашире и в Серпухове, в Коломне, Верее, Можайске и в других мелких городках.

Спрашивал Фёдор себя, чего добивался правитель, коль вся полнота власти в его руках. Раньше, года через два после смерти Ивана Грозного, Борис сомневался в той полноте. Сильно теснил его с места правителя глава Посольского приказа думный дьяк Андрей Щелкалов. Умный, решительный, обладающий жестокой и непреклонной волей, Андрей Щелкалов буквально поработил христолюбивого царя Фёдора. Да и Бориса угнетал своими талантами. А после мая девяносто первого года казалось, что Борис попал в тенёта, растянутые Андреем Щелкаловым. Он, не брезгуя средствами, распускал слухи, что смерть царевича Дмитрия на совести Бориса Годунова.

Быть же такому, что на одного хитрейшего нашёлся другой, ещё более пронырливый и удачливый хитрец. Кто бы мог подумать, что Андрей Щелкалов распишется в своей беспомощности и вместе с Василием Шуйским будет читать высшему боярству и духовенству список угличского обыска-допыту, где твёрдо было сказано, что смерть царевича наступила Божьим судом. Да это в прошлом. А теперь удивило Фёдора Романова то, что Борис побывал в Волоколамске и встречался там с Сильвестром и Катериной. Выходило, что никто другой из ведунов не сказал Борису той правды, какую открыли ему провидцы Катерина и Сильвестр. После встречи с ними Борис сразу повернул к Москве, а приехал цветущим, как маков цвет. Но что сказали ему Катерина и Сильвестр, пока никому не было ведомо.

Фёдор Романов решил, что это нужно знать обязательно. Понял он, что Борис действует не только против кого-то, ему, Фёдору, неизвестного, но и против него. И послал Фёдор своих людей в разные места узнать правду у ведунов. Да все они вернулись ни с чем. И тогда Фёдор сам решил ехать в Волоколамск, а всё другие места, где был Борис, его не интересовали. Верил Фёдор, что всё узнает от Катерины. Да и не скрывал от себя князь, что тоской изошёлся по своей любе. Сумела она разделить его сердце на две части и одну взяла себе. Теперь же оставшаяся половина денно и нощно стремилась к своей другой половине. Так Фёдору казалось, и его душа заходилась от радости, когда он думал о Катерине, вспоминал её ласки.

Пополудни, лишь чуть схлынула летняя жара, Фёдор стал собираться в дорогу. Платье он надел попроще — кутневой кафтан, в каком хаживал по Пскову, когда воеводничал там, да лёгкую кунью шапку. Смущало Фёдора то, что располнел за последние годы. А и то сказать, сколько времени прошло с последней встречи. Уж и до заветной черты, какую наметила Катерина, осталось совсем намного. Ой, поторопиться нужно ухватить лишнюю радость жизни, а ведь опосля и не дотянешься.

И вот уж кони запряжены: коренник да пристяжная, возок лёгкий — и в путь пора.

На другой день, во второй половине, Фёдор был в Волоколамске. Остановился на площади возле питейной избы. Вошёл в неё. И сразу же увидел «местного епископа» Петра Окулова, как окрестил Фёдор этого Божьего человека. А Пётр бражничал. Да с кем — с Сильвестром. Как узнал его Фёдор, неуютно стало ему в чужой «епархии». Но делать нечего, не возвращаться же ни с чем. От порога крикнул целовальнику, чтобы нёс на стол Окулову чего позадиристее. Целовальник — мужик сообразительный, бегом принёс ендову медовухи пополам с водкой — и пей боярин с гостями за милую пушу. Потому как после такого питья все становятся родными братьями и кровными друзьями.

Пётр Окулов улыбнулся боярину, глаза-лучики смотрели на него хитровато. А Сильвестр помрачнел. Да было от чего. Но оба ведуна выпили без стеснения и оказались разбитными мужичками. Глазами заиграли, словно бесовскими огнями. «Огнищане и есть», — подумал о них Фёдор, отметив, как Пётр выпил «медовуху», бородёнки не замочив. Ещё боярин медовухи налил. Спросить думал, а Сильвестр опередил его:

— Ты, боярин, до кого приехал?

