Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

ГЛАВА СЕДЬМАЯ ИСПОВЕДЬ

Ночь, полная тревоги и страха, не предвещающая ничего, кроме ужаса и отчаяния, опустилась на Кремль, на Москву, на всю Русь. Так показалось патриарху Иову в самый её глухой час. И он видел забвение от грядущего только в молитве, в молении, в беседе с Господом Богом. И патриарх вот уже какой час стоял на коленях пред алтарём домашней церкви и со стенанием просил Всевышнего:

— Боже мой, внемли мне: для чего ты оставил меня? Далеки от спасения моего слова вопля моего...

Молясь, Иов всё время прислушивался. Тишина, царящая в палатах, казалась ему хрупкой. Он ждал, что вот-вот через мгновение за стенами палат, за стенами Кремля, по всей Москве набатно зазвучат колокола, небо озарится заревом пожарищ — да так оно и будет — и толпы обезумевших горожан ринутся на Красную площадь, ворвутся в Кремль и потребуют возмездия за содеянное злодеяние над царёвым отроком.

Патриарх просил Всевышнего защитить невинных от произвола и насилия.

— На тебя уповали отцы наши, и ты избавлял их. К тебе взывали они — и были спасаемы. На тебя уповали — и не оставались в стыде...

Тишина не взрывалась. Она была глубокой и давящей. Она казалась неестественной. И это тоже пугало патриарха. Не должно быть тишины в такое время, считал он. И просил защиты у Всевышнего от тишины, которая виделась ему живым и коварным существом.

— Множество тельцов обступили меня, тучные Вассианские окружили меня. Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий. Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались, сердце моё сделалось как воск, растаяло посреди внутренности моей.

Всё ниже склоняясь к полу, Иов просил Бога с каждой новой фразой усерднее:

— Сила моя иссохла, ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили мои руки и ноги мои...

Но ты, Господи, не удаляйся от меня, поспеши на помощь мне. Избавь от меча пушу мою и от псов, одинокую мою...

Иов замолчал. Но впервые за семь десятков лет он не почувствовал облегчения. Это открытие испугало его. Он встал с колен, торопливо прошёл в угол церкви, сел на скамью и не мигая смотрел на огонь лампад, горящих перед иконостасом, и пытался разобраться в себе, во всём том, что случилось в православной Руси по его святейшему упущению, за что и казнил теперь себя патриарх.

Вечером 17 мая пришло из Углича известие о том, что 15 мая в шестом часу пополудни в палатах князей Нагих в падучей болезни обрёк себя на смерть престолонаследник царевич Дмитрий, отрок по восьмому году со дня рождения. Сие событие трагической смерти заставило скорбеть всех россиян.

И не только скорбеть. Москва пришла в движение, волновалась, грозила Кремлю, нагоняя страх на вельмож. Неутешно плакал царь Фёдор, потеряв своего младшего брата. На колокольне Успенского собора, главного храма России, второй день гудел проводной колокол. Ему вторили колокола по монастырям, соборам и церквам всей Руси. Смерть отрока царской фамилии вызвала в душах людей небывалый отзвук. Кто-то в отчаянии или в неистовстве и со злодейским умыслом поджёг Москву. Но и пожар не помешал печалиться и горевать москвитянам. И никто не верил, что отрок убил себя сам. Не верили! Не хотели!

Как всё случилось в Угличе, пока знал больше других патриарх Иов. Но он и себе не хотел признаваться, что знает правду. И патриарх делал вид, что ему ведомо не больше, чем другим. Пока он видел только то, как прискакал из Углича гонец с грамотой и его отвели к Борису Годунову. А написано было в той грамоте, что царевич Дмитрий, играя в тычки, в судорожном припадке заколол себя ножом. И случилось это от небрежения князей Нагих. И теперь они, закрывая свою вину, бесстыдно оклеветали дьяка Михаила Битяговского, да сына его Данилу, да племянника Никиту Качалова, якобы насильственно отнявших жизнь у царевича Дмитрия.

