Мексиканский для начинающих

Ониксовый столик

К Пете приехала жена Оля.

Это ожидалось давно. Но, как все давно ожидаемое, случилось внезапно.

Вдруг средь бела дня приземлился большой самолет, летевший из Москвы через всю Европу и Атлантику, и оттуда вылезла Оля.

Она была из тех женщин, для которых конь на скаку — детская шалость. Оля смогла бы, вероятно, не слишком напрягаясь, остановить тяжелый самосвал, если б, конечно, в этом самосвале сидела.

Петя был прав — в жене его присутствовала некая великость. Она знала, чего хочет, и шла к этому прямой дорогой.

Всякая замутненная терминология — сангвиник, холерик, экстраверт, интроверт — не имела к ней отношения. Ее характер и образ поведения можно было определить устоявшимся и емким суждением — активист, или деятель.

Это понятие давно уже превзошло социально-временные рамки. При любом режиме, в любой исторический период, в любой стране мира Оля смогла бы кое-чего достичь. От поста министра культуры до хозяйки ресторана, от места в сенате до директорства в банке или бане. От и до — а между ними широта Тихого океана и долгота Атлантического. Будь Оля крепостной, неминуемо получила бы вольную. А в худшем случае управляла бы всеми делами в помещичьей усадьбе.

Для встречи Петя нахлобучил знаменитый шлем «Всегда верен!», но большого эффекта не достиг.

— Знаете, — обратилась ко мне Оля, как к умственному собрату. — Мой муж с детских лет имел слабость к ночным горшкам — любил на голову надеть. Думаю, это скрытые фрейдистские комплексы.

Петя поглядел на меня грустными глазами работяги-хорошиста, которого выперли из класса за чужую проделку.

— Мамочка, ну причем тут горшки?

— Конечно, Фетюков, причем тут горшки, — с убивающей иронией сказала Оля и кивнула мне, приглашая в союзники. — Горшки, образно говоря, твое призвание. Сколько ты за свою жизнь горшков побил?

Петя окончательно смешался и чуть не заехал в кювет.

— Я не понимаю, мамуля, чего ты все о горшках? Может, тебя в самолете растрясло, оттого и в голове язвительность?

— Суди не выше сапога, — ледяным голосом отрезала Оля, — как писал Александр Сергеевич Пушкин!

Петя глубоко вздохнул, поглядев на свои сандалии.

Я не мог допустить такого внезапного и полного растаптывания моего приятеля.

— Простите, Оля, — нагло сказал я. — Как и горшки, Александр Сергеевич тут ни при чем! У Пушкина, насколько я знаю, совсем другие строки: «скажи-ка, тетя, ведь недаром…» И еще припоминаю: «на солнечной поляночке дугою выгнув бровь…»

Оля побледнела и отвернулась в сторону дикой сельвы.

— Ты с Олей не спорь, — примирительно сказал Петя. — Она школу с красным дипломом… Если говорит Пушкин, так оно и есть.

Оставшуюся до отеля дорогу мы мирно беседовали о погоде, о ценах на разных континентах. Прощаясь со мною до вечера, Петя шепнул:

— Ты, знаешь, не зови меня больше Педро. А то моя опять чего-нибудь отчебучит про комплексы.

Вот так и расстался я с Педро. В памяти сохранился его танец на тулумской пирамиде. Теперь только и понял, что этой неистовой пляской в честь Пятого солнца Петя прощался с Педро, который, конечно, не укладывался ни в какие семейные отношения, тем более с деятельным обладателем красного диплома.

Хотя к вечеру, отдохнув, Оля стала немного помягче и лиричней. Воздух Карибского моря действует таким образом на самые что ни на есть крепкие орешки.

Мы отправились погулять в торговый центр «Кукулькан». Если уж выдерживать до конца образ змея, то это был гигантский удав, анаконда, заглотившая несметное число промтоваров, народных поделок, драгоценностей разного пошиба, а также выпивки и закуски.

Я не силен в быстрой цифровой оценке действительности, но, возможно, тысяча магазинов и ресторанов разместилась в этом зеркально-мраморном змеином брюхе.

Мы шли чинно, всем своим видом показывая, что не постоим, как говорится, за ценой, если вещь будет стоящая.

— Послушайте, мальчики, — нервно сказала Оля. — Тут все очень дешево! По московским меркам — так просто даром!

Этот факт ее как-то раздражал. Она еще не поняла, какую позицию должна занять по отношению к здешним ценам. Все ли так, как видится с первого взгляда, или есть какой-то подвох.

А Петю неотвратимо тянуло к «триптихизму» — шляпам, сандалиям и плавкам. Это крепко-накрепко засело в нем, еще со счастливых времен Педро. Всяческими уловками он пытался затащить Олю примерить какую-нибудь шляпку.

