Купание голышом

Пятнадцать

Джои Перроне не планировала ничего ужаснее похода по магазинам. На Диннер-Ки она вытащила каяк из воды и привязала его на крышу «сабурбана». Затем поехала в «Меррик-парк», где купила сумку через плечо, бикини, четыре пары итальянских туфель, холщовую кепку и забавные очки от Версаче. Она почти чувствовала себя человеком, когда заглянула в «Андалузскую кондитерскую» в поисках лимонного пирога.

Потом, откуда ни возьмись, ее снова оглушил тот факт, что муж едва ее не убил. Не умей она нырять, была бы уже мертва, не могла бы радоваться солнечным лучам на голых руках, Норе Джонс[36] по радио, запаху новой кожаной сумочки. Чаз хотел, чтобы она закончила свои дни в жарком брюхе акулы или обглоданной до костей крабами и морскими иглами.

«Сволочь», — подумала Джои и поехала прямиком к шоссе. Уже через пятьдесят минут она достала запасной ключ из кормушки на своем заднем дворе. Она вошла в дом с черного хода и выключила сигнализацию. Ее сотрясал тяжелый озноб, когда она кралась по знакомым комнатам: от нее нигде не осталось и следа.

По предыдущим вторжениям Джои знала, что Чаз убрал явные напоминания: фотоснимки, одежду, компакт-диски. Но теперь пропало куда больше. Со стен исчезли картины и карандашные эскизы, которые выбирала она. Из книжного шкафа убрана хрустальная фигурка дельфина, которую Джои подарила Чазу на день святого Валентина. В серванте не хватало четырех серебряных подсвечников, подарка от брата на свадьбу. Нигде не видно ее антикварной шкатулки для украшений. И даже в кухне Чаз уничтожил все ее следы. Где орхидея, которая вилась в окне? А ее кофейная кружка? А медная кастрюля, которую она купила, чтобы варить его любимые дурацкие спагетти? Будто она никогда тут и не жила, никогда тут не была, вообще никогда не существовала на свете.

Джои достала из ящика острый столовый нож и прокралась в спальню с твердым намерением изрезать его новые шелковые простыни, которые воняли так, словно их постирали в несвежей сангрии. Чаз, столь привередливый, когда речь заходила о духах Джои, явно позволял своим девкам обливаться любыми тошнотворными жидкостями, какие только встречались на распродаже.

Она занесла нож над головой, но и только. «Слишком патетично, — подумала она, — и не слишком оригинально». Она бросила нож и плюхнулась на кровать — на свою сторону кровати. Она смотрела на текстурированный потолок, который видела прежде сотни раз, но сейчас ощущала себя незваной гостьей.

Собственно, ею она и была.

Надо отдать Чазу должное. Он тщательно выскоблил ее из дома, когда-то бывшего их общим домом. Плечи Джои задрожали, колени подтянулись к груди, и она обнаружила, что рыдает. Она разозлилась — нет, разъярилась, — что плачет из-за мужчины, который хотел ее смерти.

«Прекрати! — приказала она себе. — Немедленно прекрати.

Я оплакиваю не потерю Чаза. Я оплакиваю свою гордость, свою самооценку и прочую пургу в духе доктора Фила[37]. Как случилось, что мой собственный муж меня так ненавидит? Что я ему сделала?»

— Ничего, — вслух произнесла Джои в промежутках между всхлипами. — Совсем ничего, блин.

Она села и уголком простыни вытерла глаза.

— В общем, к черту Чаза Перроне.

Джои проскользнула в ванную и поморщилась при виде своего отражения, отекших век и разводов на щеках. Она уселась пописать и обдумать, что делать дальше. На туалетном столике стоял здоровенный флакон подушечек маалокса; их вид поддержал ее боевой дух. «Хорошо бы Чаз заработал язву, — подумала она, — жгучую, кровоточащую язву размером с тортилью».

Обычно он возвращался с работы не раньше шести, поэтому Джои решила, что дверца машины хлопнула где-то по соседству. Когда затряслась дверная ручка, Джои натянула джинсы, вылетела из ванной, схватила нож с ковра и закатилась под кровать.