Фёдор на вопрос не ответил, сам спросил:

— Чем, христиане, промышляете, что в будний день в питейной избе сидите? Может, словами заветными торгуете?

— Мы словами не торгуем и не сорим, а что скажем, тому и быть, — ответил за друга Пётр Окулов.

— Так и мне скажите, что Борису-правителю рекли, — не церемонясь повелел боярин.

Переглянулись ведуны.

— Ан не зря угощал, — отметил Пётр. — Держи и ты, княже, от сороки подарок. Сказанное нами засветится явью на Акулину-полузимницу. Чего уж и ждать-то, полгода всего.

— А ты без загадок реки...

— Ишь, скор! За жбан медовухи полцарства взять, — отрубил Сильвестр.

Неловко стало боярину. Выходит, что знают ведуны, зачем примчался в Волоколамск. А может, и не надо с ними играть? Позвать пристава, вон на площади вышагивает, да в железо сих воров. Сильвестра особенно, зол же люто на мир, и уж тогда с ним поговорить. То-то языки развяжут на съезжей избе.

Но голос разума одолел нехристев порыв: нашлют какой порчи мигом за подлое дело. Нет, сей народ осторожности требует.

Погрозу сделал-таки.

— Как хотите, ан за вас скажет Катерина. Ведаю, где ваша девка.

Сильвестр зубы показал:

— Ты, боярин, Катерину не тронь!

— Да кто она тебе? Царством ей владеть нужно, а она скотницей в твоей избе, — озлился Романов.

Знал Сильвестр про её забавы с боярином и, если бы не её запрет, давно бы тому быть с порчей. Ан любовью к ней не мог поступиться, терпел да ждал, когда блажь у неё пройдёт. Она и сама ему сказала, что десять лет всего и подождать. Теперь пустяк остался, месяц какой. Да как стерпеть появление боярина и его угрозы. Ой, как лихо у Сильвестра на душе, а нужно терпеть, терпеть, если не хочешь потерять Катерину.

Любил Сильвестр Катерину так, что всё ей прощал. Но в самое безладное время пытался всё-таки приворожить её к себе. Да она оказалась и в этом сильнее его.

Как-то весну да лето торговали они в Рязани. Боярин Романов нашёл их там, увёл Катерину. Где они были, Сильвестру неведомо. Неделя прошла, явилась Катерина. И повёл её Сильвестр в баню и творил над нею разные чары. Взяв две краюхи хлеба, Сильвестр оттирал с Катерины и с себя пот. Затем хлеб этот смешал с воском и печной сажей, солью присыпал, сделал два колобка и шептал над ними вещие слова. Катерина внимала всему и податлива была до поры, пока не начал добиваться её. Тут же кремнёвой стала, а он и сгорел. И тогда повёл Сильвестр Катерину из бани, да в тёмной спаленке закрылся с нею. Сам до полуночи светился неугасимым светом, а она темна была, аки ночь, и спала крепко, как после жатвы. Ему только ласкать её тело осталось да медленно сгорать над её прелестями.

А в другие дни Сильвестр срезывал с домов стружки, собирал землю с тележных колёс, всё клал в вино, настаивал и пил и Катерину поил. Ещё мешал порох с росным ладаном и с воском, прилаживал снадобье к нательному кресту, носить заставлял. Катерина всё позволяла ему делать. И совсем уж потянуло её к Сильвестру, перестала она видеть по ночам боярина Фёдора, чары надломили её. Но нашла она в себе силы, перелезла однажды через спящего Сильвестра с постели, опустилась на колени перед образом Николая Чудотворца — и чары Сильвестра исчезли. Среди тёмной ночи оделась она, подошла к дверям, тронула рукой крепкий замок, он открылся, двери отчинились. И ушла Катерина к своему возлюбленному, который остановился на подворье рязанского воеводы боярина Хворостина.

Вспомнив это, Сильвестр сжался, словно от удара кнутом, испуг в глазах появился. «Умыкнёт боярин Катерину, а она ноне совсем близка ко мне», — мелькнуло у него.

