Купание голышом

Тридцать один

Джои Перроне зарылась в складки овчинного пальто своего брата.

— Ты что, не можешь остаться еще на пару дней?

— Романтика и приключения зовут, — ответил Корбетт Уилер. — К тому же мои овечки без меня скучают.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Что, если она все-таки окажется шлюхой?

— Бывают вещи и похуже, сестренка.

Джои издала вопль возмущенного негодования и надвинула Корбетту шляпу на глаза. Мик Странахэн отнес чемодан к вертолету, который чуть не довел Селя до сердечного приступа, когда садился на остров. Пилот завел мотор, и Джои отпрянула от грохота винта, борясь со слезами.

Корбетт послал ей воздушный поцелуй и щегольски крутанул тростью. Прежде чем ступить на борт, он остановился и пожал руку Странахэну. Джои видела, как они о чем-то сосредоточенно разговаривают, Мик кивает и, похоже, задает вопросы. Он отбежал назади стоял рядом с ней, пока вертолет поднимался в воздух, и они вместе широко махали ему вслед, когда он с ревом полетел к материку.

— Рикка ждет его в аэропорту. У нее утром было небольшое дельце в Бока, — сообщил Странахэн.

— Что еще? — спросила Джои.

— Это все.

— Колись, Мик. О чем вы разговаривали?

— Да ни о чем, честное слово, — настаивал он. — Твой брат просто хотел поблагодарить меня за заботу о тебе. Сказал, что прекрасно знает, каким геморроем ты можешь быть.

Она гналась за ним всю дорогу до причала, где они раздели друг друга и нырнули в воду. Они как раз пошли на третий заплыв вокруг острова, когда их застала врасплох патрульная лодка. Большой «Сикрафт» с двойным мотором «Меркурий», управлял им мускулистый офицер-кубинец слегка за тридцать. На холостом ходу он подошел к пловцам и расплылся в улыбке.

— Некоторые вещи никогда не меняются, — изрек он.

— Привет, Луис.

— Привет, Мик. Привет, красотка.

Скромно выглядывая из-за плеча Мика, Джои приветственно помахала.

— Познакомься с легендарным Луисом Кордовой, — сказал Странахэн, бултыхаясь в воде. — Мы знаем друг друга со старых добрых времен в Стилтсвиле, когда он был новичком в морском патруле. А теперь он лихой боец из Парковой службы, шпионит за невинными людьми, которые всего лишь купаются голышом.

Луис Кордова засмеялся, бросая веревку.

— Я здесь как должностное лицо, ты, похотливый старый неплательщик.

— Только не говори мне, что сеньор Зедилло сыграл в ящик, — произнес Странахэн.

Мигель Зедилло был тем самым мексиканским романистом, которому принадлежал остров. Джои помнила его имя по книжной полке в спальне Мика. Странахэн рассказал ей, что у писателя хрупкое здоровье и после его смерти остров скорее всего продадут. Тогда Джои пискнула, что хочет его купить, и это так обрадовало Мика, что он немедленно занялся с ней любовью прямо под столом для пикника.

— Расслабься, парень, — сказал Луис Кордова. — Насколько я знаю, старик еще жив и кайфует в Тампико. Я приехал спросить о брошенном катере.

Мик схватил веревку, и Джои вцепилась в его спину, как обезьянка. Рейнджер вытащил их на корму «Сикрафта», так что они могли отдохнуть на площадке для ныряния. Джои с радостью отметила, что Луис Кордова — джентльмен и старательно отводит взгляд от ее голого зада.

— Каком катере? — спросил Мик.

— Двадцатитрехфутовом арендованном катере, который выбросило прошлой ночью на скалы у мыса Флорида — видимо, когда погода переменилась. На борту — никакого снаряжения, ни для ныряния, ни для рыбной ловли, и ни единой живой души. Только разбитая фара и пятна крови на планшире.

— Человеческой?

Луис Кордова развел руками:

— Потому я и здесь.

— А по бумагам — откуда он взялся?

— Ниоткуда, Мик, — ответил рейнджер. — Прокатное агентство утверждает, что катер украли из гавани перед штормом, но я подозреваю, что они сделали кому-то одолжение.

— Двадцать три фута, говоришь?

— И синий тент. Мотор — четырехтактная «Ямаха».

— Прости, Луис, — сказал Странахэн. — Никаких катеров я не видел.

