Купание голышом

Пять

Чарльз Регис Перроне был биологом по умолчанию.

Сперва он нацелился на медицинский вуз — точнее, на досужую карьеру в радиологии. Перспектива обогащения заставила его обратить взор к здравоохранению, но его, как истого ипохондрика, отпугивала сама идея общения с по-настоящему больными людьми. Изучение рентгеновских снимков в относительно чистеньком уединении лаборатории казалось привлекательным вариантом, который оставлял бы массу времени для отдыха.

Магистерский план Чаза потерпел крушение по вине его непомерного сластолюбия. В колледже он больше времени проводил в презервативах, чем в книгохранилищах, и в результате окончил Флоридский университет с далеко не блестящим средним баллом 2,1. Немногие медицинские вузы жадно хватаются за двоечников, но Чаз не сломался. Он уже решил, что врачебная практика будет слишком обременительна для его светской жизни и надо придумать другой способ разбогатеть.

Тем временем он отправился в жизнь, вооруженный кукольной красотой, приапическими дарованиями и степенью бакалавра ненавистной ему биологии. Через три месяца после выпуска он неохотно вернулся домой к матери, чей новый муж, сумасбродный экс-пилот британских ВВС по имени Роджер, с наслаждением изводил Чаза эксцентричными выходками. Всякий раз, когда Чаз скрывался в ванной, дабы подрочить, что случалось по несколько раз на дню, Роджер врубал на полную мощность «Айриш Роверс»[14], стучал по дверному косяку и кошмарным фальцетом завывал: «Плохая обезьянка! Плохая обезьянка!»

Чаз страдал под материнским кровом, но без работы иного выхода не было. Только один потенциальный работодатель выказал проблеск интереса к его аттестату — Общественная организация округа Бэй, которая как раз искала подходящего человека, чтобы дважды в день поливать из шланга сточные канавы.

До Чаза дошло, что он обречен на ад минимальной зарплаты, если не получит степени магистра, и он ее купил на популярной фабрике дипломов в Колорадо. Восьминедельный заочный курс гарантировал получение диплома (с отличием) за 999 долларов, которые Чаз без малейших угрызений совести стибрил у матери. Любая тема, смутно связанная с биологией, годилась для диссертации; единственное научное требование — двойной интервал между строками. Опус Чаза, изысканный однажды днем в продуктовой секции местного супермаркета, был озаглавлен: «Сравнительный анализ поздних апельсинов, розовых грейпфрутов и танжело[15]».

Через десять дней после отправки готового манускрипта — с банковским чеком, прикрепленным, как полагалось, к обложке, — он получил заказное письмо, гласящее, что школа закрыта, лишена аккредитации и изгнана из торгового центра, где размещался ее «кампус».

Чаз нехотя смирился с тем, что ради продвинутой степени придется физически посещать занятия. Его мать, наткнувшись на самые отвратительные образчики его порноколлекции, способствовала его отъезду, надавив на своего двоюродного брата, который преподавал в Розенштиле, высшей школе океанографии и метеорологии университета Майами. Хотя оценки Чаза на вступительных экзаменах в магистратуру были почти столь же незначительны, сколь оценки в аттестате, непотизм возобладал, и Чаза допустили к магистерской программе.

В кампус Розенштиль на Вирджиния-Ки прибыл энергичный и жизнерадостный магистрант, полный грандиозных фантазий о том, как он плывет в ленивых тропиках на шхуне за стайкой бутылконосых дельфинов. В мечтах Чаз держал бинокль в одной руке и ледяную «Маргариту» в другой.

Он не был бы так убит тоскливой действительностью полевой биологии, если бы удосужился заранее изучить учебный план. Для начала его назначили помогать аспиранту изучать прибрежных морских клопов, и этот опыт вновь воспламенил ненависть Чаза клону природы и всем его обитателям, большим и малым.