И боярин Фёдор вспомнил рязанские встречи с Катериной. Его Ксения тогда родила сына, названного Михаилом, и не пускала к себе, чувствовала его постоянное отчуждение, не поддавалась больше на минутные вспышки нежности. Он и уехал к другу Хворостину. Возы туда же ушли с мехами, с товарами, с рыбой из архангельской вотчины. Фёдор отправился в Рязань вроде бы по делу, а сам уже знал, что туда уехали Сильвестр и Катерина по торговым делам. И нашёл Фёдор Катерину. Она пыталась от него убежать. Но ноги уносили её к Сильвестру, а сердце рвалось к Фёдору. Победило вещее. Пришла Катерина ночью к подворью, двери сами всюду перед нею открылись, собаки воеводы попрятались. Пришла — и был праздник, как на Москва-реке в ту первую их жаркую ночь. Долгими те рязанские встречи были.

Обрадовался Фёдор, увидев мрачное лицо Сильвестра. «A-а, ухватил тебя за живое место, огнищанин», — мелькнуло у него, и сказал о том же:

— Да ты податлив болезненно. Знаю, где твоя чародейница. Вон пристава видишь? С ним и возьму её за то, что государев след брала. На сей раз и патриарх не спасёт. — Фёдор встал из-за стола и направился к двери. Знал, что по-коварному на испуг брал, да надо же было как-то вынудить ведуна сказать правду. Ещё больше испугался Сильвестр за Катерину. Ведь и Борис Годунов вынудил их сказать ему вещие слова погрозой Катерине. Окулов увидел испуг своего друга, проникся жалостью к нему.

— Иди, Захаров, скажи, что наведали Борису. С него ничего не будет. Да пусть Романов-боярин не тешит себя радостью. Коль по Москве растрезвонит, ему же во вред смертный обернётся. Так и скажи твёрдо.

Повеселел Сильвестр, бойко поспешил за Фёдором. Споткнулся князь на ровном месте, пока под ноги смотрел, Сильвестр и догнал его, не допустил до пристава, который маячил поодаль у тиунской избы.

— Боярин, погодь, не спеши, — сказал Сильвестр.

Фёдор посмотрел на него с раздражением:

— Ты мне под ноги поленья не бросай, а не то... — И замахнулся на Сильвестра.

А у того уже ни страха, ни тревоги в душе. Весело смотрит. Поверил Окулову, что обезопасят Катерину.

— Боярин, мы тебе всё поведаем, что Борису в кису положили. Токмо идём в церковь да крест поцелуешь, что с головы Катерины и волос не упадёт.

— Любодейчич, не много ли захотел! — воскликнул Фёдор.

— Самую малую толику.

Задумался Фёдор: «Да и впрямь толика. Я и сам её уберёг бы».

— Прелестью своей ещё чего потребуешь? Духом ведь слаб!

— Ани! Нашему слову верь. И дух наш сильнее смерти, а другой силы и не ведаю. — И Сильвестр направился к церкви.

И Фёдор шёл следом за ним, да легко шёл, торопился, потому что уяснил: Сильвестр бережёт Катерину не от него, а от царской расправы. «Да сказал бы я тебе, что мне Катерина самому дороже своей жизни. А на пристава — тьфу», — радовался боярин.

В церкви служба шла. Но прихожан было немного: в поле все трудились. Фёдор свернул в придел, остановился возле большого распятия Иисуса Христа, гордо посмотрел на Сильвестра.

— Целую крест Спасителя нашего, пострадавшего за христиан: да пребудет Катерина во здравии до конца дней своих, да ни словом, ни делом не нанесу ей урону. — И Фёдор поцеловал распятие Иисуса Христа. — А теперь ты, огнищанин, целуй и поклянись, что скажешь мне правду.

— Боярин, остановись, не требуй от нас ничего. Правда, которую ты узнаешь, лишит тебя покоя и сна. А ежели ты разнесёшь её по державе, то и животом поплатишься!

— Целуй крест, огнищанин! — в ярости потребовал Фёдор.

Сильвестр смотрел на Фёдора ласково, даже с жалостью.

— Несчастный, я скажу тебе правду. — И Сильвестр прошептал как заклинание: — Иже всем человеком хотяй спастися, и в разум истины прийти. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, целую крест твой с покаянием и чистотою. — И Сильвестр тоже поцеловал распятие.