Шаги, вроде бы тяжелее Чазовых, без остановки прогрохотали через гостиную в коридор. Джои затаила дыхание. «Черт, — подумала она, — я не смыла за собой. Если он заметит, все кончено».

Она перебросила нож в правую руку и проверила, хорошо ли он лежит. Шаги приблизились к ванной.

«Я выбрала самый идиотский на свете способ попасться, — мрачно подумала Джои. — Раз в жизни забыла спустить воду».

Когда работаешь бригадиром на ферме, жизнь намного проще. Если нужны деньги, просто вычитаешь их из жалованья рабочих. Они почти никогда и слова поперек не скажут, потому как боятся, что ты их сдашь службе иммиграции.

Тул вдруг подумал о Морин, старой леди в «Неземном поместье», такой одинокой, лежит и помирает бог его знает от какого ужасного рака. Чертовы медсестры ленятся даже поднять ее с койки и отнести в душ или отхожее место. «Морин поменялась бы местами с этими актрисками, не раздумывая, — решил Тул. — Она бы улыбалась, и махала бы фотографам, и была бы так благодарна богу, что больше не болеет».

Он выключил телевизор и потащился на кухню, опустошил холодильник и принялся наполнять его «Маунтин Дью». Вскоре доктор подошел к двери и спросил Тула, что это он, во имя господа всемогущего, тут делает.

— А по-твойму как? — отозвался Тул.

— Но ко мне должны прийти друзья! — Чарльз Перроне достал из коричневого пакета бутылку белого вина.

— Влазит, — успокоил Тул. Он протянул Чазу свою пульсирующую руку: — Слушь, глянь-ка, никакой заразы нет?

Чарльз Перроне отреагировал так, словно ему ткнули в лицо тарантулом. Он отпрянул и сказал:

— Я ведь уже говорил, парень. Я не такой доктор.

— А какой ты, етить, доктор? — Тул надвигался на него, схватив бутылку вина.

— Я биолог, а не медик, — ответил Чарльз Перроне. — Изучаю загрязнение воды. — Он скорчил гримасу, когда громила предъявил ему на экспертизу свои прокушенные кулаки.

— Одного парняги пасть, — сообщил Тул, — налетела прям на мой кулак. Как по-твойму, нет инфекции?

— У меня в рюкзаке бинты и мазь с антибиотиком. Сейчас принесу.

— Пасиб.

Тул расчищал в холодильнике место для вина и недоумевал, зачем это доктору по грязной воде занадобился телохранитель.

Чарльз Перроне сказал уже помягче:

— Понимаешь, ко мне тут скоро друг должен зайти.

— Рад за тебя, — пожал плечами Тул.

— Я имею в виду, может, ты оденешься, а?

Тул глянул вниз.

— Ну ваще-то мне и так удобно. Мож, я спать лягу.

— Спасибо, — сказал доктор. — Огромное спасибо.

Чаз зашел в ванную, закрыл дверь и достал из кармана синие пилюли. Дружок-гольфист сказал, что нужно около часа, и посоветовал на первый раз много не принимать, для начала выяснить пороговую дозу. Чаз проглотил две таблетки и запил их водой из-под крана. В зеркале он увидел, что Тул нассал в унитаз с опущенным сиденьем и даже не удосужился смыть за собой.

— Вот свинья, — проворчал Чаз. Он обернул руку бумажной салфеткой и яростно нажал на рычаг.

«Что вообще этот идиот тут делал?» — задумался Чаз. Небось засорил туалет в гостевом санузле этой своей чертовой сальной шерстью.

Чаз в спешке принял душ, позвонил Рикке и попросил заехать.

— У меня для тебя сюрприз, — пообещал он.

— Я не в настроении.

— Да ну, приезжай.

— Я плохо себя чувствую, — отказалась Рикка. — Пораньше лягу спать.

Чаз Перроне неважно понимал женщин, но до него дошло, что Рикка расстроена.

— Поговорим, когда приедешь, — предложил он. — Я все исправлю.

— Я же сказала, Чаз. Я остаюсь дома.

— Не сегодня. Пожалуйста. Ради меня.

— Позвони на выходных.

