Марсианская святая

Часть 23/30 - Испытание ядом

— Шрамов у меня уже предостаточно, госпожа Сидонская, — бросил Сэм с усмешкой и протянул ей правую руку: — Давайте начнём испытание.

Клементина достала свою болталку:

— Теперь мой черёд включать секундомер. И это уже не будет трюком.

Выставив на болталке обратный отсчёт на пять минут, Клементина открыла первую баночку и, макнув в неё кисточку, взяла руку Сэма в свою. Святая провела на его ладони четыре черты — так, что они образовали местный вариант распятья.

Сначала Беккет ничего не почувствовал, но вскоре кожу в месте нанесения яда стало припекать. Сэм поборол желание стиснуть пальцы или вытереть руку об одежду. К тому же, он догадывался, что это бесполезно, а только размажет очаг поражения по всей руке. Уже спустя двадцать секунд рука горела так, будто на неё капали горящим пластиком. Детектив перехватил запястье левой рукой — его пошатывало от нестерпимой боли. К адским ощущениям в руке прибавилась головная боль и ломота в позвоночнике и грудной клетке. Было трудно вздохнуть. Холодный пот выступил по всему телу.

— Что со мной? — прохрипел Беккет.

— Синдром Ируканджи, — с хищной улыбкой объяснила Клементина. — Прошла минута, но не расхолаживайся — скоро добавятся новые эффекты. Если не сможешь контролировать сфинктер или мочевой пузырь — не переживай. Мы сейчас проверяем не их.

Миранда сидела с закрытыми глазами, стиснув руки на груди, и губы её шептали молитву.

Перед Сэмом всё поплыло. Слёзы застили глаза. Он боялся потерять контроль над собственным телом. Захрипев, детектив чуть приподнялся, прижимаясь к стене, но удержал руку на весу.

— Повторяй за мной, Сэм, — сказал целительница, видя его борьбу. — Я не должен бояться. Страх — убийца разума.

— Заткнись! — рявкнул на неё Беккет. — Заткнись и смотри. Мне не нужны детские считалки, чтобы оставаться мужчиной в час испытания.

— Две минуты прошли, — ответила святая и продолжила: — Страх — это маленькая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречусь лицом к лицу со своим страхом.

— Да что ты знаешь о страхе? — диким голосом не то засмеялся, не то зарыдал мужчина, смотря на свою ладонь, на которой горел крест. — Что ты знаешь об отчаянии? Когда… Когда не было ни кислорода, ни горючего, и инерция мёртвого корабля уносила меня из солнечной системы…

Беккет зарычал и замотал головой. Капли пота срывались с кончиков его волос, сердце колотилось как бешенное. Тошнота подкатывала к горлу.

— Три минуты, Сэмюэль, — уведомила Клементина. — Я позволю страху пройти через меня и сквозь меня. И, когда он уйдет, я обращу свой внутренний взор на его путь.

Пусть боль была нестерпимой, какая-то часть создания Сэма оставалась спокойной, и эта часть прокручивала перед внутренним взором испытуемого одну и ту же картину — как он стискивает правую руку в кулак и с размаха бьёт Клементину в челюсть, а потом с левой руки, а потом снова с правой.

Эта воображаемая сценка была настолько желанной, настолько притягательной, что Сэм едва переборол дикое желание воплотить её в жизнь прямо сейчас. Стало трудно дышать. Он задыхался, тщетно ловя раскрытым ртом воздух.

— Четыре минуты, друг мой, — сказала Клементина и закончила свою считалку, или что это там было. — Там, где был страх, не будет ничего. Останусь лишь я.

Сэм уже её не слышал. Он жил в той окуклившейся реальности, где была его рука, крест на ней и боль, океан боли. Боялся ли он за свою жизнь? Чёрта с два. Он отбоялся своё ещё тогда, в глубоком космосе — когда его повреждённый охранной ракетой лёгкий разведчик, кувыркаясь, уносился прочь от Солнца. «Вам ведь раньше не приходилось сталкиваться со смертельным риском?» — вспомнил он вдруг вопрос Клементины. «Смертельный риск? Нет, не слышал».