В его рутинные обязанности входило собирать комки водорослей, служившие убежищем крошечным гранулярным организмам, которые на самом деле были не клопами, а личинками медузы Linuche unguiculata. Изначальное отвращение Чаза к этой теме подтвердилось уже на второй день, когда паразиты каким-то образом забрались под мокрый костюм и колонизировали Чазов торс, покрыв его зудящей гнойничковой сыпью — весьма болезненное состояние, обостренное к тому же неразумным выбором одеколона. Не прошло и полсеместра, как Чаз стал выглядеть, будто его только что спасли с горящей нефтяной вышки. Он сухо сообщил факультетскому методисту, что единственная разумная причина изучать морских клопов состоит в том, чтобы выделить токсин, который сотрет их с лица земли.

Очевидно, у Чаза не было ни толстой шкуры, ни перспективного мышления, необходимых для научных исследований. Что хуже, его абсолютно не интересовали братья меньшие. Студентом он кое-как продирался через уроки биологии, запоминая ровно столько, сколько нужно, чтобы сдать экзамены. Но в поле так легко не сжульничаешь. Работа была душная, монотонная, да просто-напросто тяжелая. Всякий раз, когда Чаз спрашивал, нельзя ли ему пойти поиграть с дельфинами, ему велели принести очередную бадью бурых водорослей.

Семейные связи спасли Чаза от позорного вылета за неуспеваемость. Вместо этого Чаза провели по дороге знаний, минимизировав его воздействие на природу — он занялся циклом размножения аквариумных гуппи. После двух лет мрачного изучения аквариумов его выпустили с пустячной степенью магистра гуманитарных наук по морской биологии. На церемонии вручения дипломов все преподаватели Розенштиля встали в едином порыве, аплодируя Чазу, который шел через сцену, — так счастливы они были, что видят его в последний раз.

К его собственному удивлению, не успел он заламинировать диплом, как ему предложили работу. Весьма удобно: известному производителю косметики ни к чему были науки об океане, его не волновали далеко не блестящие оценки Чаза. Фирме всего лишь требовался респектабельный человек в штате — серьезные биологи презрительно называют таких «биоститутками», — который будет послушно удостоверять, что уровень токсинов, ацетонов и канцерогенов в парфюмерной продукции весьма незначителен. Кадровиков из косметической компании впечатлил изящный лоск и стати Чаза, которые, по их мнению, повысят его эффективность как свидетеля-эксперта, особенно в глазах женщин-присяжных.

Он был приписан к заводу компании в Джексонвилле, где получил собственный офис, небольшую лабораторию и сто белых мышей для затравки. Время от времени он смазывал каждую мышь «Голубой страстью», «Трепетом» или еще каким тестируемым для рынка одеколоном. У мышей то и дело развивались опухоли размером с кумкват[16], и Чазу приходилось вытаскивать бедняжек щипцами для барбекю и выбрасывать их в дренажную трубу на задах офиса. Идея научно задокументировать подобные злокачественные новообразования даже не рассматривалась — Чарльз Регис Перроне нипочем не прикоснется своими безукоризненно чистыми пальчиками к больной твари, тем более за вшивые тридцать восемь штук в год.

Однажды утром он рвал газеты на клочки, чтобы постелить их грызунам в клетки, и наткнулся на заголовок, который изменил его судьбу: «КОНГРЕСС РАССМАТРИВАЕТ ВОСЬМИМИЛЛИАРДНЫЙ ПЛАН ВОССТАНОВЛЕНИЯ ЭВЕРГЛЕЙДС».

Фортуна предстала перед Чазом в мистическом зеленом зареве. Со рвением, которое поразило бы его бывших преподавателей, он приступил к честолюбивому исследовательскому проекту, каковой в итоге свел его с человеком по имени Сэмюэл Джонсон Хаммернат — для друзей и врагов просто Ред. Имя Хаммерната стало известно Чазу после просмотра газетных архивов: писали, что Ред часто причинял вред как своим ближним, особенно сельхозрабочим-иммигрантам, так и всему земному шару.

Поначалу Ред Хаммернат отнесся к дерзкому предложению Чаза с подозрением, но вскоре передумал. Он-то сейчас, в три часа ночи, и звонил Чазу в «Мариотт».