— Погоди, Рикка, это из-за того, что случилось в обед? Все снова нормально, киска, я о том и говорю. Лучше и больше, чем раньше, обещаю…

— Ты меня совсем не слушаешь, — отрезала она. — Я напилась. У меня был отвратный день, так что спокойной ночи, Чаз.

И она бросила трубку. Чаз Перроне выругался и сгорбился на кровати. Ради Рикки он купил синие пилюли. Он хотел показать ей (ну, и себе, если честно), что трудности временны и легкопреодолимы.

А теперь у него в штанах зашевелилось, медленно и нарочито, словно развертывались кольца проснувшейся змеи. Предвкушая эрекцию, мать всех эрекций, Чаз с отчаянием смотрел в будущее, в котором ему не с кем ее разделить. Часы неумолимо приближали миг полной боевой готовности, но выбор партнера был прискорбно ограничен. В отличие от многих его друзей, у Чаза не было безотказных подружек, которых можно вызвонить в случае внезапной необходимости. Женщины, с которыми он спал, как правило, рвали с ним, как только его гнилое нутро выплывало на свет — обычно через два-три месяца после первого свидания. В результате имена в Чазовой записной книжке делились на две категории: бывшие подружки, которые ненавидят его, и текущие подружки, которые рано или поздно возненавидят его.

Поскольку сегодня Рикка неким мистическим образом вышла из строя, единственной заменой ей была слегка тронутая любительница нью-эйдж и рефлексологии, которая откликалась на имя Медея. Чаз познакомился с ней, играя в гольф в северном Бока, где она предлагала массаж возле сокового бара между девятой и десятой лункой. Чаз всего три раза спал с Медеей, и впечатления она оставила смешанные. Она была довольно алчная (и гибкая, как обезьяна-ревун), однако у нее обнаружилось несколько досадных привычек, в том числе склонность во время соития напевать себе под нос. Любимой ее мелодией был «Племенной сон» — Медея утверждала, что его втайне написал для нее какой-то Янни[38]. Еще она любила ритуально намазывать себя (и в результате Чаза) теплым маслом пачули, и мерзкая вонь приставала к коже намертво, как терпентин. Не меньше раздражала ее сорочья манера одеваться. Чаз вздрогнул, вспомнив ту ночь, когда ее сережки (которые могли бы служить дельтапланами) сначала запутались в растительности на его груди, а потом выдернули из нее изрядный пучок.

И, наконец, ее наркотическое пристрастие к рефлексологии, в которой Медея настойчиво практиковалась на Чазе после каждой сексуальной схватки, жестоко выкручивая ему руки, ноги и пальцы и грубо выворачивая шею. После каждой встречи с нею Чаз по несколько дней глотал болеутолители, как попкорн.

Вот какой была Медея. Она обрадовалась звонку Чаза по самые уши.

Когда она приехала к нему домой, Чаз ждал у двери с бутылкой вина и стояком мирового класса.

Воспоминания Джои о семье несколько выцвели от времени, но в душе она всегда лелеяла неизгладимый образ родителей — рука об руку, улыбаются. Именно так они выглядели на большинстве фотографий, которые она хранила, — неразлучная счастливая пара. Она помнила, что в доме вечно смеялись; особенно ее мать умела находить смешное в повседневности. Такая наблюдательность, наверное, была полезна для владелицы казино, фабрики человеческой глупости.

Теперь Джои представляла, как Хэнк и Лана Уилер смотрят на нее с небес и недоумевают, неужели их единственная дочь опять сгоряча напортачила. Что уж тут отрицать, положение презабавное — она лежит под кроватью, пока ее муж пытается назначить свиданку.

— У меня для тебя сюрприз, — сказал Чаз в телефонную трубку.

Несмытый унитаз, очевидно, не предупредил его о вторжении незваной гостьи. Джои смотрела, как его бледные, покрытые синими венами ноги расхаживают по ковру. Как легко было бы протянуть руку и вонзить нож в его пухлый безволосый палец.

— Да ну, приезжай, — приставал Чаз — этот тон его невидимая супруга отлично знала. — Поговорим, когда приедешь. Я все исправлю.