Всё вернулось — темнота, пустота, холод, мёртвая приборная панель, вмятый взрывом фонарь кабины. Бесконечное ожидание смерти.

— Где ж вас столько носило, черти вы ленивые? — крикнул он спасателям, достававшим его из-под искорёженного кокпита.

— Это ты сейчас ко мне обращаешься? — спросила мучительница.

— Нет, — ответил Сэм, вынырнув из нахлынувших воспоминаний, в реальность, полную жгучей боли. Его пальцы так и не сжались, пока он бредил. Он по-прежнему стискивал запястье.

— Пять минут, — сказала Клементина. — Можешь применить противоядие.

Тогда Сэм поднял правую руку на уровень груди и сжал все пальцы кроме среднего.

— Продолжаем испытание, — прохрипел он Клементине в лицо, брызгая слюной и тряся головой. — Я только разогрелся.

— Это становится интересным, — прищурилась мучительница и убрала дюбель в карман. — Ты впервые заинтересовал меня как мужчина, Беккет.

— Сэм, прекрати, — взмолилась Миранда. — Ты же страдаешь.

— Нет, я получаю удовольствие, — возразил детектив и, показав ей ладонь, разъеденную ядом, снова прислонился к стене, чтобы отдышаться.

Прошло ещё десять минут.

— Нет, ну вот же хитрец, — негодовала Клементина. — Ты стискивал запястье всё испытание, не давая крови циркулировать, поэтому яд не подействовал и вполовину своей обычной силы!

— Давай, — отозвался Сэм слабо. — Убеждай себя, что ты не проиграла. Это ведь так достойно настоящего человека — отрицать своё поражение.

— Хватит кривляться. Тебе, наверняка, уже не больно. Омой руку противоядием, — сказала целительница.

— Только после того, как ты признаешь своё поражение, — настоял на своём Сэм.

— С каких пор ты обращаешься ко мне на «ты»? — запоздало рассердилась святая.

— Вот с этих самых пор! — Сэм сунул ей под нос свою руку, где на коже вспух крестообразный рубец.

— Дай руку, — Клементина притянула его кисть к себе и налила в неё противоядие. Вскоре боль прошла.

Сэм рухнул на пол и прислонился к двери. Он сидел так с закрытыми глазами ещё минут пять, а две женщины смотрели на него — одна с уважением, другая с жалостью.

— Сэмюэль Беккет, — обратилась к детективу Клементина. — Я дарую тебе право говорить со мной на «ты».

— Я сам взял себе это право, — усмехнулся Сэм.

— Ты заблуждаешься, — возразила Клементина. — Тем не менее, теперь я готова говорить с тобой на чистоту.

— Вот и славно, — слабо улыбнулся Беккет и, собравшись с мыслями, спросил: — Теперь мы можем поговорить о коррупции?

Клементина манерно закатила глаза, но всё же согласилась:

— Ну давай, Беккет. Уломал.

— Ты как будто не любишь эту тему?

— Для меня это давно уже пустое место, — призналась святая.

— Почему нельзя найти никакой информации по церковной коррупции в русскоязычном сегменте Сети?

— Потому что считается, что это вредно для верующих, — объяснила целительница. — Божья справедливость и человеческая не тождественны друг другу. С точки зрения веры, все мы здесь только гости. Земная жизнь — лишь испытание, подготовка к жизни вечной. За все свои грехи человек ответит перед Богом после смерти. Каждый его даже самый мелкий грешок будет учтён, и виновных в преступлениях перед Творцом ждёт вечная погибель.

— Вообще-то, я в курсе, — вставил Сэм.