— Взгляни-ка, мамочка! — указывал он мизинцем, как бы строя «козу», на соломенную шляпу с черной тульей и красными полями, усеянными звездами. — Не правда ли — прелесть?

— Прелесть, — откликалась Оля с кротким скептицизмом. — Говна пирога! В такой только поминки по совдепии справлять.

Петя заискивающе улыбался:

— Мамуля, ты бы поаккуратнее выражалась. Тут русские на каждом шагу.

— И что?! — повышала она голос. — Совков наших стесняться? Ты меня удивляешь, Петр!

— И меня тоже, — поддакнул я.

— А чем же это, простите, он вас удивляет? — насторожилась Оля.

— А он меня всем удивляет!

— Как это? — напугался Петя.

— Да так, — махнул я рукой. — Удивляешь — и все тут!

— Не будьте голословны, — напирала Оля, — приведите, пожалуйста, пример!

— Издалека придется. Пожалуй, не доведу!

— По-моему, вы опять валяете дурака! — заметила Оля с обидой.

— Верно, — согласился я. — Валяю понемногу.

Петя дико заржал на русском языке, вспугнув парочку украинских канадцев. А Оля вдруг потупилась и сказала с застенчивой улыбкой:

— А зря вы так. У меня сегодня, между прочим, день рождения.

— Она всегда такая нервная на свой день рождения, — подхватил Петя. — Это от расположения звезд.

— Излишние подробности никого не интересуют. Понимаешь, Фетюков? — посуровела опять Оля.

— Да о чем вы, друзья? День рождения в Канкуне, в гнезде Времени — это же подарок судьбы! Давайте, побольше целенаправленности — сейчас же выберем подарок, а затем — ресторан.

— Мамуля, шляпку! А?! — с последней надеждой воскликнул Петя.

Но Оля уже была у входа в ювелирный магазин под названием «Скупой рыцарь». Потом она, конечно, жалела о своем выборе. Да что делать? Вероятно все то же расположение звезд выкинуло на ее день рождения такую шутку. А все начиналось так изящно!

У дверей нас приветствовал джентльмен во фраке:

— Сеньора, сеньоры! Рады вашему визиту!

— Может, он обознался, — предположил Петя. — Как ты думаешь, мамочка?

— Не мели чепуху, — огрызнулась Оля и поплыла величаво меж стеклянных прилавков, заполненных излишествами жизни.

Меня же в этой ослепительно-сияющей лавке сразу привлекла как бы посторонняя тут стойка бара, на которую я и указал Пете.

— Гляди, как она одинока в этом пространстве. Мне жалко ее до слез.

— Мамуля, — сказал Петя, — ты здесь смотри, а мы — вон в том уголке…

Сбитая с толку сиянием сапфиров, изумрудов и прочих яхонтов, Оля проморгала незамысловатый маневр, и мы с Петей удалились в «уголок».

За стойкой не было ни души, но как только мы присели, возник джентльмен, встречавший нас у входа:

— Кабальерос! Что предпочитаете? — произнес он со всей любезностью, заложенной в слове «гентиль».

— Вискаря что ли трахнем? — спросил Петя.

И мы взяли по «виски деречо», то есть безо льда и содовой.

— Мало, гады, капают, — сказал Петя, превращаясь потихоньку в Педро. — А дерут небось три шкуры. Почем тут, интересно?

— Еще по рюмке, а потом выясним.

— Не знаю даже — стоит ли, — он поискал глазами Олю, но та была абсолютно занята выбором подарка…

— Ладно, только по одной. Ресторан впереди!

Мы выпили и попросили счет.

— Простите, кабальерос! — улыбнулся персонаж во фраке. — Дом угощает! Мы не хотим, чтобы вы скучали, пока сеньора выбирает украшения. Еще виски?

Это был удар точно «под дых», в солнечное сплетение. Петя открыл рот, но вздохнуть не мог.

— Погоди, — вымолвил он в конце-концов. — Это не шутка?

— Педро, — сказал я, — в таких магазинах не шутят.

— Минуточку! — Петя в мгновение ока возник рядом с Олей и горячо зашептал: «Мамочка, мамуленька, деточка моя, ты не торопись, выбирай внимательно, не жалей времени, а мы уж подождем тебя, посидим в уголочке, поскучаем».

Оля опять не заметила ничего преступного, и Петя, возвратившись, молодцевато оседлал мягкий табурет.

— Что тут самое дорогое?

— Думаю, французский коньяк, — предположил я. — Только стоит ли мешать?

— Однако когда угощают, — стоит! — веско заметил Петя.

Коньяк нас не особенно восхитил. Мы вернулись к виски «Джонни вокер», заказав сначала красную, потом черную и, наконец, голубую этикетки.