Джои изучала ногти у него на ногах в надежде, что под ними незаметно произрастает какая-нибудь экзотическая болотная гниль из Эверглейдс.

— Не сегодня. Пожалуйста, — настаивал Чаз. — Ради меня.

«Ха! — подумала Джои. — Она его динамит».

— Погоди, Рикка, это из-за того, что случилось в обед? Все снова нормально, киска, я о том и говорю. Лучше и больше, чем раньше, обещаю…

Теперь у Джои появилось имя, которое можно связать с девицей на том конце телефонного провода. «Рикка. Что-то знакомое. Это, часом, не его парикмахерша?» — Миссис Чарльз Перроне лениво сжала деревянную рукоятку столового ножа.

— Вот дерьмо, — пробормотал Чаз. Рикка явно бросила трубку. Пружины жалобно взвизгнули, когда он тяжело сел на кровать.

«Дуется», — догадалась Джои. Она смотрела на его костлявые розовые лодыжки с размытыми границами загара. На одной босой пятке был ужасный волдырь — натер, туфли для гольфа не подошли. «Лопнул и наверняка очень болит», — думала Джои, рассеянно пробуя кончик лезвия ногтем большого пальца.

Чуть раньше был шанс сбежать, десятиминутное окно, пока Чаз принимал душ, а его гость — тот, который топал, как слон, — убрался в гостевую комнату. На секунду Джои захотелось ускользнуть, выползти из-под кровати и пулей рвануть через заднюю дверь. Это было бы мудро, и она серьезно об этом подумывала. Но когда еще у нее появится шанс понаблюдать за мужем, обманщиком и убийцей, в действии?

Она услышала, как пищит клавиатура телефона — Чаз набирал новый номер.

— Медея? — спросил он.

«Ну, вот теперь позабавимся», — подумала Джои.

— Что ты делаешь сегодня вечером, конфетка? — поинтересовался он. — Если хочешь, приезжай, послушаем музыку. Да… ко мне домой.

«Ко мне домой?» — Джои заскрежетала зубами. Она заметила, что Чаз непроизвольно притопывает ногой — ублюдок явно хочет бабу.

— Адрес сейчас скажу, — пообещал он. — Карандаш взяла?

Джои внимательно слушала, как он одевается и наводит красоту. Она знала наизусть весь саундтрек: резкий щелчок крышки дезодоранта, мягкое жужжание машинки для стрижки волос в носу, ритмичное пиликанье зубной нитью по молярам, заунывный йодль полоскания.

Когда до Джои дошло, что последует дальше, ей полагалось ощутить, что она в ловушке, если не в панике, потому что она, разумеется, не имела ни малейшего желания слушать, как ее муж пыхтит и подпрыгивает на другой женщине. Но она оставалась странно спокойной, будто что-то предчувствуя. Разве это не идеальный повод вернуть ему обручальное кольцо, которое она таскала за собой, как фальшивую монету, с тех пор как Мик Странахэн ее спас? Очень важно Для столь символичного жеста выбрать подходящий момент, и Джои надеялась произвести сокрушительное впечатление на Чаза Перроне и его гостью.

Которую, как выяснилось, действительно звали Медея.

Джои услышала, как муж открывает парадную дверь, задушевный щебет в гостиной, хлопок пробки. Потом заиграла музыка — кельтские народные баллады, неопровержимое доказательство Чазова похотливого отчаяния.

Меньше четверти часа, и ему удалось затащить Медею в спальню. Она зажгла ароматические свечи, воскурила благовония, и Джои чуть не чихнула. Пока Медея порхала по комнате, обустраивая любовное гнездышко, Джои рассматривала то немногое, что могла видеть, — золотой ножной браслет с бирюзой, рудиментарная татуировка розы, бледно-лиловый лак на ногтях, ноги загорелые, но далеко не изящные.

— Я кое-что принесла, — сказала Медея, и через несколько секунд они оба стали сбрасывать одежду двумя кучками. Джои углядела бирку платья в крестьянском стиле (десятый размер); интересно, эта женщина такая же высокая, как она сама?

Когда Чаз сбросил трусы, Медея сказала:

— Привет, малыш!

