Купание голышом

Девять

Однажды весенним вечером 1896 года знаменитый пенсильванец Гамильтон Дисстон в ванне пустил себе пулю в лоб. Он был серьезно подавлен после того, как растратил наследство в грандиозной кампании по осушению четырех миллионов акров флоридского болота, известного как Эверглейдс.

Хотя Дисстон умер, считая себя неудачником, позже оказалось, что он — первопроходец и вдохновитель. В последующие годы его алчной фантазии так или иначе следовали легионы жадных дельцов — застройщики, банкиры, железнодорожные магнаты, продавцы недвижимости, цитрусовые плантаторы, скотовладельцы, сахарные воротилы, и — последними в списке, но не в жизни — купленные ими всеми политики.

Эти заболоченные территории, которые невозможно было осушить, замостить или засадить, Инженерный корпус армии США в конце концов превратил в огромные водохранилища. Миллиарды галлонов пресной воды, которые целую вечность свободно текли широкой болотной рекой к Флорида-Бэй, теперь были взяты в плен для нужд сельского хозяйства, промышленности и расцветающих муниципалитетов. Сначала одна магистраль, а за ней и другая отсекли южную оконечность полуострова, фатально преградив путь последней струйке из озера Окичоби. Та драгоценная вода, что все же добиралась до сердца болот, нередко прибывала загрязненная пестицидами, удобрениями и ртутью.

Дабы защитить фермы и мелкие хозяйства от частых наводнений — предсказуемого последствия заселения болот, — были вырыты сотни миль каналов, которые в дождливые летние месяцы уносили избыток воды к морю. Инженеры использовали цепочку насосных станций, чтобы регулировать уровень воды в зависимости от погоды и собственных капризов, невзирая на исторически сложившиеся природные циклы. Эверглейдс и его великолепная живая природа неизбежно начали умирать, но никто из власть предержащих даже не попытался предотвратить эту гибель.

В конце концов, это всего лишь здоровенное болото, черт бы его взял.

Во второй половине двадцатого века несколько жестоких засух пошатнули самодовольное мнение, что воды всегда будет хватать — воруй не хочу. Те, чьи состояния зависели от привлечения в Южную Флориду новых жильцов и туристов, обдумывали ужасное: что, если эти клятые репоголовые защитники природы всю дорогу были правы? Если Эверглейдс высохнет или падет под натиском загрязнения, то же самое произойдет с широким водоносным горизонтом, который снабжает питьевой водой все побережье от Палм-Бич до Кис. Рост захлебнется, и грязные деньги испарятся быстрее, чем вода на сковородке.

Этот апокалиптический сценарий выложили на стол перед флоридскими политиками, и со временем даже самые отпетые взяточники стали превозносить Эверглейдс как национальное достояние, которое необходимо сохранить любой ценой. Чиновники, которые десятилетиями подстрекали к разрушению болот, ныне толкали трепетные речи, оплакивая их гибель. Во время избирательных кампаний они ухитрялись бесстыдно попасться фотографам в процессе гребли на каяке вокруг Восточного мыса или похода в Акулью долину, с непременными сонными аллигаторами и белоснежными цаплями на заднем плане. Спасение Эверглейдс стало лакомым кусочком, за который ухватились обе политические партии, и избиратели жадно заглотили наживку.

К сожалению, спасать оказалось особо нечего. Девяносто процентов первоначальной территории болот уже были разработаны, превращены в сельскохозяйственные угодья или еще как-нибудь изуродованы. Не тронули только национальный парк, чистота вод которого вызывала сомнения. Тем не менее в конце девяностых Конгресс США и Законодательное собрание Флориды выделили поражающие воображение восемь миллиардов долларов на восстановление естественного и незагрязненного потока легендарной реки. Многие достойные и благонамеренные люди полагали это своим моральным долгом.

Но были и такие, как Сэмюэл Джонсон Хаммернат, чей единственный интерес в сохранении Эверглейдс состоял в том, чтобы его тринадцать тысяч акров капусты, латука, сладкой кукурузы, томатов, редиски, эскариоля и петрушки не остались без источника дешевого и неограниченного орошения во веки веков. О находящейся в опасности дикой природе Ред Хаммернат заботился немногим меньше, чем о сломленных душах, которые за мизерную плату пахали на его полях, прикованные к ним мнимыми долгами, которые навязали безжалостные бригадиры. Что до загрязнения, то Ред Хаммернат намеревался и дальше использовать безбрежные болота в качестве уборной, и к черту закон. Он был практичным парнем, пристально наблюдал, как развивается бюрократия проекта восстановления Эверглейдс, и принял меры, чтобы сохранить свои позиции. Восемь миллиардов долларов — нехилая куча бабок, и Ред Хаммернат подсчитал, что не меньше трети урвут лоббисты, юристы, консультанты и спекулянты, находящиеся под покровительством у тех политиканов, что поближе к кормушке. Остальные деньги будут потрачены более или менее серьезно, если и не разумно, десятками муниципальных, штатных и федеральных агентств, и те редко будут пересекаться.