— Чё еще за новости? — пролаял Ред Хаммернат словно из аэродинамической трубы НАСА.

Чаз уставился на электронные часы.

— Ты где? — спросил он.

— В Африке, забыл, что ли?

Ред Хаммернат отправился на поиски самого большого в мире тарпона и звонил по спутниковому телефону с плавучей базы где-то неподалеку от Габона.

— Так что там с Джои? — спросил он. — Это правда? — Чаз внезапно очнулся и сел в кровати.

— Боюсь, что да, Ред. Мы отправились в круиз, и она… ну, она, видимо, упала за борт. Ее нигде не могут найти.

— Черт.

— Откуда ты узнал?

— Из газет Форт-Лодердейла. Лисбет прислала заметку по факсу.

— Но как ты узнал, где я?

— Позвонил журналистке и сказал, что я твой дядя. Ха!

— Ох.

Чаз понимал, что это не просто звонок с соболезнованиями: сочувствие Реду Хаммернату чуждо. Нет, ему нужна информация, а еще он хотел напомнить Чазу про обязательства.

— Я не знаю, что случилось, — осторожно сказал Чаз, на случай если детектив Ролвааг прослушивает телефонную линию отеля. — Джои отправилась на палубу среди ночи и не вернулась. Никто не видел, как она упала за борт, но все так думают.

— Само собой. Что тут еще придумаешь. — Атмосферные помехи искажали голос Реда Хаммерната. — Вот ведь кошмар, просто жуть. Скажи, сынок, ее до сих пор ищут? В смысле, ребята из береговой охраны.

— Завтра после полудня отзовут всю технику.

— Будь я проклят.

Чаз без труда представил себе картину: коренастый босяк развалился в каюте на яхте и лакает «Джек Дэниэлс» из стакана. Веснушчатые ноги, похожие на кегли для боулинга, — ярко-розовые, обожжены солнцем; морской ветерок растрепал редкие медные волосы, зачесанные на лысину. Вокруг косых глаз — белые круги от громадных очков-полароидов, и Ред похож на облученного лемура.

— Если тебе что нужно, Чаз, только скажи, — сказал Ред Хаммернат. — Я к рассвету подниму в воздух шесть частных вертолетов, вот что тебе нужно. Мы ее сами, к чертям, найдем и спасем!

Чаз тревожно задумался, сколько виски уже выхлебал Ред.

— Это очень великодушно, — сказал Чаз, — но берег уже раз десять обшарили вдоль и поперек. Они бы ее уже нашли, как по-твоему? Тут полно акул.

— Ох, блин, — сказал Ред Хаммернат. — Слышь, как ревет?

— Ну еще бы, — ответил Чаз.

— Круче только яйца. Небось узлов тридцать делает.

— Ты там поосторожнее.

— Черт, сынок, ты что, про рыбалку так и не спросишь?

— А, ну да. Как рыбалка? — Пора сворачивать разговор, чувствовал Чаз, пока Ред не бросил притворяться, что переживает.

— Вонючий сучий потрох это, а не рыбалка. За четыре дня — ни одного тарпона тяжелее сотни фунтов, — пожаловался Ред Хаммернат. — Ты ж крутой морской ученый, чё ваще за дела? Где моя рыба?

Чаз понятия не имел.

— Может, ушла на нерест? — заикнулся он. Ред Хаммернат смеялся, как мул, страдающий запором.

— На нерест, о боже мой! И для этого ты получал докторскую степень? Степень, за которую мне, блин, пришлось платить?

— Ну, это не моя сфера. — Чаз напрягся, чтобы скрыть досаду.

— Что не твоя сфера?

— Миграции рыб.

— Очень плохо, — заржал Ред Хаммернат, — потому как, чесслово, прямо щас мне б не помешала какая-нибудь экспертиза. Эта прогулка стоит мне три штуки баксов в день.

