Метафизик 1

Глава 14

Все-таки судьба, эта эксцентричная паршивая сучка, знает толк в иронии.

Я хотел сделать перерыв от изматывающих каждодневных физических упражнений — пожалуйста, получите-распишитесь. Мечтал избавиться от приставаний миледи Кьяльми — никаких проблем, обращайтесь, работаем без выходных и перерывов на обед. Надеялся оказаться в столице Альянса — сию минуту, сударь, вот вам почетный эскорт из дюжины бравых вояк в серебристо-черных плащах.

Я размышляю об этом, сидя со скованными наручниками руками на деревянном ящике — настолько ветхом, что ящик этот, должно быть, застал основание Гусиной Гавани, приозерного городка, мимо которого лежит мой путь на эшафот. Само собой, настроение у меня паршивее некуда. Однако винить я могу исключительно себя: вот кто меня заставил столь скоропостижно подписывать признание? Не исключено, конечно, что даже без письменных показаний меня все равно арестовали бы и, посадив в фургон, отправили в путешествие на восток. Конфуций пытался что-то сделать, договориться с инквизитором Ливе Манроузом — но тот был неприступен, как скала, и неподкупен, как представитель госавтоинспекции во время антикоррупционной проверки. Мне даже не дали ни с кем попрощаться или перемолвиться словечком-другим — лишь когда люди в серебристо-черных плащах подталкивали меня к фургону у ворот крепости, я обернулся и увидел на парапете одной из башен крепости силуэты Лиары и Элейн. На мгновение мне даже показалось, что они обе плакали — но, подозреваю, то была лишь игра светящих в ночи фонарей. Ну, либо же это были слезы радости, почему нет. Кто ее поймет, эту переменчивую женскую натуру.

Путешествие до Гусиной Гавани обошлось без приключений. Практически все время я проводил внутри фургона, под пристальным взором конвоиров, закованный по рукам и ногам — похоже, инквизитор не на шутку беспокоился, что я где-то в рукаве припрятал короля и жду не дождусь того момента, когда смогу с его помощью вскрыть замки, а затем воткнуть заостренную фигуру кому-нибудь в глаз.

Я ведь произвожу впечатление человека, способного вонзить короля кому-то в глазницу, разве нет?

В пути я развлекал себя как мог — если решение сложных примеров в уме кто-нибудь согласится назвать развлечением. Однако, как бы я ни старался, рано или поздно мысли все равно неизбежно возвращались к тому, что меня ждет. Допросы, что вряд ли обойдутся без применения насилия. Инквизиторский суд. Вердикт, не подлежащий обжалованию. И казнь — хочется верить, что быстрая и безболезненная.

Я с присвистом выдыхаю, представляя, как толпа горожан будет восторженно рукоплескать, когда моя отрубленная гильотиной голова покатится по ступенькам помоста. Или что там применяется в этой цивилизованнейшей стране в качестве высшей меры казни? Виселица? Двуручный топор? Дыба? Стараясь об этом не думать, я верчу головой. Далеко на западе налитое багрянцем солнце неспешно спускается к горизонтали, делящей небо и озерную гладь. Вокруг меня, по дощатой пристани, снуют люди — в основном, грузчики и матросы. В отдалении, среди теней портовых улиц, мелькают горожане — простые работяги, для которых сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего и позавчерашнего. Когда я чуть разворачиваю корпус, то вижу выстроившиеся у причалов корабли — в основном, небольшие рыболовецкие шхуны, среди которых, как акула среди карасей, выделяются маститые торговые галеоны. Кажется, мы ждем, когда нашу дружную компанию подберет один из таких кораблей; подберет и повезет по Тейну, одной из крупнейших рек западной части материка, на восток, прямиком в столицу.

Возможно, перед смертью мне хотя бы удастся полюбоваться столичными достопримечательностями — если верить Конфуцию, Тальданор представляет собой шедевр архитектурных изысков. А то при виде этих портовых домиков и улочек, пропитанных запахами соли и рыбы, мне самому хочется поскорее залезть в петлю. Еще и какие-то горожане в темных балахонах с капюшонами снуют, разбившись на пары, рядом с нашей пристанью...

Стоп, что?