Среди них особенно важен был отдел контроля за использованием водных ресурсов Южной Флориды, который набирал полевых биологов для выявления вредных веществ в стоке ферм. Это узкая задача относилась к числу тех, которые теоретически могли осложнить жизнь Реда Хаммерната.

Членов совета отдела без труда назначил губернатор, на чью кампанию по переизбранию Ред Хаммернат пожертвовал большие суммы и свой личный самолет. Поэтому Ред Хаммернат ничуть не удивился, что его телефонный звонок в совет приняли так радушно, а рекомендованного им блестящего молодого человека тут же взяли на должность.

После этого он легко устроил биолога-новичка на тот самый участок забора проб воды, где располагались некие большие овощные фермы.

На бумаге доктор Чаз Перроне казался подлинным.

Ред Хаммернат внедрил своего «крота».

— Хорошо, что вы чем-то заняты, — сказал Карл Ролвааг.

Чаз Перроне стоически кивнул.

— Ваша начальница сказала, что разрешила вам отдыхать целую неделю или даже больше, если понадобится.

— Вы разговаривали с Мартой? — нахмурился Чаз. — Зачем?

— Таков порядок, — пожал плечами детектив. — В общем, она сказала, вы настояли на том, чтобы вернуться к работе, а я ответил, что, может, это скажется на вас благотворно.

— Ну а что я, по-вашему, должен делать — болтаться целыми днями по дому и отчаянно страдать? Нет уж, спасибо.

Они стояли в кухне, у Чаза в руках «Будвайзер», Ролвааг потягивал «Спрайт». Детектив возник в дверях через пять минут после того, как Чаз вернулся с работы.

— Я правда выдохся, — в третий раз произнес Чаз.

— Да, сегодня ужасно жарко. — Ролвааг видел в новостях, что города-близнецы замело снегом, хотя уже начало весны, а он тут сидит во Флориде с включенным кондиционером. Просто поразительно. — Марта рассказала, чем вы занимаетесь на работе, — продолжал он, — это очень интересно. Должно быть, вы постоянно натыкаетесь на змей.

— Ну, я на них скорее наезжаю, — не удержался и сострил Чаз. — Послушайте, я не хочу грубить, но я очень, очень устал.

— Конечно. Я понимаю. — Детектив допил лимонад и поднял пустую бутылку. — Вы их сдаете?

Чаз махнул в сторону мусорного ведра.

— Господь рассортирует, — сказал он.

Ролвааг поставил бутылку на стойку.

— Хотелось бы прояснить еще один вопрос о той ночи на «Герцогине солнца».

— Знаете, кого вы мне напоминаете? Полицейского из сериала, Коломбо. У него тоже никогда не кончаются вопросы, — сказал Чаз. — Спорим, это было ваше любимое шоу?

— Если честно, я его никогда не смотрел.

— Наверняка я не первый, кто сказал, что вы похожи на Коломбо. Не внешне, а потому что никак не можете закончить. Это скорее комплимент.

— Когда его показывают? — спросил Ролвааг. — Я бы посмотрел.

Чаз покачал головой. Что за безнадежный кретин!

— Его уже сто лет не показывают. Ладно, так о чем вы хотели спросить?

Детектив с явным облегчением вернулся к делу:

— Всего один вопрос, правда. Вы точно помните время, когда миссис Перроне покинула каюту?

У Чаза от замешательства скрутило кишки.

— Половина четвертого утра, я же говорил. Я помню, что посмотрел на часы.

— А не могли ваши часы сбиться? — невыносимо ровно спросил Ролвааг. — Я потому спрашиваю, что мы нашли некие улики, которые указывают, что ваша жена упала в воду на несколько часов раньше, чем вы утверждаете. — Детектив прислонился к кухонной стойке, непринужденно, руки в карманах.

— Это невозможно, — сказал Чаз.

— Я уверен, есть какое-то объяснение.

— Что за улики?

Ролвааг виновато поморщился:

— Боюсь, я не могу это с вами обсуждать.

В его рабочем столе в участке лежало заключение, подтверждающее, что кусочки ногтей, вынутые из тюка с марихуаной, принадлежали Джои Перроне.