«Так, может, стоило начать с кого попроще да поглупее, — мысленно произнес Чаз, — типа окуня». Ред Хаммернат занялся спортивной рыбалкой всего три месяца назад.

— Может, завтра повезет больше, — пообещал Чаз, но упрямый ублюдок все не мог угомониться.

— Надеюсь, ты больше знаешь об акулах, чем о тарпонах, — сказал он, — сечешь намек?

«Невероятно, — подумал Чаз, — парень еще и про Джои шутит».

— Кажется, сигнал пропадает! — прокричал Чаз в трубку. — Поосторожнее там, поговорим, когда вернешься.

— Само собой, — сказал Ред Хаммернат. — Слушай, мне правда жаль твою хозяйку. Экая досада, в самом деле.

Ред, деревенщина, симулировал искренность, но Чаз ему не поверил. У мужика сердце каменное.

— Ты сам осторожнее. — Ред его явно предупреждал. — Слышь меня? Дьявольски осторожно. Услышал?

— Я прекрасно тебя слышу, Ред.

Джои Перроне проснулась перед рассветом и сняла с головы полотенце. Веки еще болели от ожогов медузы, но зрение прояснилось. Она тихо пробралась в ванную, где постаралась не обращать внимания на пятнистую изможденную женщину в зеркале.

Она спала в громадном стэнфордском свитере и белых шортах для бега, которые принадлежали одной из бывших жен Мика Странахэна, телепродюсеру. Поинтересовавшись, долго ли продлился этот конкретный брак, Джои получила ответ: «Смотря кого спрашивать».

Она осторожно умылась, затем ухитрилась, не пикнув, прополоскать горло. Порылась на туалетном столике и нашла резинку для волос.

Странахэн спал, раскинувшись на диване в гостиной. Джои на цыпочках подкралась к нему и наклонилась близко, насколько осмелилась. В полутьме она изучила его черты и улыбнулась.

«Неплохо, — подумала она, — я так и знала».

Она захватила с кухни два яблока и спелый банан. Затем выскользнула из дома, осторожно закрыв за собой дверь. Сель поднял голову, когда Джои босиком ступила на причал. Она погладила его по морде и прошептала:

— Ты прямо красавчик, парень. Может, когда-нибудь старина Мик найдет тебе подружку.

Забираясь в ялик, Джои думала: «Как некрасиво. Надо было хоть записку оставить».

Она отвязала канат и оттолкнулась от причала. Лодка отплывала, а Джои в ожидании уселась за штурвал и очистила банан. Она не хотела запускать мотор слишком близко от берега и будить Странахэна — хватит уже и того, как она сбегает.

В пульте управления обнаружился телефон, подключенный к зарядному устройству, — значит, Странахэн не сможет позвонить властям, когда обнаружит, что его ялик угнан. Джои расстроилась еще больше, но если Мик будет отрезан от мира, она получит фору и успеет сделать что должно.

Пока лодка дрейфовала, Джои покончила с бананом и засунула кожуру под сиденье. В кормовом люке она нашла насос для подкачки топлива и давила его в кулаке, пока он не затвердел. Она кое-что понимала в морском деле — когда-то давно она научила первого мужа кататься на водных лыжах, и они вместе купили катер «Акваспорт» с мотором «Ямаха» в сто пятьдесят лошадиных сил.

Угловатый старый мотор «Эвинруд» завелся с третьей попытки. Джои газанула и оглянулась. Мика не видать, но доберман огорченно наблюдал за ней с пристани, навострив уши, и его зад возбужденно ерзал по доскам. Джои помахала псу и унеслась к очертаниям Майами на горизонте.

— Ну вот, опять, — проворчал Странахэн, пиная кокосовый орех-паданец.

Он сидел за столом для пикника с чашкой кофе, Сель устроился у его ног. Джои была не первой женщиной, сбежавшей от Странахэна на его собственном ялике, но первой, с которой он не спал, не жил и которую не довел до побега в состоянии крайнего раздражения. Все они обставляли свой отъезд весьма мелодраматично.