Я как будто резко выныриваю из сна. Сознание проясняется, а квадратное уравнение, что я пытался решить между делом, отступает резко в сторону. Я прищуриваюсь и осторожно посматриваю по сторонам. Эти люди... их ведь раньше здесь не было. И вряд ли это простое совпадение, что шайка каких-то псевдомонахов просто так решила прогуляться по отдаленной городской пристани. Моих конвоиров это, правда, не слишком-то заботит: пользуясь тем, что Ливе Манроуз отлучился, чтобы заверить бумаги у портового нотариуса (или инспектора, один хрен я в этом не разбираюсь), они позволили себе немного расслабиться. Четверо, с поблескивающими в свете заходящего солнца алебардами на плечах, стоят в сторонке, почти что у края причала, и о чем-то оживленно болтают. Еще трое, отставив алебарды, уселись на груду ящиков и, время от времени поглядывая в сторону домика нотариуса, где несколькими минутами ранее скрылся Ливе, принялись с остервенением резаться в какую-то карточную игру — увы, все-таки мне не удастся прославиться в качестве изобретателя карт. Двое стоят, позевывая, рядом со мной — на тот случай, если я все-таки припрятал где-то короля и захочу объявить кому-нибудь из них внезапный шах. Впрочем, за всю дорогу я не предпринял ни единой попытки сбежать (не потому, что трусливый, а потому, что не полный идиот) или отмочить какую глупость, так что конвоиры инквизитора последнее время практически перестали обращать на меня внимание. Остаются еще трое солдат Ливе — они патрулируют периметр пристани, время от времени злобно позыркивая на прохожих, что пытаются выяснить у них, кого на этот раз поймали. Похоже, в этом мире находится изрядное количество идиотов, решивших выкрасть у кого-нибудь таблицу умножения или поиграть в шахматы до своего сорокалетия.

«Думай!» — приказываю я самому себе, убеждаясь, что люди в темных балахонах здесь отнюдь не случайные гости.

Где-то в глубине души я невольно начинаю ликовать. Кого я обманываю? Я с самого момента пленения знал, что Конфуций меня не бросит, поскольку я его не сдал... хотя мог бы. И старик не из тех, кто делает все на скорую руку — он явно учел все возможные вероятности и выбрал идеальное место и время, чтобы меня освободить. Если еще удастся обойтись без кровопролития...

Не успеваю я об этом подумать, как двое мужчин в балахонах, стоящие ближе всего к пристани, резко бросаются на двоих патрульных Ливе. Блестит в воздухе заостренная сталь, мечутся руки, быстро и уверенно. Один из патрульных ловит кинжал под печень, другой — между лопаток. Тела не успевают обмякнуть, как еще двое моих спасителей достают из-под одежд что-то вроде мини-арбалетов и целятся в картежников. Бедняге, что только-только получил хорошую руку и с гордостью выложил ее на всеобщее обозрение, болт насквозь пробивает череп. Его соседу заостренный снаряд прилетает в грудь, с такой силой, что конвоир опрокидывается через груду ящиков и сваленные поверх них алебарды.

В этот момент в толпе начинается паника. Кто-то визжит, кто-то орет, кто-то принимается причитать высшим силам. Мои конвоиры запоздало понимают, что что-то пошло не так... вот только инициатива уже полностью на стороне стрекоз. Вооруженный двумя изогнутыми клинками, воин в балахоне врывается на пристань, в два прыжка оказывается рядом с недобитыми картежниками и наносит град рубящих ударов прежде, чем двое выживших успевают встать. Что-то влажное и теплое прилетает мне на лоб и щеку — подозреваю, что кровь убитых. На всякий случай я решаю слезть с ящика и использовать его как укрытие, чтобы ненароком не словить шальной арбалетный болт. Мне все еще непонятно, зачем Конфуций решил прибегнуть к столь кровавым мерам (еще и при куче свидетелей), но расспросы я решаю оставить на потом.

— Сложите оружие и сдавайтесь! — орет один из нападающих в сторону выживших стражников, в спешке пытающихся скучковаться и организовать сопротивление. — Отдайте пленника и, ручаюсь, больше никто не пострадает!

Голос оратора мне незнаком, и это кажется странным. К горлу подкатывает нехорошее предчувствие. Осторожно выглядывая из-за ящика, я смотрю в сторону нападающих, пытаясь выискать хоть один знакомый силуэт... В эту секунду до меня начинает доходить: за мной пришли не пурпурные стрекозы.

За мной явились болотники.

Ледяная дрожь пронзает мою спину. Надежды на светлое будущее развеиваются, как туман. Что хуже, смерть от рук палача или от клана, считающего меня предателем? Я даже не знаю, что и думать.