— Мы сидели в доме всю ночь, — прибавила Джои. — Ужасная была погода.

— Это точно, — согласился Луис Кордова, галантно стараясь не опускать взгляд ниже ее шеи. — Как вас зовут, мэм?

Джои, прикрывавшая грудь свободной рукой, на секунду опустила локоть и ткнула Мика под ребра. Мик понял намек.

— Она старается особо не высовываться, — доверительно сообщил он рейнджеру. — У нее семейные проблемы. Понимаешь?

— Я упомянул, что в тенте прострелена дыра?

— Нет, Луис.

— Может, вы, ребята, что-нибудь слышали — выстрел, например?

— Нет, грохотало ужас как, — ответил Странахэн.

— Мы едва себя слышали, — добавила Джои.

Луис Кордова кивал, но Джои чувствовала, что им не удалось окончательно сбить его с толку.

— Что ж, — сказал он, — попытка — не пытка. Каждый раз, когда я вижу окровавленный катер, первым делом думаю о тебе, Мик.

— Я польщен, но нынче я живу тихой, нормальной жизнью.

— Да, я вижу, — сухо согласился Луис Кордова. — Прошу прощения, что нарушил ваше уединение. Оттащить вас обратно на пристань?

— Нет, мы доплывем. — Странахэн оттолкнулся от кормы, Джои ехала у него на плечах. — Рад был встрече, дружище, — крикнул он рейнджеру.

— Я тоже, амиго.

— Вы ищете тело? — Вопрос вырвался из уст Джои, прежде чем она это осознала. Странахэн протянул руку вниз и ущипнул ее за задницу.

— Тело? — спросил Луис Кордова.

«Какая же я идиотка», — подумала Джои.

— Я имела в виду, — сказала она, — что, может, кто-то свалился с катера во время шторма.

Рейнджер ответил, что не было никаких сообщений о пропаже людей.

— Но не забывайте, что это Майами, — добавил он. — иногда люди пропадают, но никто не зовет копов. В любом случае океан большой.

«И не говори», — подумала Джои.

Всю дорогу до острова она думала о муже. Если бы чемодан, набитый полумиллионом долларов, нашли на брошенной лодке, наверное, Луис Кордова об этом бы упомянул.

«А если ни чемодана, ни тела не нашли, — размышляла Джои, — велики шансы, что Чаз Перроне выжил и скрылся с деньгами». Думать об этом было совершенно невыносимо.

— Ты меня уговаривал не волноваться, — крикнула она Мику, который плыл за ней следом в десяти ярдах. — Теперь ты доволен? Жалкий слизняк смылся!

— Почему ты мне не доверяешь? — крикнул в ответ Странахэн.

— Потому что ты — мужчина. — Джои засмеялась, пуская пузыри.

— Прекрасно, — сказал он, — тогда ты должна мне за две недели кормежки и крыши над головой!

— Сперва попробуй меня поймать.

Она опустила голову и удлинила гребки, рассекая пенные макушки волн. Она едва разобрала, как он кричит:

— Эй, Джои, притормози! Я люблю тебя!

«Вот псих», — подумала она.

Счастливая, она рванула к дамбе, где рыскал Сель, тявкая и виляя жалким обрубком хвоста.

Ред Хаммернат облизал уголки рта. Он так долго ругался и брызгал слюной, что у него язык высох. Примерно в шестой раз он заявил:

— В жизни не видел, чтобы человек с двумя глазами так хреново стрелял!

Эрл Эдвард О'Тул не сводил двух своих глаз с дамбы и молчал. Несомненно, он закончил извиняться.

Реда чуть удар не хватил из-за бегства Чаза Перроне. Тул посоветовал ему перестать волноваться, сказал, что этот парень — безнадежный слюнтяй, он никогда не выберется из болот живым.

«А вдруг выберется?» — думал Ред.

— Этот парень может полностью меня уничтожить, — хмуро произнес он.

Тул хмыкнул:

— Да никого он не уничтожит, шеф. Будет бежать, пока не сдохнет.

— Ты знаешь то, чего не знаю я?

— Я знаю, что ему будет чего бояться, — ответил Тул, — если он на свет вылезет.

— А вдруг кто-нибудь поймает его раньше? Ты об этом подумал? Парню светит камера смертников, он с удовольствием продаст кого угодно за смягчение приговора.