Последней этот трюк проделала Сьюзан, успешный адвокат по патентным делам. Она притворялась, что обожает островное уединение, но на самом деле бесилась, что не может подключить свой «Блэкберри»[17], что бы это слово ни значило, из-за неустановленных атмосферных аномалий. Вероятно, ее беспокойство усугубили и другие факторы, позже решил Странахэн.

В один прекрасный вечер, на закате, Сьюзан слиняла. Подмешала «эмбиен»[18] в ром-колу Странахэна, собрала манатки, сперла его лодку и впилилась прямо в подводные скалы в стороне от Рэггед-Кис. Она сломала не только ключицу, но и вал на «Эвинруд», что разорило Странахэна на восемнадцать сотен.

— Ради бога, почему ты просто не попросила тебя подбросить? — спросил он ее позже в приемной палате «Скорой помощи».

— Потому что не хотела тебя расстраивать, — ответила она. — Я же тебя знаю.

Все они именно так и говорили: «Я же тебя знаю», — и, как правило, ошибались. На самом деле они совсем его не знали. Но поскольку Странахэн не очень-то преуспел в демонстрации собственного мягкосердечия, не следует упрекать женщин, которые им интересовались, за неверное прочтение сигналов. Случай со Сьюзан заставил его честно заняться самоанализом, но тем временем он принял меры защиты своего скромного суденышка от будущих посягательств рассерженных сожительниц.

В охотничий бинокль он легко обнаружил Джои Перроне в какой-то паре миль от острова.

— Поедешь со мной? — спросил он Селя, но тот предпочел вылизывать свои причиндалы.

Странахэн вытащил из сарая желтый каяк и спустил его на воду. Он содрал с себя рубашку, скинул сандалии и забрался внутрь. Он одолевал легкую зыбь короткими, жесткими гребками, и плечи его приятно горели. Ветер толкал его в спину, и он добрался до дрейфующего ялика за двадцать минут.

Джои сидела на носу и болтала ногами.

— Дважды за три дня, — сказала она. — Вот бестолковщина, а?

Странахэн перелез через борт и привязал каяк к скобе на корме.

— Это не считается, — сказал он. — Это натурально бардак, а не спасение.

— Мик, я не крала лодку. Честно.

Он открыл один из передних люков и с некоторым усилием протиснул внутрь голову и руки.

— Я собиралась пришвартовать ее у Диннер-Ки и оставить, — не отступала Джои. — Слушай, я вовсе не собиралась ломать эту чертову штуковину. Я заплачу за ремонт, о'кей?

— С чего ты взяла, что она сломана? — раздался голос снизу.

— Нет?

— Вообще-то она прекрасно работает. — Он встал, вытер ладони о брюки и вернулся к пульту управления. Едва Странахэн повернул ключ, мотор воскрес и заурчал.

— Как ты это сделал? — капризно спросила Джои.

— У меня ручной клапан на топливопроводе, рядом с баком. Вечером я его отрубил, — сказал Странахэн. — Наверное, по привычке.

— Отсечной клапан.

— Именно. Тебе на утро осталось только топливо в самом трубопроводе, — объяснил он, — поэтому мотор и заглох.

— Умно. — Джои подвигала нижней челюстью.

— Просто у меня уже крали лодку.

— Ничего удивительного.

Странахэн знаком велел ей убраться с носа. Она пересела на радиатор, ссутулилась и уставилась на Странахэна за штурвалом.

— Конечно, ты разочарована — не могу тебя винить, — сказал он. — Ты ждала всадника по имени Смерть, а явился всего лишь я.

Джои закатила глаза.

Странахэн не спеша плыл к острову, каяк легонько подпрыгивал в кильватерной струе. Клонясь вбок, Странахэн спросил:

— Я бы с удовольствием сам отвез тебя на материк. О чем ты вообще думала?

— Я думала, ты собираешься позвонить в береговую охрану или в полицию, без разницы, а я этого не хотела.

— Куда ты собиралась?

— Ошарашить мужа. Полюбоваться на его рожу, когда он увидит, что я еще жива.