Оставшиеся стражники не поддаются на провокацию и, потрясая алебардами, бросаются в ближний бой. Лязг стали столь громкий, что у меня закладывает уши. И все же я пытаюсь собраться с мыслями и силами. Что делать? Покорно ждать, чья сторона победит? Ну уж нет, не для того я вырывался из тьмы в сияющую дверь. Хватит с меня бездействия.

Взгляд скользит в сторону, туда, где среди груды ящиков четверо конвоиров минуту назад перекидывались в карты. Если мне не изменяет память, у одного из них имелся при себе запасной ключ от моих наручников (основной, конечно же, остался у инквизитора). И если до этого я даже не думал о том, чтобы как-то выкрасть ключ, то теперь, когда все четверо картежников мертвы... Возможно, стоит попытать счастья.

Прижимаясь грудью к поскрипывающим доскам пристани, я ползу вперед, к ящикам и поваленным трупам. Вокруг меня то и дело мелькают сражающиеся силуэты, поднимаются и опускаются в яростном танце клинки. Я стараюсь не думать о том, что кто-нибудь может просто взять и случайно наступить мне на спину и сломать позвоночник. Получается, правда, не очень — я то и дело верчу головой по сторонами сглатываю застрявшие комья в горле.

Наконец, я доползаю до конвоира, которому выстрелом из мини-арбалета пробили череп. Кровь заляпала все, что только можно заляпать, и все же я кое-как отворачиваю налипший на грудь плащ и нащупываю связку из пяти ключей на поясе. Шум не утихает, а ритм сердцебиения достигает каких-то запредельных высот. Мне приходится изгибать ладони и пальцы до боли в сухожилиях, чтобы иметь хоть какую-то возможность добраться до замочной скважины на наручниках. Первый ключ не подходит, и, матерясь почем свет стоит, я пробую второй. Пристань ходит ходуном. С этой чертовой связкой ключей я чувствую себя героем какой-то квест-передачи. Не хватает только карликов и дурацких загадок.

С третьего раза мне все-таки улыбается удача: замок поддается, и наручники сползают с запястий, оставив на них в память о себе красноватые полосы. Приподнимая голову, я вижу, что бой почти окончен: лишь трое стражников из последних сил сдерживают натиск численно превосходящих противников. Двое болотников, обойдя сражающихся, целеустремленно шагают в мою сторону. Их взгляды не предвещают ничего хорошего. Я пытаюсь отползти, но цепляюсь рукавом на арбалетный болт в черепе убитого стражника и теряю драгоценное время.

— Ну что, голубчик! — Даже с учетом того, что болотник кричит во всю мощь своей глотки, я едва слышу его слова. — Вот ты и попался! Вставай, лорд Визильтель тебя зажда...

Ярчайшая вспышка озаряет пристань, а мгновением спустя голова болотника отделяется от тела и улетает куда-то за пределы моего поля зрения. Его соседа невидимая сила сбивает с ног и придавливает к доскам. Я инстинктивно оборачиваюсь влево... В воцарившейся на мгновение тишине я отчетливо вижу, как по опустевшей улице к нам, раскинув руки, шагает Ливе Манроуз, в длинной черной одежде и черной шляпе с вороньим пером. Его руки чуть подсвечиваются, а воздух перед инквизитором дрожит и колеблется.

«Он — метафизик», — вспоминаю я, хотя и знаю, стоит ли этому радоваться или же наоборот.

Болотники бросаются в рассыпную. Несколько болтов летят в сторону инквизитора, но небрежным жестом руки тот отводит их в сторону. Потом щелкает пальцами, и несколько болотников, стоящих на границе пристани и примыкающей к ней улочки, дружно падают наземь.

— Хватаем пленника и уходим! — раздается невдалеке от меня чей-то приказ.

На подкашивающихся ногах я поднимаюсь и делаю глубокий вздох. Нужно решаться. Я вижу три варианта действий: сдаться на милость болотников и надеяться, что с ними удастся договориться, броситься в воду и попробовать уплыть куда угодно, лишь бы подальше отсюда, либо же... Либо взглянуть в лицо опасности и пойти ей навстречу.

Я подцепляю носком ботинка выроненную одним из убитых стражников алебарду и подбрасываю ее в воздух. Перехватываю обеими руками за середину древка и выкручиваю, принимая боевую стойку. Трое болотников, несущихся на меня с клинками, замирают в нерешительности. Похоже, они не были готовы к тому, что я решусь биться против них.

— Вам нужен я?! — Я кричу, надеясь, что крик придаст мне сил и уверенности. — Так подойдите и возьмите!