— Да фигня, не трусь, — посоветовал Тул.

На случай, если Чаз решит вернуться, они довольно долго ждали на дамбе в темноте — прислушивались, следили, не мелькнет ли тень, пока Реда не доконали укусы насекомых. Они оставили «хаммер» Перроне, но забрали ключи — вдруг сукин сын ждет в траве неподалеку. Его слезливая предсмертная записка лежала на самом видном месте, на приборной панели. «На тот случай, если у него хватит вежливости всплыть дохлым», — объяснил Ред.

Теперь, сидя рядом с Тулом в пыльном пикапе, Ред не переставал сетовать на все, что произошло с тех пор, как сумасбродный биолог избавился от своей жены. Обнаружились ужасные вещи, порядок и здравый смысл обернулись членовредительством. Ред Хаммернат не был сложным или задумчивым человеком, он был прагматиком, дельцом и командиром. Он не верил ни в судьбу, ни в карму, ни в случайные сочетания звезд. Если на него накатил девятый вал дерьма, значит, кто-то напортачил.

Обычно Ред Хаммернат без труда выявлял источник проблем и их решал — взятка, избиение или билет на самолет срабатывали всегда, — но ситуация с Перроне не походила ни на одну, с какой он сталкивался раньше. Все влияние и все политические связи Реда окажутся бесполезны, если Чаз всплывет на поверхность и начнет трепаться об афере с Эверглейдс. Ред уже сожалел, что уничтожил видеокассеты с убийством Джои Перроне: задним числом он понимал, что они пригодились бы для перевода стрелок на Чаза.

На этого гнусного предателя.

«Ладно, — подумал Ред, — по крайней мере, я вернул свои деньги».

«Самсонайт» шумно ерзал по платформе пикапа, пока они тряслись по обочине, направляясь прочь из заповедника Локсахатчи.

— Какого черта ты так медленно едешь? — накинулся он на Тула.

— Фары включить не могу.

— С какой стати ты их не можешь включить?

— Тут бывают егеря и лесники, — объяснил Тул. — Это тебе не дома, Ред. Это федеральный лес.

— Пусть эти твои федералы поцелуют меня в зад.

— А твой парень оставил нам четверть бака бензина, и все.

— Что ж, это решает вопрос.

По своей воле Ред Хаммернат редко бывал в том, что оставалось от изначальных, нетронутых Эверглейдс. Он предпочитал те районы, что были осушены, распаханы или замощены, — овощные поля, которые он инспектировал на «кадиллаке» или вертолете, ровные, правильные прямоугольники, аккуратно очерченные каналами, с выкорчеванной буйной растительностью. Порой там встречались дикая свинья или бродячий енот, но в общем и целом дикие звери на фермах редки.

Ред не боялся дикой природы, но не ощущал себя по-настоящему комфортно в подобных местах, особенно ночью, особенно с пустой обоймой.

— Тупым федералам, — презрительно сказал он, — и штату Флорида тоже, придется здорово потрудиться, чтобы прижать меня за сброс дерьма в воду. Погоди — сам увидишь, сынок. Настоящая пародия — вот что они такое!

— Да, сэр, — ответил Тул не столь сочувственно, как того хотелось бы его боссу.

— Взять хотя бы аллигаторов, которые там сегодня вопили, — продолжал Ред. — Живут на белом свете уже сколько, сто триллионов лет? Думаешь, им не плевать на капельку удобрений? Фунгицидов? Пестицидов? Черт, да эти говнюки могут сожрать столько ДДТ, сколько сами весят, и даже не пернут. Это же динозавры, блин. Им не нужны няньки из правительства США.

Тул смотрел прямо перед собой.

— Но остальные динозавры же вымерли?

— Что? — Ред Хаммернат не верил своим ушам. — Сынок, ты вообще за кого? Я понятия не имею, что стряслось с остальными динозаврами, чтоб им было пусто, да и кого это, блин, волнует?

— Я тут как-то аллигатора застрелил, — признался Тул. — Правда, в нем и четырех футов не было, но все же.

— Что — все же?

Ред кипел всю дорогу из Локсахатчи. Ему полегчало, только когда грузовик коснулся наконец сухой мостовой и на востоке замерцали натриевые огни округа Палм-Бич.