— Я же говорил, что мы по тебе скучали, — с невыносимым самодовольством заявил Чаз.

— Сюда. — Медея похлопала по кровати. — Давай-ка я тебя разотру.

— Не надо. Я и так расслаблен.

— Нет-нет, не спорь. Мамочка лучше знает.

Джои зажала рот руками, чтобы не засмеяться.

— Но я уже готов, — нетерпеливо возразил Чаз.

— И ты по-прежнему будешь готов, когда мы покончим с растиранием, — сказала ему Медея, — и я тоже буду готова. А сейчас будь настоящим бойцом и полежи тихо, пока я разогрею масло.

— Сладенькая моя, не надо. Эти простыни — из чистого шелка.

— А ну замолчи.

Чаз растянулся на кровати, и пружины запищали, словно воробьи. Джои занервничала: сколько может весить Медея? Икры вроде не толстые, но это еще ничего не значит. И что за здоровенный мужик бродит по дому? Джои не слышала, о чем они с Чазом говорили в кухне, но отнюдь не исключала, что ее муж наконец собрался осуществить давно лелеемую фантазию и заняться любовью втроем.

«Прискорбная ирония судьбы, — подумала Джои, — если кровать сломается и меня до смерти раздавит оргия».

— Ух ты, — услышала она голос Медеи.

— Ага, — гордо согласился Чаз.

— Это нормально?

— Только не говори, что тебе не нравится.

— Нет, просто он… — Медея запнулась, — я что-то не припомню, чтобы он был таким…

— Счастливым.

— В точку.

«Чаз умер и попал в рай для свиней, — подумала Джои. — Он может трепаться о своем члене всю ночь напролет».

Джои съежилась, когда Медея забралась на кровать, но никаких сейсмических последствий это не возымело. На минуту или две разговор затих, но потом Чаз внезапно застонал:

— Боже, ты меня прикончишь!

— Почему ты так напряжен? — спросила Медея ровным голосом инструктора по йоге. — Расскажи мне, что не так, сердце мое.

— Мне кажется, ты пытаешься открутить мне ногу. Может, пропустим эту часть?

— Пропустим нашу разминку? Ни за что, милый.

Джои пожалела, что лежачее положение не позволяет ей взглянуть в зеркало на стене.

— Разминка нужна только одному органу, — говорил тем временем Чаз, — а не то он взорвется.

— Хорошо, хорошо. Расслабься.

Общение между Чазом и Медеей становилось все менее вербальным, и вскоре возня наверху приняла знакомый воинственный ритм. Но ревность Джои или отвращение скоро были вытеснены ее опасениями за свою жизнь. Чаз налегал все сильнее, и Джои ладонями и коленями подперла крестовины кроватной рамы. Опыт говорил ей, что эта стадия займет от десяти до двадцати минут, в зависимости от того, сколько вина выпил муж. Джои закрыла глаза и постаралась отрешиться от того, что происходило на расстоянии вытянутой руки. Ее план требовал трезвого расчета. Она дождется, пока Чаз окажется на грани кульминации, и выскочит, как чертик из табакерки; сигналом будет низкий волчий вой, который всегда предшествовал его эякуляции.

Летучая нестройная мелодия неслась с кровати и струилась по комнате — Медея мурлыкала, Чаз решительно хрюкал, изображая перкуссию.

«Интересно, это какая-то чудная тантрическая мантра, — думала Джои, — или просто фальшивое исполнение по-настоящему кошмарной песни?»

Внезапно ее муж прохрипел:

— Черт, почему я ничего не чувствую?

— А? — Мурлыканье оборвалось.

— Я сказал, что ни черта не чувствую! — яростно выпалил Чаз.

— Не смей останавливаться. Давай, давай, мой сладкий. — Кроватные пружины печально скрипнули, когда он слез.

Джои представления не имела, что пошло не так — уж если ее муж начал, только взрыв атомной бомбы не даст ему закончить.

— Я одеревенел, — пожаловался он.

— Ой, да все нормально. Давай, продолжай, — взмолилась Медея.

— Тебе, может, и нормально.

— Давай я тебе помогу, милый…

— Нет! Не надо!

— Да господи боже. — Безмятежная Медея начала злиться.