— Так вот, Беккет. Боженька сам разберётся с грешниками, без нашей с тобой помощи. Твоя первая задача как христианина — бороться за спасение твоей собственной души, ну и за спасение душ твоих близких, естественно, раз уж ты их любишь и желаешь им добра, — продолжила вещать общие истины собеседница. — Если какой-то священник берёт с прихожан мзду или устраивает кому-нибудь протекцию — Бог ему судья. Он за всё ответит на том свете.

— Ловко, — неодобрительно хмыкнул Сэм.

— Беккет, простые люди часто этого не понимают. Понятие справедливости есть даже у животных. Если две обезьянки за одинаковую работу получат разное количество фруктов, то та, которая получит меньше, будет негодовать и кидаться фекалиями. Человеческая справедливость недалеко ушла от обезьяньей, и люди часто путают эту свою примитивную справедливость со справедливостью Божьей, а они абсолютно разные, хотя бы потому, что человеческая справедливость подразумевает непременное наказание преступника при его жизни, а Божья — только после смерти. Смешивая несмешиваемое, люди считают, что церковь должна активно бороться с коррупцией внутри себя, но церковь никому, кроме Бога, ничего не должна. Более того, церковь постоянно борется с коррупцией в своих рядах, но с коррупцией другого рода…

— Другого рода? — удивился Сэм. — Это как?

— Это когда священник присваивает церковные деньги, не передаёт их дальше по цепочке. Жадничает, короче, — ответила Клементина. — С такими работают, воспитывают их, наставляют на путь истинный. В целом, система довольно справедлива. Это не Божья справедливость и не общечеловеческая, а некая третья — цеховая — справедливость. Это те правила, которые ты должен принять, если хочешь существовать внутри системы. Естественно, прихожанам об этом знать вредно. Люди должны быть покорны властям так же, как они покорны Богу. Если распалять их воображение фактами коррупции, то они будут роптать против церкви, а это уже — смертный грех. Чуешь, Беккет, что на кону? Вечное спасение душ человеческих. Вот поэтому ты не найдёшь никакого компромата на Экзархию в русскоязычной Сети. Там, вообще, нет соблазнов для отступничества. Всё сделано так, чтобы даже слабые верой стяжали царствие Господне…

— Это ты сейчас свою собственную позицию рассказываешь или официальную? — поинтересовался Сэм.

— Официальную.

— А какая твоя личная позиция, Клементина?

— А какая у меня может быть личная позиция, Беккет? — святая раскрыла руки, как бы охватывая всё вокруг. — Я сто лет безвылазно сижу на верхнем уровне этого купола. Ко мне приводят людей — я их лечу. Когда приносят мёртвых — я их воскрешаю. Шестнадцать часов в сутки, и так — круглый год. Вот и всё. Какая у меня может быть позиция?

— Неужели у тебя никогда не бывает перерыва в работе? Отпуск, например, ну или там выходные дни? — не поверил Беккет.

— Вот как раз сейчас у меня в кои-то веки отпуск, — улыбнулась хозяйка комнаты. — Правда, мне приходится чуть ли шантажировать своих опекунов тем фактом, что я сто лет работала без продыху, чтобы они позволили мне сейчас бездельничать — под благим предлогом, естественно. Преступник действительно снизил темпы. После Марсианца новых убийств не было. Возможно, это связано ещё и с тем, что полиция усилила свои патрули.

— Я не заметил ничего такого, — возразил Сэм.

— Они используют активный термооптический камуфляж. То, что вы их не видите, вовсе не означает, что их нет.

— Резонно, — согласился Беккет, припомнив, как полиция застала его и Миранду врасплох.

Клементина задумчиво покручивала дюбелем между пальцев.

— Хотя, знаешь, Сэм, я, по ходу, приврала. Был у меня один раз отпуск, почти двадцать лет назад. Звучит невероятно, но я отдыхала целых пять дней. Как раз в это время хакеры с южного полушария провели успешную кибератаку на банковскую систему русской половины. Платёжная инфраструктура была полностью парализована. Понятия не имею, как это связано с моей работой, но все эти дни ко мне никого не приводили. Я просто валялась в кровати и слушала музыку. Чудесное было времечко. До сих пор, когда вспоминаю, теплеет на душе.