— В общем-то, один шиш, — сказал Петя. Он уже не оглядывался на Олю. Глаза его, немного расходящиеся по сторонам, тщетно пытались удержать одному ему ведомую очередность бутылок.

— Что у нас теперь идет? — спрашивал он поминутно. — «Чивас ригал», «Буканам», «Бифитер»? Или ореховый ликер?

Джентльмен во фраке проявлял к нам большой интерес.

— Кабальерос, откуда вы с визитом?

— Мы с визитом из России, — отвечали мы гордо. — Наливай!

Некоторое время он еще пытался продолжать этнографические исследования.

— У вас там круглый год зима? Очень холодно?

— Не то слово, — говорил Петя. — Полный отпад!

Джентльмен кое-чего не понимал, но в принципе ему было крайне любопытно почерпнуть новые сведения о великой стране бывшего социализма.

— Слушай, выпей с нами, — сказал я. — Тебе будет яснее. Иначе — потемки!

Мало помалу этот милый парень отбросил фрачный лоск и, как говорится, глушил напропалую. Выяснилось, что звать его Хесус, или, в просторечии, — Чучо.

— О’ кей! — восклицал он. — На очереди чинзано!

— Спокуха, Чучо! — возражал Петя. — Сейчас идет бренди «Дон Педро». И вообще, имей совесть, — наливай по-человечески!

— Как это? — живо заинтересовался Чучо.

— Да так это — лей в стакан до краю!

Чучо наливал, но еще пытался поддерживать осмысленную беседу.

— А как вам жилось при тоталитаризме?

— Жилось, — отвечал Петя сурово, с видом здорово настрадавшегося. — Русский народ все выдержит! Наливай!

Чучо, пожалуй, уже смекнул, что русский народ в нашем лице выдержит многое. Он даже пытался припрятывать некоторые заветные бутылки под стойку.

— Ты не прав, Чучито, — отечески наставлял Петя. — Угощаешь, так не жмись! Не то распну!

— Ребята, — всхлипнул Чучо. — Меня уволят.

Петя потрепал его по щеке:

— Эка невидаль! Усыновим!

Вообще-то время в гнезде своем имеет странные свойства. Оно явно относительно! То сжимается до неизмеримых величин, то растягивается беспредельно. В нашем случае оно, конечно, здорово ужалось. Глазом не успели моргнуть, как услыхали Олин голос:

— Петр, плати!

Петя, поперхнувшись красным вином «Христова кровь», кое-как сполз с табурета.

— Ке паса, ми амор? — удивился по-испански. — За что платить?

— Я выбрала гарнитур — кольцо и серьги.

— Ах, ми амор! — раскинул Петя руки. — Ты еще не знаешь — здесь все даром!

— Надо же, какая свинья, — тихо сказала Оля. — Плати, барбос.

— Все гратис! Даром! — упорствовал Петя. — Здесь угощают! Бери — и носи на здоровье.

— Ошизел! — прошипела Оля, мило улыбнувшись Чучо.

— Сеньора! — сказал он, падая головой на стойку бара. — Все гратис!

— Это сумасшедший дом! — говорила Оля, таща нас к выходу. — Не нужны мне никакие гарнитуры — только бы в полицию не угодить.

— Друзья! — кричал нам вслед Чучо. — Вернитесь — еще кое-чего осталось!

Столик мы купили за углом. Как только я увидел его, понял, что он создан для Оли. Он был каменный, но напоминал Пятое солнце. В глубинах ониксовой столешницы был целый мир. Там что-то поблескивало, перетекало, пульсировало, струилось и заворачивалось спиралью. Это было окаменевшее время.

— Оникс повышает сопротивляемость организма, — наукообразно заметил продавец.

— У моей мамули сопротивляемость — дай бог каждому, — брякнул Петя, но осекся, глянув на Олю.

Было очевидно, что столик тронул ее душу. Энергия оникса проникла до таких глубин, которых не смогли достичь рубины и бриллианты. Такое, поверьте, бывает в жизни.

— Я буду пить за ним свой утренний кофе, — сказала Оля.

— Мамуля, а мне разочек дашь попить? — подлизывался Петя.

— Барбосам место под столом, — заметила Оля беззлобно. — Неси аккуратненько!

Петя, подобно атланту, взвалил ониксовый стол на плечи. Оля страховала сбоку. А я шел позади, имея в виду подхватить в случае чего набравшегося атланта.

— Стол есть, — сказал он. — Пора и пожрать!

И в этом был, конечно, глубокий смысл.

Мне не хотелось, чтобы читатель думал, будто речь здесь идет о забулдыгах. Это не так. Как говорится, не генеральный момент во взаимоотношениях с действительностью. Но когда эта действительность, эта реальная жизнь чрезмерно отягощает, — хочется разделить ее тяготы хотя бы на троих. Случается! Простите — случается.