Борис не осмелился нести грамоту к царю один. Он позвал патриарха. Иов в тот скорбный час мало думал о подоплёке событий. Он всё принимал искренне, дай человек, в чистоте душевной близкий к Господу Богу.

Иов читал грамоту — и руки у него тряслись, и голос срывался, и слёзы застили глаза. Он не мог читать. Нужно было прийти в чувство. И царь Фёдор, похоже, не в состоянии был слушать. Лицо его побледнело, покрылось холодным потом, глаза блуждали. Он опустился на колени и горько заплакал. Патриарх кой-как дочитал грамоту и тут 100 же встал на колени рядом с царём. Его примеру последовал Борис. И все трое зачали молитву по усопшему.

Фёдор и после молитвы неутешно плакал. Наконец встал с колен, перекрестился на образ Иисуса Христа и сказал:

— Да будет на то воля Божья! — И поверил, что всё так и было с его младшим братом, как сказано в грамоте.

В царёв покой вошла царица Ирина. Она тоже была в слезах и бледная как полотно. Подойдя и брату со словами: «Горе нам, горе!» — ткнулась по-бабьи ему в грудь. И лишь после этого подошла к царю, принялась его утешать.

Когда первые слёзы прошли, патриарх Иов посмотрел на правителя. И показалось святейшему, что Борис не вельми опечален смертью царёва брата. Иова сие не удивило, но причины он не стал доискиваться: истина выявится, как бы её ни скрывали.

Борис в сей миг приблизился к царю Фёдору и тихо спросил:

— Государь-батюшка, можно ли мне, рабу твоему, провести в Угличе усердное следствие?

— Повелеваю. Божья воля на то ниспослана. Идите, дети мои, а мы тут с матушкой царицей поплачем наедине.

Правитель и патриарх ушли. В сенях Иов спросил Бориса: — Сын мой, кого пошлёшь в Углич на допыт?

— Ещё не ведаю, святейший. Дай совет... Разве что князя Фёдора Мстиславского... Да ещё дьяка Поместного приказа Елизара Вылузгина.

— Елизар достоин доверия. А князя Мстиславского не трожь, сын мой, — предупредил Иов. Они шли внутренними переходами из царского дворца в палаты правителя. Им встречались застывшие на постах стражи. В нишах под иконами горели лампады, но они ничего этого не замечали, занятые одним: думами о Дмитрии-царевиче и о всём том, что было связано с его смертью.

Иов был убеждён, что смерть сына Ивана Грозного, взявшего отцов нрав, не случайна, что она не суть падучей, а долгим происком порождена. И кто этот происк затеял, Иову тоже ведомо. Ведомо! И есть ли у татей оправдание, укравших жизнь отрока? Простит ли их Господь Бог за содеянное? Да и есть ли прощение за детоубийство? Оставалось только просить Бога, дабы не допустил искажения допыта. И тогда таинственная смерть станет очевидной, во всей наготе обнажится преступление.

Так размышлял Иов, пока шли в Борисовы палаты. А когда Борис встал на своё любимое место у окна, Иов сказал:

— Ты бы, сын мой, вместо князя Мстиславского послал в Углич князя Василия Шуйского. — Говоря это, Иов смотрел Борису в глаза и сразу заметил, как в его вишнёвых зрачках вспыхнул огонь неудовольствия. И тогда Иов решительно спросил: — Сие смущает тебя, сын мой?

— Да, отче владыко. Ты ведаешь, что мы недруги с князем Василием. Он же упрекает меня в смерти его брата Андрея. И хотя все давно согласны, что вины моей перед Шуйскими нет, я им не прощён. Василий жаждает пожры. — Иов хотел что-то возразить, но Борис поднял руку: — Нет, он не местник, но и не ангел!