Тут же ушёл из церкви и, увидев под тенью вековой липы скамью, подошёл и сел на неё.

— Боярин, и ты сядь.

— Ну! — опускаясь на скамью, потребовал Фёдор. Ярость в нём уже прошла, но душа наполнилась незнакомым трепетом и билась словно птица в тёмной железной клетке.

— Вижу, боярин, ты познаешь тревогу. Да я уже не могу тебе помочь... А сказано было нами Борису-правителю то, что по смерти государя всея Руси Фёдора Иоанновича быть ему царём. Да сами вы, бояре, и на престол его позовёте, потому как он не своей хитростью поднимется до трона.

Эти слова ведуна поразили Романова словно гром. Он предполагал что угодно, но только не то, что престол окажется под Борисом Годуновым. Это никак не укладывалось в его голове. Он посмотрел на Сильвестра — не обманывает ли? — и увидел не только жалостливый взгляд ведуна, но и лицо, выражающее огромную скорбь.

— Я верю тебе, Сильвестр... Оставь меня одного. — Фёдор сцепил на коленях руки и снова опустил голову.

Ведун встал и медленно направился в питейную избу. А боярин долго сидел неподвижно, перед взором его горела свеча, которая уменьшалась так быстро, будто была не восковая, а бумажная.

Фёдор нисколько не усомнился в правдивости сказанного. Он знал, что государь слабеет с каждым днём, и был уверен, что жить ему совсем недолго, что наследников по Калягину роду у него нет: царевич Дмитрий убит, дочь Феодосия скончалась в малолетстве; знал, что царица Ирина не возьмёт державу на свои слабые плечи. И всё сводилось к тому, что свеча судьбы зажжётся для рода бояр и князей Романовых, первого среди боярских родов. И себя Фёдор видел государем России. Но свеча удачи сгорела во мгновение. На земле появился другой преемник престола, за которого рок и ведовские силы. Немыслимо, непостижимо умом, но так сие и будет, как сказал Сильвестр. Ничто не помешает судьбе вознести Бориса на престол. И захотелось от такой беспомощности завыть волком, сотворить что-то такое, чтобы покарать всех врагочародейников и не допустить торжества воровских чар.

Нет, и сие Фёдору было не дано. Не обладал он той силой, которая бы одолела рок. А происки? О них тоже сказал Сильвестр: всё, что он, Романов, предпримет против Бориса Годунова, пойдёт ему во вред, на погибох живота. Потому что все его происки Борис не простите и, как только взойдёт на престол, расправится с ним, боярином Романовым, и всем романовским родом.

И появилось у Фёдора желание, родившееся от бессилия, от безысходности и отчаяния: затрезвонить, ударить в набат, разнести по всей Руси весть о том, что Борис Годунов связался с нечистой силой и с её помощью наносит порчу царю Фёдору, готовит ему погибель.

И в сей же миг за спиной Фёдора, за вековой липой, послышался голос Петра Окулова — Фёдор хорошо запомнил его в питейной избе:

— Я читаю твои чёрные мысли, боярин, и не дарую тебе удачи. Ты будешь проклят святой церковью со всех российских амвонов, тебя проклянёт народ, ибо гнев твой не от Бога, а от сатаны. Запомни: мы токмо показали путь судьбы Борису, но не влияли. И повлиять, изменить сей путь не дано даже Всевышнему. Он своей воли не меняет. Судьба — любимая дочь Всевышнего. И её желания Отец всего живого не отнимет во веки веков. Положись и ты на судьбу. Придёт время — и мы озарим тот путь, каким поведёт тебя дочь Всевышнего.

— Зачем ты прячешься от меня, провидец? — вдруг совершенно спокойно и без душевного трепета спросил Фёдор. — Покажись, присядь рядом, поговорим.

Пётр Окулов отозвался:

— Иду, боярин. Блажен, кто поверил. Мне приятно с тобой поговорить. — Вышел Пётр из-за липы, глазки-лучики сияют, щёчки розовые в улыбке, бородёнка — клином вперёд. Пётр сел перед боярином на корточки, прямо дед-лесовичок. Говорит, однако, баском да смело:

— Смирись, боярин, и наберись терпения. Не бросай камней, потому как и в тебя могут кинуть. Твой час придёт, когда Русь переживёт Смутное время.