Что-то приглушенно хлопнуло, и Джои увидела босые ноги Чаза — он решительно освободил кровать.

— Что это за духи? — спросил он.

— Я ничем не душилась. Это масло или, может, черничные свечи.

— Эти чертовы свечи тут ни при чем. Я слышу запах духов, — заявил Чаз. — Тех самых, которыми пользовалась моя жена.

Ледяная тишина, затем:

— Твоя жена?

— Покойная жена, — быстро поправился Чаз.

— А почему ты никогда не говорил мне, что был женат?

Джои начала болеть за Медею. «Скажи ей правду, ты, трус».

— Это очень болезненные воспоминания, — объяснил он.

— Когда она умерла, Чаз?

Повисла тишина иного рода, но такая же неуютная. Джои все бы отдала, чтобы увидеть, какое у Чаза лицо.

— Я бы не хотел об этом говорить, — сказал он. — Это очень меня расстраивает.

— Очень, но явно не слишком, — съязвила Медея. — Вижу, ты все еще готов к бою.

— Ну да, у него отдельное мнение на этот счет.

Ему не удалось развеселить Медею.

— Я же говорю, я не пользуюсь духами. Если ты что-то слышишь, это твое воображение.

«Это "Шанель"», — едва не прошептала Джои.

Перед отъездом с острова она невинно чуть-чуть подушилась за ушами. Очень важно, что Чаз разобрал ее аромат среди всех этих вонючих сладких испарений передвижной нарколавки Медеи.

— Все, я ухожу, — объявила Медея.

— Нет, давай еще раз попробуем.

— Мне не нравятся вибрации в воздухе, Чаз.

— Погоди секундочку. Останься. Пожалуйста.

В голосе Чаза звенело подлинное отчаяние. Увидеть, как его отшили, ничуть не хуже, чем выпрыгнуть из засады с обручальным кольцом, каковое действо Джои решила отложить на потом из симпатии к Медее.

Которая уже выбралась из постели и бодро собирала свечи и масла.

— Ты не можешь уйти. Ты не можешь, — умолял Чаз. — Только посмотри на меня!

— Очень впечатляет. Отлей его в бронзе.

— Хочешь принять ванну? Можно попробовать в ванне. — Он зажал ее в угол, их ноги почти соприкасались.

— Чаз, я сказала «нет».

— Ну давай. Не ломайся.

Джои услышала гортанный вскрик, который перешел в медленный мучительный стон.

— Хватит! — наконец выпалил Чаз.

— Ты определенно не умеешь слушать, — заметила Медея.

— Ты — делаешь — мне — больно!

— На курсах рефлексологии нам показывают специальные упражнения, чтобы руки были сильнее. Чувствуешь?

— О боже, — сказал Чаз.

— Спорим, я могу его сломать, как кусок хлеба?

— Прости, что не рассказал о жене. За все прости.

— Не надо давить мне на жалость, — произнесла Медея.

— Прекрати. Ногти…

— Длинные, правда?

— Я тебя умоляю. Я тебя умоляю, — хныкал Чаз.

Джои была в восторге. У девушки отличный стиль.

— Я ухожу, — продолжала Медея, — но если ты хотя бы качнешь этой штукой в мою сторону до того, как я выйду за дверь, я тебя так изуродую, что ты в жизни больше ни с кем не сможешь заняться сексом. Даже с самим собой. Усек?

— Да. Ой! Да!

Они оделись в полном молчании. Джои легко могла себе представить глаза мужа: ошеломленные, как у побитого щенка. Она уже видела такое, когда врезала ему за то, что он обозвал ее нехорошим словом.

— Ну, пока. — Медея остановилась в дверях. Джои заметила, что на Медее пеньковые сандалии.

— Прости за сегодня. Правда, — сказал Чаз. — Можно я тебе как-нибудь позвоню?

— Ты что, блин, серьезно?

И тут пол задрожал под Джои, будто с потолка свалился холодильник. Откуда-то из дома понеслись нечеловеческие вопли.

— О боже, — вяло произнес Чаз. — Ну что еще?

