Метафизик 1

Глава 21

Бессонными ночами, проведенными в инквизиторском подземелье, я часто размышлял о том, каким будет мой путь на эшафот.

Почему-то я был уверен, что от здания суда меня будет сопровождать толпа горожан, вопящих и швыряющихся в меня огрызками овощей и яйцами — разумеется, тухлыми, как иначе-то. Как выяснилось, фантазия немного подвела меня: на пути к Площади Первого Императора я оказался предоставлен самому себе... Ну, и нескольким конвоирам, разумеется.

Возможно, все дело в том, что меня приговорили не к отсечению головы, а к банальной порке, а связи с чем интерес ко мне со стороны местных жителей поугас. Было бы неплохо, если оно так и продолжится — уж как-нибудь обойдусь без всеобщего внимания.

Пока мы бредем по столичным улочкам, я во всю ширь своих глаз изумляюсь всему, что вижу. Чем выше мы поднимаемся, тем сильнее преображается Тальданор. Дома, подобные тем, что я видел в Гусиной Гавани, уступают свои места массивным строениям по десять, а то и все двадцать этажей в каждом. Большинство этих монолитных высоток цвета темного гранита не только увенчаны плоскими крышками, но и соединены между собой лабиринтами подвесных мостиков на верхних этажах. Люди, шагающие по этим мостам, с моего ракурса кажутся крохотными фигурами, непонятно что забывшими на такой высоте.

Впрочем, удивляют меня не только дома. По дорогам — широким, без единой выбоины — колесят конные экипажи, а в воздухе, в пространстве между дорогами и верхними мостами, я вижу людей. Они рассекают воздушное пространство, стоя ногами на каких-то причудливых приспособлениях треугольной формы, что движутся в вышине, оставляя за собой блекло-зеленоватый след. Поначалу все это кажется мне немного странным: как в одном месте могут сочетаться приспособления для полета и прилюдное бичевание? Но потом я понимаю: стремление к прогрессу никоим образом не влияет на пристрастие народа к хлебу и зрелищам.

Особенно к зрелищам, на которых ты видишь, как страдает кто-то другой, а не ты сам.

Одним словом, вот он, восхищающий и пугающий центр здешней цивилизации.

Наконец, мы поднимаемся на площадь, расположенную практически на самой вершине холма, неподалеку от важнейших зданий города — Небесной Военной Академии, Небесного Университета Метафизических Наук и Небесной Цитадели, где, насколько я помню из рассказов Конфуция, заседает Высший Совет Альянса Доминионов.

Увы, мои надежды на то, что все произойдет в узком семейном кругу, не оправдываются: зрительские трибуны полны народу. Меня освистывают и оскорбляют на все возможные лады — все почти как в том сне, что привиделся мне в подземельях инквизиции. Я пропускаю все подначки мимо ушей и, двигаясь между конвоиров, продвигаюсь к Позорному Столбу. В какой-то момент я вижу свою группу поддержки. Конфуций, Фан Лин, Лиара, Элейн и даже леди Кьяльми и Кайядан — все шестеро скучковались в сторонке от зрительских трибун. Они улыбаются мне и вскидывают кулаки в знак поддержки — я отвечаю им всем коротким кивком. Кажется, Элейн вот-вот готова зарыдать. Бедняга. Интересно, может, ей попросту забыли рассказать, что меня не будут сейчас убивать, а просто выпорют как следует?

Я почти успокаиваюсь, когда краем глаза примечаю еще парочку знакомых лиц в толпе: лица лорда Визильтеля и Арминэль, старшей сестры того бедолаги, чье тело мне досталось. Я все еще не понимаю, каким образом Илиас удалось выйти на них и уговорить сотрудничать. Хотя, если так подумать... Это ведь логично, что болотники не хотели моей смерти здесь — они ведь мечтают самостоятельно со мной поквитаться. Значит, они будут выжидать подходящего случая, чтобы... вновь попытаться меня похитить?

Уже в который раз за день меня пробивает дрожь. Я с опасением верчу головой по сторонам — вдруг в примыкающих к площади переулках уже притаились парни в плащах и капюшонах, готовые устроить резню в центре столицы? Однако я быстро успокаиваюсь. Как я понял, Визильтель все-таки не совсем кретин, и вряд ли рискнет так подставляться, особенно когда неподалеку есть метафизики.

— Лорд Грэй Кайри! — объявляет на всю площадь глашатай, стоящий рядом с мускулистым мужчиной в красно-черных свободных одеждах. — Приговорен к тридцатью ударами бичом за нарушение двадцать четвертого закона Кодекса Альянса!