— Да что это за время?

— Сам узришь. А там и быть тебе звездою первой величины на российском небосводе, когда из дальних земель вернёшься. Прощай, Филарет. — Окулов стал с земли подниматься, да и не поднимался, а взлетел, плавно этак, будто пуховое перо, и на ножки встал, и пошёл.

— Да стой же ты, непокорный, — боярин за ним поспешил. — Скажи мне, Божий человек...

— Про Катерину узнать захотел? Да встретишь ты сию девку. И будет эта встреча последней: так на роду вам написано. И Сильвестру стало легче после твоего крестоцелования.

— А когда мы встретимся?

— Сам знаешь. Вот сей час и пойдёшь к монастырю, — улыбнулся Пётр боярину и пропал.

Фёдор не останавливаясь прошёл мимо церкви, через площадь, в ту сторону, где был монастырь. Он углубился в свой мир, и всё вокруг для него стало пустыней, и в ней — дорога, ведущая к Катерине. Нужно было Фёдору взять у неё свою вторую половинку сердца. А вот возьмёт или нет, сие ему было неведомо.

Князь Фёдор в жизни много прочитал книг. Читал греческих философов, богословов. Он знал, что вера во Всевышнего крепка только в том человеке, который никогда не сомневался в деяниях Всевышнего Творца. Что ж, раз Всевышний повелел ему пережить позор от Бориса-правителя, который взойдёт на трон и будет царём, он переживёт; раз Всевышний разлучает его с любимой, он идёт к ней проститься. Он переживёт ещё неведомое ему Смутное время и многие другие беды, всё для того, чтобы Всевышний не сомневался в нём. Он шёл и читал молитвы, благо молитва всегда приносила облегчение его страдающей душе. И он вскоре заметил, что размышления его потекли легко и шагалось так же легко. И показались монастырские церкви и собор, а ближе к Фёдору стала вырисовываться в дымке-мареве монастырская деревушка.

Шёл боярин быстро, пот на лице обильный выступил — давно так не хаживал. Да не оглядывался назад, где в версте от него двигалась пароконная карета. Он держал путь к святым иконам обители святого Иосифа Волоцкого, чтобы покаяться в прегрешениях своих и отслужить молебен. Он шёл полями, на которых наливалась колосом рожь и пшеница, ячмень и овёс, шёл мимо цветущего льна, шёл через луга, где паслись общинные и монастырские стада, через рощу, в которой пели птицы, он переходил речку со светлой водой и поднимался на холмы, где дул свежий ветер, и весь путь читал то, что запомнилось с малых лет, как заклинание от всех напастей:

— Прочь ты, завистливый дьявол. Ты завидуешь, что мы зрим образ Владыки нашего и через него освещаемся; завидуешь, что видим спасительные страдания его, удивляемся его сошествию, созерцаем чудеса его, познаем и славим силу его Божества, ты завидуешь чести святых, которой они удостоены от Бога; не хочешь, чтобы мы смотрели на изображения славы их и делались ревнителями их мужества и веры; не терпишь телесной и душевной пользы, происходящей от веры нашей к ним.

Но мы слушали тебя, человеконенавистный демон!

Внемлите народы, племена, языки, мужи, жёны, отроки, старцы, юноши и младенцы, святой род христианский! Если кто возвестит нам не то, что святая православная церковь пришла от Апостолов, отцов и соборов и что до сего времени сохранила, не слушайте, не принимайте советы от Змия!

День уже клонился к вечеру, когда Фёдор достиг ворот монастыря. Они распахнулись, словно в монастыре ждали боярина, в монастырских церквах начался колокольный благовест.

В раскрытое окно монастырской мастерской пристально смотрела на Фёдора золотошвейка Катерина, которая сидела за станком и золотой нитью вышивала портрет святого, зачинателя монастыря Иосифа Волоцкого.

Фёдор не видел Катерину. Да она выйдет за ним следом, и вместе будет молиться, и назовёт его братом во Христе, а он её — сестрою. И архангелы будут оберегать сие родство.