— Завтра первым делом поднимем вертолет, — холодно сообщил он. — Я не беспокоюсь. Мы выследим этого слизняка.

— Если динозавры не подсуетятся, — уточнил Тул с каменным лицом.

— Сынок, ты пытаешься меня разозлить? Я, знаешь ли, не в настроении, если ты еще не заметил.

— Да, сэр.

— Знаешь, чем ты можешь завтра заняться, мистер О'Тул? Можешь взять ту пушку двенадцатого калибра и отправиться в тир, пострелять по мишеням — может, в следующий раз не промахнешься хотя бы по амбару.

Тул невозмутимо проглотил оскорбление, и его молчание Ред Хаммернат ошибочно принял за покорность. Он не уловил ни хрупкости Туловой лояльности, ни гнева, что закипал в Туловом примитивном мозгу.

— Это из-за тебя он сбежал! — ярился Ред. — Это только твоя вина, черт бы тебя взял, и ничья больше!

Тул слегка пожал плечами:

— Сам давай постреляй с пулей в подмышке.

— Черт побери, просто веди машину. Вези меня домой.

Закрыв глаза, Ред подумал о горячем джакузи дома. Он жаждал отскрести от кожи пот, солнцезащитный крем и дохлых москитов и приняться за шестнадцатиунциевый бифштекс и бутылку «Джека Дэниэлса». Он был вырван из этих грез, когда Тул внезапно затормозил на поросшей травой обочине хайвея.

Ред огляделся:

— Ну, что еще? У нас колесо спустило?

— Сиди. — Тул вылез из грузовика.

— Эй ты! А ну вернись! — заорал Ред. Он выпрыгнул из машины и побежал за ним. — Куда ты, блин, намылился? У меня нет времени на эту чепуху!

Тул даже не сбился с шага. Ред пристроился рядом и принялся осыпать его всеми известными ему бранными словами.

— Заткнись, — приказал Тул, подняв ладонь размером с кирпич. Он остановился, чтобы изучить маленький белый крест, и убрал с него букетик увядших лилий.

— Не сейчас, сынок. Вернешься сюда в другой раз и заберешь его, но не сегодня, — увещевал его Ред. — Сейчас мое время.

— Всего секунда.

— Ты что, глухой? Глухой и тупой?

На самодельном кресте в свете фар была видна надпись:

— Какой-то паршивый мекс, — сказал Ред Хаммернат. — Небось нажрался и заехал в канал.

— Ты не знаешь, — возразил Тул.

— Посмотри на имя. Пад-ла Хум-бер-те — ты считаешь, это не мексиканское имя?

Тул сидел на корточках, упершись локтями в колени.

— Ладно, тогда давай быстрее, — сварливо произнес Ред. — Вытаскивай эту чертову штуковину и поехали. Мне надо выпить и принять ванну.

Тул не шевелился. Ред сердито уставился на него:

— Что за фигня, сынок?

— Я типа тут подсчитываю. Старикану было примерно столько, сколько мне, — сказал Тул, — плюс-минус.

— Мексиканцу?

— Его зовут мистер Ду-ар-те. Как там ты это гришь.

— Спасибо, что поправил, — сказал Ред, думая: «Боже, только бы этот идиот не зарыдал у меня на плече».

Тул указал на деревянный крест:

— Он хоть был «мужем, отцом, сыном, братом», а я — ничё из этого, Ред. У меня нету ни жены, ни семьи… один вшивый кузен, и тот, етить его, сидит в Старке, прачечную ограбил.

На этом у Реда Хаммерната лопнуло терпение. По его мнению, не было ни одной разумной причины человеку его положения стоять на обочине внутриштатной дороги 441 субботним вечером в компании волосатого полудурка с пулей между ягодиц, у которого внезапно начался кризис среднего возраста, и все из-за того, что какой-то дохлый мекс забыл застегнуть свой проклятый ремень безопасности.

Не задумываясь, Ред треснул Эрла Эдварда О'Тула по голове. Это было неразумное решение, которое Тул расценил как недопустимый недостаток уважения к его персоне.

— Послушай, ты, тупая наркоманская горилла, — начал Ред. — Полмиллиона моих денег лежат в этом пикапе, как большая дымящаяся куча канючьего дерьма, открытая всем ветрам, и любой нарк в кроссовках может схватить их и слинять за пять секунд. Честно говоря, я не знаю, что на тебя нашло, сынок, но пока я считаю до десяти, ты выдернешь этот дебильный крест из земли, и мы валим отсюда на «додже» к чертовой матери. Ты меня понял?