Медея уже бежала, когда Чаз нашел то, что искал, в прикроватной тумбочке. Джои Перроне подождала, пока он пробежит по коридору, выскочила из-под кровати и выглянула из-за угла. Столовый нож в руке казался хрупким и нелепым, но она не смела его бросить.

Шторы были опущены на всех окнах спальни, кроме одного.

Мик Странахэн заглянул в дом и был обескуражен тем, что увидел: здоровенного мужика, совершенного голого и с большущей бутылкой «Маунтин Дью» в зубах. Сначала Странахэну показалось, что на мужике грязный свитер, но, присмотревшись, он понял, что это поразительно развитый волосяной покров. Мужик сидел в одиночестве и смотрел по телевизору кантри-видеоклипы; ни следа Чарльза Перроне, кудрявой женщины или Джои. Странахэн присел под окном и обдумал свои печальные перспективы. Видимо, драка с громадным незнакомцем неизбежна, если Странахэн собирается обыскать дом.

Джои оставила запасной ключ торчать в задней двери, поэтому Странахэн просто повернул ручку и шагнул в дом. Он осторожно прокрался через пустую кухню в темный коридор. Остановился у гостевой комнаты, прислушался, затем вошел.

Гориллообразный мужик в недоумении сощурился, ручейки ядовито-зеленого лимонада потекли у него изо рта.

Странахэн выключил телевизор.

— Мне надо осмотреть дом, — прошептал он. — Вы мне будете мешать?

— Тупой вопрос. Еще как буду.

Из спальни Чаза раздавались приглушенные удары и устрашающее неблагозвучное мяуканье.

— Вы друг мистера Перроне? — спросил Странахэн.

— Его охранник. Я тя уже который день жду, — ответил волосатый незнакомец.

Он встал и вытолкал Странахэна из комнаты.

— Как думаешь, ты куда приперся? — спросил он. — Ты чё тут потерял?

Странахэн повернулся:

— Своего друга. Точнее, подругу.

Мужик задумчиво поскреб промежность.

— Давай, надери мне зад, — предложил Странахэн. — Я, наверное, заору как резаный, но хотя бы все перепугаются и выскочат, и я узнаю, кто тут кто.

— Ты чё, рехнулся? — спросил мужчина.

— План дурацкий, — согласился Странахэн, — но ничего лучше я придумать не успел.

Громила схватил его за шкирку и поволок к задней двери. Странахэн направил мужика в угол и врезал ему локтем в кадык. Мужик сразу не упал, и Странахэну пришлось добавить правый хук в основание шеи, вложив в удар весь свой вес. Громила повалился, вслепую размахивая кулаками. Дом содрогнулся до самого фундамента.

Странахэн вынырнул наружу, перебежал к парадному входу и затаился за «хаммером». Телохранитель издал душераздирающий вопль — это к нему возвращалась способность дышать. Первой из дома вылетела кудрявая женщина, ее сандалии простучали по дорожке, пока она галопом мчалась к машине. После ее отъезда Странахэн прождал целых две минуты. Поскольку больше никто из дома не вышел, он вернулся к кухонному окну. Там он увидел Чаза Перроне — тот, совершенно голый, беспомощно возвышался над бесчувственной гориллой на полу. В профиль хорошо был виден пистолет в правой руке Чаза, а ниже — выдающееся свидетельство его сексуальной готовности.

Странахэн услышал, как рядом хлопнула тяжелая дверь и через пару секунд завелся мотор. Задыхаясь, Странахэн перепрыгнул живую изгородь и побежал по дороге. «Сабурбан» медленно ехал прочь, не включая огней. Странахэн махал руками, бежал за ним и думал: «Она должна посмотреть в зеркало заднего вида — после такого тарарама. Любой нормальный человек опасался бы погони».

Наконец в конце квартала зажглись тормозные огни и распахнулась пассажирская дверь. Мик Странахэн запрыгнул внутрь и жестом приказал Джои жать на газ.

Через десять миль, когда он закончил отчитывать ее за бездумный риск, она сказала:

— Прикольная стрижка, спортивная такая.

— Слушай, я хоть не воняю, как мусорный бак на Вудстокском фестивале.

Джои озорно улыбнулась:

— А вот Чаз другое подумал.