Усмехнувшись, Беккет покачал головой.

— Клементина, я вынужден ходить с ферзя, потому что, считаю, что сейчас не время для осторожностей. Скажи, ты в курсе того, что место в очереди к тебе можно получить по протекции или же купить за деньги? Ты знаешь, что протопресвитеры наживаются на твоих трудах?

— Ах если бы одни пресвитеры, — махнула рукой святая. — Бери выше, вся Экзархия. Протопресвитеры — лишь мои управляющие. Они сами отстёгивают львиную долю тем, кто выше.

— Тебе нравится такая ситуация?

— Нет, — отрицательно мотнула головой собеседница. — Хотя, по идее, мне должно быть всё равно, ведь я сама не имею с этого ни копейки. Да и к чему мне деньги? Тут, на верхнем уровне, даже торговых автоматов нет.

— Тогда почему ты терпишь всё это? Почему не борешься?

— И как, по-твоему, я должна бороться? — насмешливо прищурилась целительница.

— Заяви о коррупции открыто, — призвал её Беккет. — Ты же постумная святая Клементина Кидонайя, дева-мученица, чудотворница, на тебя молится всё северное полушарие. Тебя точно услышат.

Тяжело вздохнув, Клементина спросила:

— Сэм, ты когда-нибудь слышал про Дафнию Люксембургскую?

— Нет.

— Она жила двести лет назад и была ньменом первого поколения. С рождения воспитывалась в церковном приюте. Единственной её способностью был дар убеждения. Двадцать лет подряд она стояла на площадях европейских городов и призывала людей нести деньги в храм. Люди её слушались. Да и как было её не послушать? Мне позволили ознакомиться с засекреченными видеозаписями тех лет, и я смогла увидеть её на экране, будто воочию. Дафния была дивным и чистым цветком. Её глаза светились неподдельной верой и любовью к Богу. Во время проповеди её слабый голосок набирал силу и заставлял вибрировать сердца. Поток средств захлестнул епархию. На двадцать первом году своего служения, тридцатилетняя Дафния подняла открытый мятеж против иерархов церкви. Она видела, как они обогащаются вместо того, чтобы пустить деньги на благотворительность и на заботу о пастве. Её обличительный голосок звенел на улицах, и верные ей люди всякий раз спасали её от подосланных убийц, но её крестовый поход против церкви не мог продолжаться вечно. Через год её поймали. Объявили Антихристом, Сатаной в юбке, заклеймили как ведьму и богомерзкого еретика. Её сожгли в Люксембурге, её родном городе. Бывший духовник Дафнии, местный епископ, лично поднёс горящую зажигалку к её пропитанной напалмом сорочке. Спаси Бог невинную душу, — закончила свой красочный экскурс в историю святая.

— Я хочу, чтобы ты понял, Сэм, — наклонилась вперёд Клементина. — Церковь уничтожит любого ньюмена-мятежника, какой бы силы он ни был, какой бы популярностью он не пользовался среди народа. Даже если он перетянет на свою сторону местных правителей, то Церковь может наложить интердикт на ту страну — и церкви закроются, священники прекратят совершать таинства. Вечное спасение души для целого народа станет под вопросом. Кто посмеет противиться? Кто встанет на пути правосудия Божьего? Никто. У нас, ньюменов, выбор всего один: или ты во всём подчиняешься Церкви и пашешь на её благо, или тебя безжалостно уничтожают. Анафема и мучительная смерть — вот удел сильных. Я же… Я слабый ньюмен. Я умею только лечить и воскрешать. Я женщина, в конце концов, а этот мир принадлежит мужчинам. Этой мой урок смирения, это мой подвиг служения, которое прервёт только смерть. На что ты меня сейчас толкаешь, Беккет?

— Секундочку! Ты сказала, что ты ньюмен, но ты же человек.

— Да кто тебе такое сказал?