Тул не пошевелился, даже чтобы стереть брызги слюны Реда с комбинезона.

— Один… — пыхтел Ред, — два… три… четыре… — Он понятия не имел, что делать, если упрямый осел откажется повиноваться. Еще раз его ударить?

К неизмеримому облегчению Реда, Тул медленно встал и сказал:

— Ты — босс.

Он здоровенными ручищами ухватил перекладину белого креста и неторопливо вытащил его из земли, стараясь не расщепить дерево.

— Пора ехать, блин, — сказал Ред. — Давай, поспеши.

— Тебе не пора, шеф.

— Чего?

«Забавно, — подумал Ред, — как у человека все шарики могут заехать за ролики от одного паршивого хлопка».

— Что ты сказал? — весьма легкомысленно переспросил он.

Эрл Эдвард О'Тул встал между Редом и грузовиком, своим широким силуэтом загораживая огни фар. Ред ощутил себя маленьким и впервые испугался. Он похолодел, услышав дыхание Тула, медленное и спокойное по сравнению с его собственным.

С унылым любопытством Ред смотрел на возвышающуюся над ним тень.

— Что дальше, ты, тупая обезьяна?

— Веди себя тихо, — посоветовал Тул.

Сэмюэл Джонсон Хаммернат увидел, как гигант воздымает руки к небу, на мгновение силуэт креста Пабло Дуарте нарисовался на фоне перламутровых облаков, и больше Ред ничего уже не видел.

Убийство Эверглейдс, совершаемое Редом Хаммернатом и такими, как он, коварно, незаметно и недраматично. В отличие от более телегеничных форм загрязнения, удобрения, тоннами текущие с плантаций сахарного тростника и овощных ферм Южной Флориды, не порождают зловонных от дохлой рыбы приливов или отвратительных картин гниющих звериных трупов. Напротив, фосфаты и прочие сельскохозяйственные загрязнители работают скромно, разрушая водорослевый ковер, так называемый перифитон, илистую коричневую грязь, что лежит под рекой травы и ее питает. Как только перифитон начинает умирать, уплывают маленькие рыбки, которые гнездятся и кормятся в нем. За ними следуют белые и серые цапли, синежаберники и большеротые окуни, и так далее, вверх по пищевой цепочке. Скоро меч-трава засыхает и увядает, ее сменяют волны рогоза и других водных растений, цветущих на потоках фосфора буйным цветом, но предоставляющих жалкое убежище исконным птицам и зверям.

Главной задачей правительственного проекта восстановления Эверглейдс было уменьшить непрерывный поток искусственных удобрений. Сахарные бароны и крупные фермеры нехотя подчинились, поскольку не могли больше полагаться на прикормленных политиканов и гнать Управление по охране окружающей среды и прочих инспекторов взашей. И хотя строительство специальных водоемов для фильтрации некоторых загрязнителей обещало успех, Эверглейдс все равно умирали со скоростью двух акров в день, когда Чарльз Регис Перроне вершил свой скорбный одинокий переход через Локсахатчи.

Он проклинал едкую трясину, стянувшую с его ног носки, прутья меч-травы, разодравшие в клочья майку и боксеры, заросли кувшинок и листья пузырчатки, затруднявшие его бегство. Ростки недавно зацветшего рогоза возвещали присутствие удобрений в воде, но не это беспокоило Чаза. Он знал, что фосфор не токсичен, как, скажем, мерзкие бактерии или нечистоты. Он также понимал, что низкие концентрации, отмеченные в Локсахатчи, радушнее к местной жизни, чем преступные концентрации в водах, граничащих с полями Реда Хаммерната.