— А дальше что? Позволить ему еще раз попробовать тебя убить?

— Ну, может, это была не лучшая идея в моей жизни, — сказала Джои. — Но я ужасно зла. Я хотела подождать, пока он отправится в душ, прокрасться за ним в ванную и резко отдернуть занавеску. Я подумала, вдруг у него сердечный приступ случится?

— Великолепная сцена, — сказал Странахэн, — но план далеко не прекрасный.

— Я придумала еще один, получше. Рассказать?

— Нет, — ответил он.

— Вдруг пришло в голову, пока я тут болталась на твоей лодке, — сказала она. — Думаю, тебе понравится.

— Очень сомневаюсь, — сказал Странахэн. — И я всегда держу слово, раз уж дал. Не надо было убегать, я не стану звонить копам, пока ты не готова.

Джои стащила резинку с волос.

— А что, если я никогда не буду готова?

— Это твой новый план? Хочешь, чтобы все так и считали тебя мертвой?

— Особенно мой сволочной муженек-убийца.

— Чтобы исчезнуть где-нибудь далеко-далеко, так? — подыграл Странахэн. — Взять новое имя. Начать новую жизнь.

— Вовсе нет, — возразила Джои, — чтобы разрушить, к чертям собачьим, его жизнь.

— Ах, сладостная месть.

— Слово справедливость лучше подходит.

— Как скажешь, — засмеялся Странахэн. Огонь, а не девка! — Джои, а как же твои друзья и родные? Ты и правда хочешь, чтоб они страдали?

Она сообщила, что ее родители умерли, а единственный брат живет на другом конце земли.

— Ему я все расскажу, — добавила она. — Ему понравится.

— А твой начальник? Коллеги?

— Я бросила работу, когда вышла замуж, — ответила она. — К тому же могу тебе сказать, что у меня есть деньги, просто идиотски много денег — с головой хватит, чтобы сделать с Чазом то, что я хочу.

— Господи, да ты это всерьез.

— Разумеется. Странно, что ты не понимаешь. — Джои отвернулась и рукой прикрыла глаза от солнца.

Когда они выбрались на пристань, Сель от избытка чувств обмочился. Странахэн отвязал каяк, убрал его на место и пошел в дом готовить омлет. Джои переоделась в чей-то желтый сарафан и соломенную шляпу, которая была ей велика.

Завтрак, в том числе свежевыжатый грейпфрутовый сок, был накрыт на причале под отчасти затянутым небом. Странахэн дождался, когда они покончат с едой, и продолжил лекцию:

— Послушай меня, пожалуйста, — сказал он. — Убийство мужа не сойдет тебе с рук только потому, что все считают тебя мертвой. Такой бред проходит только в кино.

Она с неподдельным изумлением выглянула из-под полей гигантской шляпы:

— Но, Мик, я не собираюсь убивать Чаза Перроне. Я хочу над ним поизмываться, пока он сам не даст дуба. Представляешь, какие возможности?

Странахэн тревожно отметил, что его эта идея заинтриговала. Будем надеяться, Джои не заметила.

Она сосредоточенно подалась вперед:

— Тебя кто-нибудь по-настоящему пытался убить? Скажи правду.

— Вообще-то да.

— И что ты сделал?

— Это совсем другое, Джои. Я служил в правоохранительных органах.

Она триумфально хлопнула ладонями по столу:

— Я так и знала! Блин, я так и знала!

— Служил, — подчеркнул Странахэн. — Давным-давно.

— Ответь, Мик. Что ты сделал с парнем, который пытался тебя убить?

Он медленно вдохнул, прежде чем ответить:

— Я убил их.

Она отпрянула, будто ее толкнули.

— Ого, — сказала она.

— Хочешь папайю?

— Их? Мертвецы во множественном числе?

— В армии я тоже служил, — сказал Странахэн. — Сейчас вернусь. — Он сходил на кухню и принес два рогалика и блюдо блестящих ломтиков папайи.

— Расскажи мне все, — попросила Джои, и глаза ее сияли.