Иов знал, что Борис и прав, и невиновен в смерти Андрея. Могло быть и то, что князь Василий Шуйский сделает в Угличе всё, чтобы лёг позор на чело Бориса. И однако же Иов настаивал. У него был свой резон. «Что бы ни сказал Шуйский, народ, и особо торговые люди, поверят своему князю-шубнику», — считал патриарх.

— Перед лицом Всевышнего, сын мой, прошу послать в Углич князя Василия. Не спрашивай, почему упорен: сие покажет время.

— Отче владыко святейший, ты потерял в меня веру? Господи, неужели это так? Но пред тобою я чист!

Иов оставался непреклонен. И Борис знал, что не сможет сломить его воли. Патриарх перекрестился на образ Казанской Божьей Матери и попросил:

— Прояви, святая Богородица, милосердие, вразуми моего сына, дабы послал на допыт князя Василия Шуйского. Чего бояться, если он чист перед Всевышним.

— Владыко! — воскликнул Борис.

— Дело сие не статочное, — повернувшись к Борису, продолжал Иов. — Ещё пошли окольничьего Андрея Клешнина. — Пояснять Иов не стал, зачем нужен Клешнин, но про себя подумал: «Сей муж оградит тебя от навета Василия».

Борис задумался. Он лихорадочно искал ответ на вопрос, чего добивался Иов. И пришёл к мысли о том, что любимый и высокочтимый им первосвятитель неведомым путём ведёт его к очищению от греха. Ещё Борис уяснил, что Иов знает неизмеримо больше того, о чём уже сказал, о чём дал понять.

— Благодарю, отче владыко, что наставляешь своего сына на путь истинный. Я всё сделаю так, как ты велишь. На допыт поедет князь Василий Шуйский, а с ним все, кого ты назовёшь. Ты после Бога высший судья и наставник! — И Борис склонил голову.

Иов осенил Бориса крестом.

— Аминь. А Василия я сам оповещу. Сей же час и отправлюсь к нему.

И снова Борис увидел в этом мудрость патриарха. Да, если бы он сам просил князя Василия, тот разгадал бы сию хитрость. И мог сказать, что Борис пытается задобрить его, хотя и поручает очень щепетильное дело. И Годунов пожелал патриарху:

— Да пошлёт тебе, владыко, Всевышний долгие лета здравия.

Они расстались. Иов не сказал Борису, что от себя пошлёт в Углич человека глубоко честного и бесстрашного перед лицом власть предержащих. Этим человеком был митрополит Крутицкий Геласий.

Иов рассчитывал, что столь разные по характеру люди, как князь Шуйский и митрополит Геласий сделают всё, чтобы восторжествовала истина. И Василий, и Геласий будут искать в Угличе правду и только правду. Геласий предан вере Христовой, вся его жизнь — подвиг во имя веры и православной церкви. В монастырской церкви под Ярославлем прятал опальных священнослужителей от Ивана Грозного. И уберёг от расправы, хотя сам чудом остался жив. Геласий донесёт слово правды с любого амвона, и никто не заставит его сказать ложь. Иов хорошо знал крепость духа митрополита Геласия.

С твёрдостью Иов мог бы сказать, что познал и Бориса. Многие черты характера ему не нравились в Годунове. Иногда в сердцах Иов говорил, что правитель изворотлив, аки бес, не лишён мшеломства. Лестью пытается покорять людей. Предложив послать на допыт князя Мстиславского, Борис хотел польстить князю. А поскольку Мстиславский тайно ненавидел князей Нагих, то не будет же он нести поклёп на Бориса в их пользу. Вот и заручительство.

Князь Василий — другое. Он и весь род Шуйских какой год уже в тайной опале от Бориса. Пойдёт ли князь Василий против истины в пользу Бориса при расследовании угличского дела? Иов был убеждён, что Шуйский даже ижицей не поступится в угоду лжи.

