Мексиканский для начинающих

Третий угол
Дорога достопримечательных обещаний

Большую часть молчали. Потому что поднимались от моря в горы. А это, как правило, самоуглубляет.

В Шурочке шла борьба долга с призванием. Оно — обычное, как у всякой. Он — пора сказать — криминальный. Поэтому он побеждал оно, и она становилась все более возбужденно-угнетенной.

— Смотрите, смотрите! Горбатые коровки! — вскрикивала вдруг и замолкала, уходила в слабое оно, тяготеющее к Ваське.

У Пако он и оно тихо сожительствовали по договору, срок которого, впрочем, истекал. Он вел дела и машину. Оно, принюхиваясь к пейзажу, через каждые примерно девять километров говорило:

— Обратите внимание, друзья, — по левую руку монумент! Наш революционный герой Эмилиано Сапата!

Пару раз повстречался пеший монумент, удаляющийся по предгорьям Сьерра-Мадре. Один, сложенный из желтого кирпича, просто возвышался, как сельский элеватор. Но в большинстве своем, железные Сапаты скакали на стальных крупастых лошадях и, только громко свистни, сформировалась бы монументальная бронеконная. Таковы смысловой долг и призвание здешнего штата Гереро.[31]

У Васьки, кстати, до недавней поры ни того, ни другого практически не было, если забыть о мелких смешных должках. Но уже родилось и час от часу крепло нешуточное призвание к Шурочке.

Ежесекундно хотелось прикасаться, пощипывать, поддувать в ухо, ласкать, теребить, нюхать, покусывать, щекотать и болтать дребедень.

— А что Алексей Степаныч? — спросил Васька.

— Деловым проездом, — скупо ответила Шурочка. — Передавал тебе пожелания вернуться наполненным, чтоб глаз горел и ушки на макушке.

— Милый человек, — заметил Васька. — Специалист по ширмам! И я, знаешь ли, к ширмам сильно питаю!

— О чем ты?

— Говорю — ширма вещь! Сдвинешь-раздвинешь. Выглянешь-схоронишься. Уютно! У меня дома три! С занавесочками и витражами Луи XV, с хрустальным стеклом в херуфимах, а третья — расписная. Подвигами жертвенной любви. Когда фигово, заширмлюсь и сижу.

— Хорошо ли, — усомнилась Шурочка, — отгораживаться?

Васька вздохнул.

— Одному — так себе. А если вместе — за моими Подвигами, за жертвенной любовью?

— Хотелось бы! — воскликнула Шурочка, но тут же сникла. — И чем займемся?

— Это не вопрос! Чем занимаются нормальные люди за ширмой?

— Вяжут носки? — мнимо наивно спросила она. — Вспомни, Васенька, ты не слишком нормален. Заалкоголишь подзаборно, а я… Я, безусловно, навяжу большую кучу носков. Не забывай, дорогой, о своих дефектах!

О, тяжело об этом! Лезут в голову поломанные швейные машинки, мусорные баки, дырявые цинковые корыта, перегоревшие лампочки, калечные куклы.

— Шурочка! — сказал Васька, прикладывая руку к ее сердцу. — Торжественно обещаю — пить брошу! Через три месяца.

Сердце забилось быстрей, но не подала виду.

— Милый, эти клятвы! Сам знаешь. Нужна кардинальность. И уши! Не упускай, прошу, из виду.

— День и ночь сторожу! — обиделся Васька. — Кардинально! Да хоть епископально! Зашьюсь-пришьюсь до конца жизни и свадьбу справим в каком-нибудь свеже-реставрированном монастыре. Ради тебя готов! Только ради тебя!

Шурочка нежно обняла его:

— Ради меня, ради нас с тобой, не кипятись и не тяни резину. Есть прекрасная возможность устроить все разом. Завтра же! За счет фирмы — Алексей Степаныч дал согласие в целях привлечения дефективных туристов! А Пако — хирург от Бога — не откажет. Си, Пако?

— Си-си! — кивнул он, притормаживая. — Очень кстати! Обратите внимание, друзья! По правую руку простой мексиканский крестьянин Хосе. А достопримечательность в том, что я пришил ему нос, откушенный в соседнем муниципалитете.

— Видишь! — обрадовалась Шурочка. — Пако можно довериться — он даст тебе новую жизнь. Трезвую голову с настоящими функциональными ушами.

«Любопытно, как функционировать будут? Парусить, пылить, оверкилить илить просто шебуршать — листвой и фруктом? — невесело думал Васька, глядя в окно.

А на обочине стоял добрый крестьянин Хосе, привечая проезжавшие машины взмахами дородного муравьедообразного носа. Не было сомнений, что им удобно окучивать маис. Не было сомнений, что Пако — хирург от Бога. От какого? — Это тревожило Ваську.