— Ни за что.

Таковы были у Странахэна две наименее любимые темы для разговора: во-первых, женщины, на которых он был женат, во-вторых, мужчины, которых он убил. Что до последних, то Рейли Гумер, нечистый на руку судья, из них был самым знаменитым, но случались и другие, до и после. Согласно большинству моральных норм все убийства были правомерны, от солдат армии Северного Вьетнама, убитых в перестрелке, до тормозного наемного убийцы, проколотого чучелом марлина. Истории весьма живописны, полагал Странахэн, но делиться ими с юной гостьей он не желал.

— Наверное, я тебя должна бояться, — сказала Джои. Он покачал головой:

— Наоборот.

— Я же сказала, Мик, я не хочу убивать Чаза. Я даже треклятых тараканов давить не могу без угрызений совести. Но он должен поплатиться.

— А чем тебе тюрьмы не угодили? — спросил Странахэн. — Поверь мне, десять лет в Рэйфорде потрясут мирок твоего мужа сильнее, чем любая твоя фантазия.

Джои закинула в рот ломтик папайи.

— При условии, что его признают виновным, — сказала она, — что не так-то просто. Учитывая, что нет ни свидетелей, ни хотя бы мотива. Так?

— Мотив должен быть, Джои. Мотив есть всегда.

— Послушай, я рассмотрела не все варианты. Но позволь мне сказать тебе, что Чаз без мыла в ухо влезет или как там в пословице говорится.

— Примерно так, — согласился Странахэн.

— Мне страшно даже подумать о том, чтобы выступать против него в суде. Я не могу так рисковать.

Странахэн понимал ее опасения. Судебные процессы в Южной Флориде знамениты своей непредсказуемостью.

— До того, как я встретила Чаза, он работал в косметической компании, — сказала она. — Он был их крупной научной шишкой, всех уверял, что их парфюмерия безопасна. Он показывал мне запись своего выступления в суде, и знаешь что? Он здорово смотрелся, Мик. Я так и вижу, как присяжные его оправдывают.

Странахэн знал, что надо посоветовать ей довериться системе, но убедительно произнести это не мог. Он видел немало хладнокровных монстров, которые безнаказанными покидали зал суда.

— Так на чем мы остановились? — спросила Джои. — Что будешь со мной делать?

Он размышлял над ответом, когда увидел ядовито-оранжевый вертолет, низко летящий над океаном. Сель тоже его заметил, яростно залаял и заскакал по кругу.

Джои уронила шляпу, когда запрокинула голову, чтобы рассмотреть вертолет — тот летел прямо к ним, снижая скорость, чтобы зависнуть. Странахэн различал в распахнутой двери наблюдателя береговой охраны. На парне был белый шлем и бинокль, он явно искал миссис Чарльз Перроне, которая, судя по всему, пропала в море.

Чтобы покончить со всем этим, Странахэну достаточно было встать, помахать руками и указать на женщину в желтом сарафане, женщину, которая поспешно спряталась обратно под мягкую шляпу и глядела тревожно.

«Как это просто, — думал он, — и как соблазнительно, потому что, если честно, я для такого бардака староват».

И все же он не помахал, не указал и не сигнализировал вертолету любым нормальным способом. Вместо этого он взял левую ладонь Джои и прижал ее к губам, легко, однако достаточно потянув время, чтобы наблюдатель наверняка заметил.

Чтобы спасатель, как любой посторонний человек на его месте, заключил, что женщина в сарафане — не жертва кораблекрушения, а, видимо, жена или подружка везучего парня средних лет, который сидит за столом для пикника.

И вертолет, разумеется, унесся прочь. Странахэн и Джои смотрели ему вслед, пока он не превратился в яркую точку в нежно-голубой дали. Сель с чувством выполненного долга прекратил лаять и свернулся клубком. Над головой материализовалась стая возмущенных чаек.

— Спасибо, — сказала Джои Перроне. — Значит, я могу остаться?

— Я, наверное, спятил, — отозвался Странахэн.