Краткое повествование

Глава XXXIII. О селаме в день байрама. О церемониях и почестях. О том, как великий хан почтил прибывших ханов, и меня с ними, сладким шербетом, розовой водой и благовониями

Затем последовало повеление от великого хана, и ханзадэ, которые были элиагачли, пришли, пригласили нас в тот шатер и, согласно церемонии, которой нас научили, мы по порядку пошли и вошли в тростниковую ограду и затем, дойдя до шатра, сняли туфли свои вне шатра, вошли в шатер со страхом и благоговением и, стоя посередине, наклонением головы приветствовали его и поздравили его с байрамом и расселись по эту и по ту сторону шатра, ибо [шатер] был длинен; сидя на коленях, мы безмолвно созерцали.

А хан восседал в шатре на главном месте, подобном небольшой келье: ибо в конце шатра было три особых места, подобных джибинлуху с маленькими палаткообразными партэ и двери с занавесками; в одном из них восседал хан, обратив лицо ко всем нам и глядя на всех нас, ибо занавеска была поднята с двери.

А справа от великого хана, вне тех отдельных небольших мест, сидел османский посланник Кендж-Али-паша, а ниже него семь-восемь ханов и вали Тифлиса, который был [его] шурином [и сидел] выше меня. Его называют вали потому, что кроме шаха только он может надевать на голову джига, как второй [после] шаха. Вали выше многих ханов и имел этот вали под своей властью Тифлисское и Кахетинское ханства и [звание] вали, и ниже его [места] находилось мое место. А ниже меня сидели 45 ханов, как позже рассказал калантару и мелику ереванский Махмадкули-хан. Он и сосчитал, ибо я был так восхищен и потрясен, что мне и в голову не пришло подобное.

Точно так же и слева, напротив нас, сидели: сперва — брат его Ибрагим-хан, а затем его старший сын Ризакули-хан, а далее за ним сын его брата Аликули-бек. А ниже — младший сын Муртузакули-Мирза. И затем [сидел] русский посланник. А далее, как и на нашей стороне, сидели ханы в порядке [старшинства].

И отдельно от ханов, посланников и мирз, которые являются забитами ханов, [сидело] немного каких-то [людей]. Больше никто там не сидел. Хотя я вследствие благоговения и страха и не считал, но кажется мне, что в том собрании сидели 100 человек, может быть, немногим больше или немногим меньше. Остальные же вельможи и его тысяченачальники, сотники, десятники, мирзы стояли позади нас, сидящих, ибо в шатре с четырех сторон полотном высотой в две пяди в виде перил или, как говорят османцы, бармаглыга, было отгорожено место [шириною] в полтора алаби, похожее на дорожку, которое было устлано коврами. Там и находились стоявшие, а мы находились по эту сторону перил и восседали впереди стоявших.

А посреди шатра с той и с этой стороны колонн были разостланы две драгоценные скатерти. На правой стороне скатерти, на нашей стороне, справа, стояли три большие бадьи из золота, похожие на бадьи шербетчи, которые стоят на скатерти в Стамбуле и во всех местах страны греческой. И еще — три тунги, то есть сурахи, немного более плоские. [Сурахи] вмещали по 5 или по 6 оха воды каждый. И еще три золотых подноса, имеющих ширину по полторы пяди, а на каждой из них по 7 золотых рюмок, похожих на золотую купель. Они стояли на золотых подставках, положенных на золотые подносы; подставки опирались слегка на высокие [ножки]. А между подставками стояли золотые чаши.

Еще два больших золотых кадила, вес каждого из которых равен, кажется, 1000 драм, а может быть, и больше, [висели] на коротких цепочках, имеющих 4 звена, без бубенцов. Длина цепей была равна половине длины цепей наших кадильниц, а над цепью — ручка, похожая на ручку ведра или фонаря. К этим ручкам прикреплены цепи: две с одной стороны ручки и так же с другой стороны. То же и с левой стороны, в том же количестве. Такой же формы — из серебра. И те большие бадьи были наполнены сахарным шербетом, а на поверхности шербета [плавали] зерна базилика. И еще справа три золотых подноса, шириною в полтора алаби, и три серебряных — слева; а на них были расставлены головки сахара, подобные маленьким головкам венецианского сахара. И начали угощать приглашенных, начиная с могущественного хана, [угощали] всех с обеих сторон розовой водой, налитой в золотые сосуды, а затем всех с обеих сторон угощали из серебряных сосудов.

А затем принесли и золотые кадила и стали кадить благовония. Но они кадили не перед лицом, как у нас, а качая [кадило] вправо и влево, обходили всех и окуривали с четырех сторон. А вслед за золотыми кадилами несли два серебряных кадила; и, если были золотые кадила, одно было с востока, другое — с юга. А если были серебряные: одно — с севера, другое — с запада. И пока они окуривали, все время прохаживаясь по шатру, другие слуги стали разносить шербет в золотых стаканах, [стоявших] на пластинках, находившихся на тарелках. И наливая [шербет в] семь рюмок из сурахи и держа в левой руке тарелку, а в правой по рюмке, давали каждому из сидевших. Когда шербет кончался, наливали вновь из тунги, то есть из сурахи. А когда кончался шербет в одном из сурахи, наполняли пустой сурахи из бадьи до тех пор, пока не выпили все сидевшие в шатре. А затем стали [угощать] и тех, кто стоял позади нас, а также вне шатра: вельмож, военачальников, мирз и множество правителей и начальников областей. Им подавали [шербет] в серебряных рюмках.

Затем [выступили] взрослые и маленькие певцы и сладкоголосые дети, на которых были надеты епитрахили, подобные епитрахилям в нашей церкви. [Епитрахили] были надеты на шеи детей и покрывали обе руки на две пяди. Края её висели на руках, а на ногах были колокольчики. И так [они плясали перед великим ханом и перед множеством [людей]. Их было 22 человека. Некоторые [музыканты] сидели напротив хана с сантурами, тамбурами, каманчами, канонами и другими музыкальными инструментами, играли и заставляли [инструменты] звучать каждый по-своему. А танцовщики также пели во время пляски, но одним образом, одну мелодию. Танцовщики пели одну мелодию, а сидевшие пели [каждый] по своему желанию.

Так певцы и танцовщики пели и плясали в течение одного часа, а слуги все время носили кадила.

А затем собрание было распущено, и каждый пошел в свое жилище. А меня, взяв [с собой], пригласил сын Ашхалбека тифлисского, по имени Ага, который был калантаром и меликом тифлисским, [родом] из тех же мест, повел меня в свой шатер, чтобы почтить, [вместе] с нашими калантаром, меликом, князьями и кетхудами ереванскими, астапатскими, нахичеванскими, гохтанскими. А перед его шатром, где мы сидели за столом, на расстоянии двух бросков камня [от шатра], канатоходец плясал на канате. А под вечер мы поднялись и вошли в шатер ереванских мирз и поздравили их с байрамом, а потом вернулись в свое жилище, восхищаясь и прославляя бога, держащего сердца царей в руке своей[34] — милует он, кого пожелает, гневается, на кого пожелает.