— Речь идет о моей жене, — возмутился Чаз, — и вы говорите, что не можете мне рассказать? — Он почувствовал, как краснеют щеки, но оно и к лучшему: ему полагается злиться. — Вы нашли ее тело или нет? Черт побери, есть же у меня право знать!

— Нет, сэр, тела мы не обнаружили, — произнес Ролвааг. — Это я могу вам сказать. И даже части тела.

— А что тогда?

Чаз усиленно напрягал мозги. У Джои не было сумочки, а значит, какой-нибудь обрывок одежды вынесло на берег, и место не совпало с компьютерной моделью маршрута, по которому тело должно было плыть, несомое течениями и ветрами той ночи.

— Вы поэтому взяли образец ДНК? — требовательно спросил Чаз.

— Расследование не закончено. Некоторые его аспекты должны какое-то время храниться в тайне, — сказал Ролвааг. — Мне очень жаль, Чаз.

Детектив впервые назвал Чарльза Перроне уменьшительным именем, и это внезапное запанибратство лишь подстегнуло тревогу Чаза. Он насмотрелся сериалов про убийства и знал: если копы начинают вести себя так, будто эти мудаки — твои дружки, значит, у тебя серьезные проблемы.

— Я потерял жену, а вы мне загадки загадываете. — Чаз изобразил боль и разочарование. — Если вы думаете, что я вру, так прямо и скажите.

— Я думаю, что людям свойственно ошибаться.

— Не в этот раз.

— Но вы же выпили довольно много вина той ночью, вы сами сказали. Это неважно влияет на память, — возразил Ролвааг.

Чаз открутил крышечку с очередного пива и начал медленно пить, выжидая, пока смятение уляжется. А ведь детектив сам невольно подсказал ему выход из положения. Береговая охрана прекратила поиски Джои, так какой смысл спорить, когда именно она упала за борт? Если от нее что-нибудь и осталось — а это весьма сомнительно после четырех дней в море, — не очень существенно, как далеко на юге найдут ее тело. Можно все свалить на акул или на других глубоководных падальщиков: мол, это они вынесли останки за пределы области поиска.

Чаз повесил голову:

— Я здорово напился, это верно. Может, я и правда время перепутал. Или, может, неправильно рассмотрел. — Для пущего эффекта он постучал по стеклу недорогих «Тай-мекс», которые надевал только в те дни, когда приходилось брать пробы в Эверглейдс.

Лицо Ролваага, как обычно, осталось непроницаемо.

— Два возможных объяснения, — произнес детектив. — Есть над чем подумать. Спасибо за шипучку.

— За что? — рассмеялся Чаз.

— За лимонад, — пояснил Ролвааг. — Кстати, кто-то следит за вашим домом — здоровенный волосатый детина в минивэне. Машина припаркована на углу, номер принадлежит прокатному агентству.

— Правда?

«Погоди, вот скажу Реду», — подумал Чаз.

— Что вы об этом думаете?

Чаз высунул голову из двери и посмотрел дальше по улице.

— Ни малейшего понятия не имею, что это за парень, — солгал он. — Откуда вы узнали, что он наблюдает за мной?

— Так, гадал наобум, — улыбнулся Ролвааг. — У вас есть моя карточка. Позвоните, если что понадобится.

— Хорошо, — пообещал Чаз. Когда рак на горе свистнет.

Он стоял у эркера и смотрел, как уезжает назойливый детектив. Когда зазвонил телефон в гостиной, Чаз едва не выдернул его из стены.

«Да что ж это такое творится? — мрачно думал он. — Я ведь уже должен быть в шоколаде. Развязаться. Кадрить девок… Вместо этого долбаный коп за мной шпионит, какой-то садист-извращенец забрался в мой дом и переворошил вещи Джои, а теперь еще приходится разбираться с амбалом-охранником, которого Ред нарыл в какой-то вонючей дыре».

Когда Чаз снял трубку, на другом конце провода был некто Тул.

— Парень, который тока ушел?

— А что с ним? — спросил Чаз.

— Хошь, за ним пойду?

— И что?

— Ну не знаю, — хрюкнул Тул. — Порву ему селезенку.

— Это коп, — вздохнул Чаз.

— Да, и чё?

«Невероятно», — подумал Чаз.

— Оставь его, пожалуйста, в покое.

— Дело твое, — сказал Тул. — Слушай, мне бы посрать. С тобой ничё не случится?

— Как-нибудь справлюсь.

Чаз разделся и двадцать минут простоял под горячим душем. Он не смог найти ни одной ошибки в своем плане, ни единого неверного хода, как ни старался.