Смущало Иова одно. Выходило, что Борис нашёл-таки снисхождение у Шуйских за свои деяния. Это он помог жениться младшему брату Шуйских Дмитрию на своей юной свояченице, сестре его жены Марии. Да что женитьба! Не без участия, вернее, по воле Бориса Годунова Дмитрию было пожаловано боярство. И возникло у Иова сомнение по поводу князя Василия: отступится князь. Надо же выплачивать долги за младшего брата. И оставалось лишь надеяться, что верность царю, честь князя и долг христианина возьмут верх над корыстью.

Рассудив подобным образом, Иов не мешкая отправился к Василию Шуйскому. А на Крутицкое подворье к Геласию послал проворного дьякона Николая.

Князя Шуйского Иов нашёл только в полдень в Государевом Совете. Каждый день бояре и дворяне московские просыпаются летом с восходом солнца и идут в Кремль, присутствуют в Совете с утра и долгие часы. Сюда часто приходил царь перед обедней и с Совета шёл в Благовещенский собор на богослужение. Бояре и дворяне — члены Совета, сопровождали царя в собор.

Иов отвёл князя Василия в сторону, сказал:

— По воле государя, князь Василий, тебе следует ехать в Углич на допыт. При тебе будут митрополит Геласий, окольничий Клешнин и дьяк Вылузгин.

— Воля государя превыше всего, святейший. Выеду сей же час. И пусть государь верит, что сделал правильный выбор, — ответил князь Василий.

— С Богом, сын мой. Да не согреши в угоду дьявольским силам, — предупредил патриарх и осенил князя крестом. Ему больше не хотелось общаться с Василием Шуйским, и он не задержался в Совете, где и в другое-то время не любил бывать.

Иов снова почувствовал желание побыть одному. Вольно или невольно, он становился одним из главных судей угличского дела. И он стал готовиться к тому, чтобы свершить правый суд. Над кем, сие для патриарха не имело значения, было бы наказано зло детоубийства да правда к свету поднялась.

А в палатах Иова ждал дворецкий царя Григорий Васильевич Годунов. Домоправительница патриарха, суровая, вечная старушка Серафима, встретила его на пороге.

— Батюшка мой любезный, тебя ждёт окаянный Григорий Васильевич. В моленной сидит.

Патриарх, не разоблачаясь, прошёл в домашнюю церковь. Там он увидел коленопреклонённого дядю Бориса Годунова. Он сразу встал, как только вошёл патриарх. Вид у Григория — краше в гроб кладут. «С чего бы? И с чем пожаловал?» — спросил себя Иов.

В роду Годуновых это был самый добрый, совестливый и безобидный человек. За эти душевные отклики и любил царь Фёдор своего дворецкого. Но в последнее время, а встречались они почти каждый день, Иов заметил, что душевный покой Григория нарушен. Был он похож на рыбу, которая мечется-снуётся подо льдом в поисках отдушины.

«И на исповедь какую неделю не приходит», — мелькнуло у Иова. Он спросил:

— Что привело тебя, сын мой? — И осенил Григория крестным знамением.

— Страх кары Господней, святейший владыко.

— Блажен человек, которому Господь не вменит греха и в чьём духе нет лукавства, — тихо произнёс Иов.

— Убьёт грешника зло, и ненавидящие праведного погибнут, — ответил Григорий.

— Покайся, сын мой, облегчи бремя души.

— Ради имени твоего, Господи, прости согрешение моё, ибо велико оно, тянет в пучины адовы.

В покои патриарха приходили с покаянием именитые бояре, дворяне, дьяки, но Иов хорошо знал их «искренность». Они каялись в мелких грешках, но скрывали даже прелюбодеяние. А уж если и признавались, то требовали от патриарха, чего не надо требовать — клятвенного заверения в тайне исповеди. Но ещё никто и никогда не покаялся в свершении тяжкого преступления. Здесь страх был господином. Ему и только ему подчинялись грешники, в остальном уповая на «авось». Авось грех не будет раскрыт.