— Урквин. Он изучил твою родословную и готов дать гарантию, что Клементина в первой жизни точно была человеком! — убеждённо заявил Беккет.

— Он прав, — согласилась собеседница. — Клементина Фредерика Гейден, баронесса Витгенштейнская, действительно была человеком, но постумная святая Клементина Сидонская — ньюмен, уж это я тебе гарантирую.

— Но как? — остолбенел Сэм. — И кто же ты тогда?

— А вот на это вопрос я отвечать не стану, — с улыбкой закрыла тему целительница.

— Но… — начал было детектив и замолчал, поражённый услышанным.

— Я хочу, чтобы ты знал, Сэм, — сказала Клементина. — Мои благодетели — протопресвитеры Павлиний Фарсидский и Альборий Элизийский — не просто мои опекуны. Они официальные хранители моего цифрового образа, и составляют комиссию по контролю моей постумной святости. Если я пойду против них и откажусь тащить свою ношу, то они вправе снять с меня звание святой за мятеж против церкви. Мой цифровой образ сотрут с суперкомпьютера ВЦС, а меня саму заточат в келье, где я умру от старости. Естественно, это будет моя окончательная и бесповоротная смерть. Готова признать, тут много тех, кто заслуживает дюбель в лоб, но любое открытое противостояние для меня не вариант. Уж ты извини, Беккет, но я пас.

— Получается, что ты раб своих покровителей? Их дойная корова? — с тенью жалости и неодобрения спросил детектив.

— Раб? Ну, тебе на эту тему стоило бы пообщаться с Петой Йагердсен, — ответила святая. — Я-то, считай, сто лет прожила без перерыва, а её оживляли только для конкретных заданий, а потом распыляли до следующего раза. Вот уж кто мог бы рассказать тебе о лояльности циркуля, который достают из готовальни только для того, чтобы начертить окружность.

— Так теперь я могу наконец поговорить с Петой? — обрадовался детектив.

— Ты с ней обязательно переговоришь, но позднее, — пообещала Клементина. — Сейчас это может всё испортить.

Беккет хотел сказать что-то в ответ, но в дверь постучали.

— Заходите, — крикнула хозяйка помещения, и в келью заглянула Глаша.

— Чего тебе?

— Матушка, службу отслужить бы надо, — сказала гостья.

— Мне, что ли?

— Ага.

— Так я не могу. С гостями занята. К тому же, я ведь не мужчина. Мне не положено. Как я служить буду?

— Матушка, ну ведь служила же, — не сдавалась Глаша.

— Грешна, было дело, — призналась Клементина. — Но больше не буду — грех же великий. А что же благодетели наши? Они почему не отслужат? Их же храм, личный, самим Экзархом Марса дарованный.

— Так ведь это… При деле оба, — развела руками гостья. — Отец Павлиний жития свои пишет. Не открыл, а через дверь велел проваливать. А отец Альборий с утра в женскую гимназию уехал экзамены по богословию принимать. Пока что не вернулся и на звонки не отвечает. Как же быть, матушка?

— Да уж, — устало покачала головой святая.

— Аглая, — подала голос Миранда.

— Чего? — напряглась Глаша.

— Ступай в центральный холл. Там вечно куча батюшек крутится возле кафетерия. Любой за честь почтёт.

Гостья промолчала и только впилась глазами в Клементину, словно ожидая её комментария.

— Сестра верно говорит, — подтвердила совет Миранды целительница. — Иди-ка ты на первый уровень.

— Слушаюсь, матушка, — резво поклонившись, Глаша вышла.

Как только дверь за ней закрылась, Сэм спросил:

— Кстати, сколько этой вашей Аглае лет?

— А сколько дашь? — ответила вопросом на вопрос Клементина.

— Ну, не знаю. Она как будто старая, глубокие морщины есть, но при всём при этом кожа очень молодо выглядит, да и носится она бодрячком. Лет пятьдесят? — попробовал угадать Сэм.

— А сто пятьдесят не хочешь? — хмыкнула святая.