Преступление было идеальным. Это остальной мир чего-то портачит.

— Я солгала, — призналась Джои Перроне.

Это было после того, как она целый день ничего не делала — плавала, загорала и увлеченно читала книжку Джона Д. Макдоналда, которую нашла у Мика Странахэна в коробке с инструментами.

— Я тебе солгала, — повторила она.

Странахэн не поднял глаз. Он плоской стороной ложки ломал каменным крабам клешни. Весь секрет — в запястье, объяснил он. Осколки панцирей шрапнелью разлетались во все стороны.

— О чем солгала? — спросил он.

— О том, что ничего не трогала в доме, когда вернулась пописать. В коридоре, в чулане лежали фотографии.

— Свадебные, да?

— Свадьба, медовый месяц, отпуска. Все фотографии, где мы с Чазом вместе, — отозвалась Джои, — в лучшие времена.

— Почему они были в чулане?

— Потому что этот подлец содрал их со стен, — сказала она, — может, уже через пять минут после того, как вернулся из круиза. Наверное, не в силах был смотреть мне в лицо.

Странахэн смахнул оранжевый ошметок краба с ее щеки.

— И что ты сделала?

Джои отвернулась.

— Еще стакан вина, сэр, будьте любезны.

— Что ты сделала с фотографиями?

— Не со всеми. Только с одной, — ответила она. — Просто вытащила ее из рамки и засунула ему под подушку.

— О боже, — сказал Странахэн.

— Но сначала взяла маникюрные ножницы…

— И вырезала свое лицо.

— Как ты узнал? — заморгала Джои.

— Без комментариев.

— Жена или подружка?

— Супруга номер три, если память не подводит, — сказал он.

— В следующий раз постараюсь быть пооригинальнее, — вздохнула она.

Они поели в доме, Сель клянчил подачки из-за двери. Странахэн сидел тихо, и Джои забеспокоилась, что переборщила и теперь весь их план пойдет к черту, каков бы он ни был.

Она твердо поставила бокал на стол:

— Если хочешь на меня накричать за то, что я порезала фотографию, можешь начинать. Только не забудь, что это был мой дом. Это мои вещи он выбросил на помойку.

— В Тампе не было дорожных аварий с участием Чаза и пьяного водителя, — сказал Странахэн.

— Откуда ты знаешь?

— Выяснил в дорожном патруле. Иска тоже не было, — продолжил он, — согласно архивам суда. И, разумеется, никаких крупных выплат.

— Значит, не было никакой заначки, — тихо сказала Джои.

— Похоже на то. Хочешь узнать наш план?

— Конечно, если он меня развеселит.

— Мы твоего мужа будем шантажировать, — сказал Странахэн.

— Ясно.

— На самом деле мы просто заставим его думать, будто его шантажируют. — Странахэн обмакнул здоровенную клешню в чашку с топленым маслом.

— Кто шантажирует? — спросила Джои.

— Тот, кто знает, что Чаз тебя убил. — Странахэн улыбнулся и откусил от краба. — Само собой, нам этого кого-то надо придумать.

Джои понравилось, хотя до нее еще не совсем дошло.

— Мы его запутаем, — объяснил Странахэн. — Чаз, вероятно, считает, что в его доме хозяйничает какой-то загадочный незваный гость. Ты же, наверное, не хочешь, чтобы он понял, что это ты — не сейчас, да?

Она энергично закивала.

— Не обижайся, — сказал Странахэн, — но эти твои остроумные намеки — платье в шкафу, помада в ванной, фотография под подушкой — это все типичные поступки брошенной жены. Еще немного, и он сообразит.

— Да, ты прав.

— Поэтому надо его убедить, что голову ему морочит кто-то другой.

— Может, тот, кто видел, как он спихнул меня за борт?

— Вот это другое дело.

— Тайный свидетель, которого одолела алчность, — оживилась Джои. — Супер. Но кто, Мик? И как этот воображаемый некто разыскал Чаза? Погоди минутку, и как он попал в дом, если у него нет ключа?

— Эй, не торопись, — посоветовал Странахэн. — У меня есть идея, как все устроить.

— Не сомневаюсь. — Джои Перроне ощутила небывалый подъем духа — и дело было не только в вине.

— Но для начала было бы неплохо все-таки узнать, почему Чаз хотел тебя убить, — сказал Странахэн. — Получим возможность для творческого шантажа.

Джои беспомощно пожала плечами:

— Я только об этом и думаю, день и ночь.

— Не волнуйся. Мы все выясним, — пообещал он и подмигнул. — Пожалуй, выйдет забавно.