И впервые за многие годы службы Иов становился тайным поверенным злого умысла, навеянного разве что нечистыми силами. Иов это понял, ещё не выслушав Григория Годунова.

— Что тяготит твою душу, сын мой? Излей её мне и Господу Богу, — Иов положил на голову Григория тяжёлый золотой крест и жал его до той поры, пока дворецкий не опустился на колени. — Не косней, не испытывай терпения Господа Бога, мужайся, и да укрепится сердце твоё.

И потекло покаяние Григория Годунова. И с каждым его словом душа патриарха всё больше леденела от ужаса. Ему казалось, что он вот-вот упадёт и душа расстанется с телом.

— ...И тогда они позвали меня и велели думать, как извести отрока, какими ядами-снадобьями лишить жизни, чьей рукой вложить в уста царевича зелья. Я заливался слезами, отказывался. Меня упрекали, что я пособник зла и мракобесия, что как был опричником-кромешником, так и остался им, да прикидываюсь святошей. Низвергни, Всевышний, на мою голову громы небесные. Да не простит Всевышний во веки веков мой низкий грех! — воскликнул Григорий. И уронил голову на пол, стал биться ею.

Иов не пытался успокоить Григория. Он сам был в полуобморочном состоянии. Нет, душа его не рассталась с телом. Лишь сердце в груди колотилось непривычно, будто птица, зажатая в руке. Да исчезла ясность мысли, да иконы и лампады плыли неровно: вверх-вниз, вверх-вниз. Он сделал шаг от Григория — на большее не хватило сил. Ноги были ватными, чужими. В голове односложно гудело: «Не прощён! Не прощён!» А сделав ещё несколько шагов от Григория, чтобы сесть, патриарх понял, отчего ему так тяжело: ноги его подкашивались под тяжестью греха, принятого на свою душу от царского дворецкого. Да, он принял его грех и теперь понесёт вместе с ним, потому что тайна исповеди превыше самой жизни. Пусть светские власти ищут преступников. Он же унесёт тайну исповеди в загробную жизнь. Не случайно, исповедуя Григория, он не спросил его, кто же те люди, кои хотели извести царевича-отрока.

Иов ничего не сказал Григорию, оставил его полураспластанным на полу и ушёл. Он появился на половине Серафимы-домоправительницы и попросил её сходить к Борису Годунову — узнать, у себя ли он.

— И скажешь ему, дабы пришёл на исповедь.

— Да ведь он же никогда не ходил! И ноне не придёт, — зачастила старицкая певунья Серафима.

— Аз повелеваю! — грозно сказал Иов и стукнул жезлом.

Серафиму как ветром сдуло. А Иов вернулся в свою церковь с тем, чтобы выпроводить Григория.

— Господи, воздай им по делам их, по злым поступкам их воздай ими заслуженное, — шептал Иов и после сказал Григорию жёстко: — Ты не прощён, раб мой! Молись денно и нощно и проси милости у Всевышнего. Аминь!

Дворецкий Григорий встал с колен и, кланяясь Иову, медленно удалился, пятясь к двери. Грозные события девяносто первого года минуют этого невинного соучастника заговора. Иов сдержал свой обет о тайне исповеди. Григорий же всю оставшуюся жизнь казнил себя за участие в сделке. Он ушёл в монахи, долго скорбел и маялся, извёлся прежде времени и скончался в те дни, когда Борис Годунов венчался на царствие.

Оставшись один, Иов неведомо сколько сидел без каких-либо дум, ощущая тяжесть земного бытия болью в висках, в сердце, в душе. Но вот наконец он обратился с молитвой к Богу — и ему стало легче. Пришло равновесие, пришла жажда деятельности. Он позвал дьякона Николая и велел ему собираться в дальний путь. Патриарх решил узнать истинную причину смерти царевича Дмитрия. И был намерен уехать в Углич сразу же после беседы с Борисом Годуновым.