Тем не менее Чаз Перроне пересекал колышущееся под ветром болото в панике — он боялся, что Ред и его громила-оруженосец крадутся за ним, боялся прожорливых насекомых — разносчиков заразы, боялся мокасиновых щитомордников с их ядовитыми зубами, кровососущих пиявок и оленьих клещей, страдающих водобоязнью рысей и вырождающихся пум, аллигаторов, чьи сиплые любовные призывы нарушали хрупкую тишину…

Чаз не видел никакой иронии в своем положении, он всегда считал себя скорее свидетелем, чем главным обвиняемым в деле отравления дикой природы. Он считал, что обвинять в гибели Эверглейдс ученых-проституток вроде него самого — такая же глупость, как обвинять в раке легких врачей, спонсируемых табачными компаниями, которые десятилетиями настаивали на безвредности сигарет. Истина заключалась в том, что людям предназначено курить, что бы ни говорили разные там тупые исследователи. Точно так же городам и фермам предназначено избавляться от жидких отходов самым дешевым и эффективным способом — сливать их в общественные воды, — невзирая на опасность для окружающей среды.

«Нельзя противиться человеческой природе, — рассуждал Чаз, — поэтому надо, так сказать, плыть по течению».

Начав работать на Реда Хаммерната секретной биоституткой, он ознакомился с экологией Эверглейдс настолько, чтобы вести беседы с коллегами и не выказать себя невежественным жуликом. Из своего краткого курса он вспомнил, что жирная грязь, по которой он сейчас бредет, каким-то смутным образом важна для экологии и что остальные ученые в шутку называют ее «обезьяньей блевотиной», — Чаз заново оценил это определение.

Он терпеть не мог мокнуть, в том числе и в тепличных условиях — отказывался даже на цыпочках ходить на отмелях загородных клубов за заплутавшим мячиком для гольфа. Мысль о прогулке по темному болоту с голым хозяйством и без оружия так ужасала, что Чаз даже думать об этом подолгу не мог, чтобы не сломаться. Небо прояснялось, вода поблескивала под звездами, и он наконец различал очертания теней. Особое внимание он уделял тем, что хоть слегка напоминали аллигаторов, — о том, что их тут изобилие, говорило громогласное урчание со всех сторон. Чаз вспомнил из общей герпетологии, что подобные территориальные выступления в основе своей сексуальны, и задался вопросом, чего ему следует опасаться больше: что его сожрут или что его изнасилуют? Он знал, что у большинства змей два действующих пениса — студенты-биологи по этому поводу неизменно веселились, — но не мог вспомнить, как оснащены крокодилы. Вскоре его частый ночной кошмар о съедении двухголовым аллигатором сменило видение еще более душераздирающее.

Вдали маячила рощица, оазис сухой земли посреди мокрой саванны. Чаз с дикой скоростью похлюпал к нему, подгоняемый кошмарной перспективой двойного изнасилования пятисотфунтовой возбужденной ящерицей. Меч-трава нещадно резала его, но он бежал, не склоняя пред ней головы. Лишь когда Чаз достиг поросшего кустами холмика сухой земли и упал под лавром, он сделал паузу, чтобы осознать всю глубину постигшего его несчастия.

Его мускулы болят от усталости и обезвоживания.

Его спина горит от осыпавшей ее картечи.

Его руки и торс до крови исполосованы травяными лезвиями.

Его лицо покрывает гудящий ковер из москитов.

Его промежность и бедра загадочным образом зудят.

И это лишь физические мучения. Но и негативные эмоции тоже переполняли Чаза Перроне.

Тринадцатимиллионное наследство, о котором он мечтал, оказалось садистской шуткой.

Жена, которую он пытался убить, осталась в живых и направляется в полицию.

Подружка, в которую он стрелял с аналогичными намерениями, выжила и помогла его похитить.

Человек, с которым они так взаимовыгодно сотрудничали, обернулся против него и приказал его пристрелить, как захромавшую лошадь.

И теперь Чаз, грязный, мокрый и унизительно голый, сидел, заблудившийся и беззащитный, в болотах, которые ненавидел больше всего на свете.

«Неужели я это заслужил? — думал он. — Неужели?»

Он провел указательным пальцем по голени, снимая грязь, словно шоколадную глазурь. Поднеся ее к носу, он не обнаружил никакого ядовитого или мерзкого запаха. «Даже если в этом дерьме полно удобрений, что с того? — думал Чаз. — Ради Христа, это всего лишь грязь. Я же не забивал прикладом каких-нибудь детенышей гренландского тюленя».

Серебро луны окрасило пейзаж в голубоватые тона. Что-то где-то громко хрустнуло. Чаз Перроне подтянул колени к груди и тихо нашарил булыжник. Очередной аллигатор зарокотал в ближайшем озерце:

Кого… ты… любишь?

Да, кого… ты… любишь?