Переглянувшись, они синхронно бросаются вперед. Я делаю быстрый шаг в сторону и наношу рубящий выпад от плеча. С Кайяданом мы не тренировались на алебардах, но успели немного попрактиковаться во владении бамбуковыми палками и тренировочными топорами, так что оружие мне почти что знакомо. Топоровидное лезвие уверенно лупит по клинку ближайшего болотника, после чего я останавливаю оружие и делаю прямой тычок. Заостренное навершие древка входит в плечо противнику и столь же резко выскальзывает обратно. Я вновь начинаю маневрировать по пристани, чтобы не дать подобраться к себе со спины. Большая часть болотников сосредоточилась на Манроузе, так что в моем распоряжении целый плацдарм.

Мне удается подманить противников к нагромождению из ящиков, а затем мощным ударом с ноги повалить большую часть конструкции в сторону одного из них. Тут же я перескакиваю ко второму и, используя преимущество в длине оружия, перехожу в атаку. Почти что сразу мне удается выискать брешь в его защите. После двух тычков в сторону его плеча я резко припадаю на правую ногу и рублю его по левой ноге, чуть ниже колена. Отпрыгиваю назад, чтобы подставить древко под выпад клинка, разворачиваю алебарду и наношу удар в грудь болотника затупленной стороной древка.

— Назад! — кричит предводитель болотников, затесавшийся среди силуэтов на уличной части порта. Только сейчас до меня доходит, что это женский голос. — Уходим, быстро!

Раненые мною болотники осыпают меня взглядами кипящей ненависти, но все же отступают в сторону улицы. Я принимаю решение не бросаться за ними вдогонку, а перевести дыхание и понаблюдать за тем, как Ливе Манроуз осыпает вставших у него на пути болотников снопами убийственных искр.

Все заканчивается так же внезапно, как началось. Болотники, потеряв с десяток бойцов, убегают в полумрак примыкающих к порту улочек. Трое лежащих на пристани стражников подают признаки жизни и даже пытаются подняться на ноги, когда хмурый Ливе поднимается к нам. Его взгляд, устремленный на меня, полон любопытства и... настороженности? Возможно, инквизитор ждет, что я брошусь на него с алебардой наперевес? Или что брошу оружие в брошусь в воду?

На пару секунд я обдумываю обе эти возможности, стараясь рассуждать логически. Против инквизитора шансов у меня нет — просто потому, что тот метафизик. Я уже дважды видел метафизическую мощь в действии, и понимаю, что не способен ей противостоять. По крайней мере, пока что. А вот попытаться спастись, бросившись в озеро... Соблазн велик, но и этот вариант мне не сильно нравится. Почему-то я уверен, что Ливе Манроуз только и ждет моей попытки к бегству. Наверняка на такой случай он тоже наделен полномочиями применять свои метафизические навыки. Я вижу это по его глазам: Ливе ждет, когда я совершу ошибку.

— С возвращением, господин инквизитор, — наконец говорю я чуть дрогнувшим голосом: понимание того, что из-за меня погибли десятки людей, меня совсем не радует. — Жаль, что вы отлучились. Я всегда знал, что вся эта бумажная волокита не приводит ни к чему хорошему.

Инквизитор останавливается напротив меня, не обращая внимания на стоны раненых стражников.

— Почему ты не ушел с ними? — спрашивает он меня, скрестив руки на груди. — Почему остался?

Ненадолго задумавшись, я решаю ответить абсолютно искренне:

— Не знаю. Наверное, потому, что они мне не друзья.

— Но ведь это твои близкие, твой клан.

— Нет. Кто-то другой, возможно, и жил когда-то с ними... но не я.

Ливе пристально разглядывает меня какое-то время, затем чуть склоняет голову к плечу.

— Ты меня удивляешь, мистер Грэй. Мне даже... будет немного жаль, когда тебе вынесут смертный приговор. — Выдержав паузу, Манроуз указывает на алебарду, на которую я опираюсь. — А теперь будь добр, положи оружие и помоги мне с этими идиотами, что называли себя стражниками.

Мне остается лишь кивнуть и подчиниться. Где-то внутри меня кипит негодование — почему, ну почему я не попытался сбежать? На что я надеюсь теперь?

Честно говоря, у меня нет ответов на эти вопросы.

Я просто сделал так, как посчитал правильным. Скорее всего, я буду жалеть об этом до конца своих дней...

Впрочем, кто знает?