Поднимаясь на возвышение перед столбом, я заставляю себя держать на лице улыбку. Я не просто агнец, идущий на заклание. Я тот, кто вернулся из Тени. Я тот, кто отказался от побега ради шанса изменить этот мир.

Я — лорд Грэй Кайри.

Никто не должен видеть мою слабость. Я пройду через боль, пройду через страдание, пройду через страх, поскольку страх — это лишь маленькая смерть... а мне уже довелось не просто смотреть смерти в глаза, но двигаться с ней рука об руку. Я выдержу это испытание, и плевать на то, что бич, который достает палач из специального футляра, в длину метра полтора, а толщиной почти что с кулак взрослого мужчины. И что конец веревки утяжелен металлическими вкраплениями... Это все мелочи.

По крайней мере, я заставляю себя в это все поверить.

Меня подводят к Позорному Столбу, заставляют снять с себя рубашку и вытянуть руки, после чего связывают их в запястьях за Столбом. Потом палач фиксирует мне ноги специальными ремнями и предлагает мне кляп. Здесь я впадаю в замешательство. С одной стороны, у меня есть гордость, что не позволяет мне согласиться на столь щедрое предложение, с другой... без кляпа я запросто могу случайно откусить себе половину языка. Жаль, что сейчас рядом нет Илиас, что решила бы все за меня. А что? Адвокат — это удобно, особенно когда адвокат знает, что делает. Однако Илиас здесь нет, так что, наконец, я все же решаюсь гордо взмотнуть головой.

Терпеть так терпеть.

Экзекутор с удивлением пожимает плечами, но на кляпе больше не настаивает и прячет его в карман. Я немного поеживаюсь от холода, несмотря на то, что заканчивающийся сейчас месяц межсезонья вот-вот сменится первым месяцем лета. Пока палач под бурное ликование толпы готовится к первому удару, я задумываюсь над тем, кому пришло в голову начинать учебный год летом. Хотя... возможно, это только мне здешние порядки кажутся несколько несуразным — начало учебы летом, тринадцать месяцев в году, запрет на математику для детей и подростков, презрительное отношение к жителям отдельной области?..

— Лупи его! — слышу я пробивающийся сквозь шум толпы крик.

Одновременно с этим на мою спину как будто обрушивается молот Тора.

Я понимал, что будет больно, но даже предположить не мог, что удар бичом — это настолько больно. Тысячи, если не десятки тысяч очагов огненной боли вспыхивают разом по всей спине. В открывшиеся раны как будто втирается соль и вливается лимонный сок, многократно усиливая жжение. Мне удается сдержать крик, но лишь ценой невероятнейших усилий. Тело дергается от удара, ноги пытаются согнуться. Сомкнувшиеся зубы, уподобившиеся мельничным жерновам, лишь чудом проходят мимо языка. Глаза закрываются сами собой так плотно, что, кажется, еще немного — и веки раздавят глазные яблоки.

— Давай, херачь его как следует! — вновь доносится моих ушей чей-то крик.

Как ни странно, именно этот издевательский комментарий заставляет меня открыть глаза и найти впереди, в толпе, его обладателя. Это мне удается без труда — трое щеголей лет семнадцати-восемнадцати в богатых одеждах стоят чуть в сторонке от остальных и лыбятся в мою сторону. Ждут от меня слез и криков о пощаде? Ага, десять раз. Стараясь не обращать внимание на острейшую боль в спине, я сжимаю в кулак правую ладонь, а затем, насколько это позволяют веревки, высвобождаю из них средний палец и, подмигнув этим троим, разворачиваю его в их сторону. Ухмылки на лицах парней стремительно сменяются гримасами недовольства. Я даже чувствую, как мне становится легче...

И тогда в спину прилетает второй удар.

Напрасно я думал, что дальше будет проще — ничего подобного. На мгновение мне кажется, что этим ударом палач перерубил мне позвоночник. Боль, разбегающаяся от спины по всему телу, предательски туманит мне разум и заставляет конечности дергаться.

«Держись. Держись!»

Я пытаюсь абстрагироваться от происходящего, решая в уме примеры. Точнее, пытаясь их решить... Цифры и тем более числа упорно не желают ни складываться, ни перемножаться. Толпа продолжает неистовствовать. Все почти как в том дурацком сне, что я видел в камере незадолго до прихода Илиас — не хватает лишь барабана и черного ящика.

Бич в руке палача продолжает с небольшими паузами подниматься и опускаться. Моя спина постепенно превращается в кровавое месиво — я чувствую, как струйки крови разбегаются по коже и заливают штаны. Кажется, в какой-то момент я невольно начинаю постанывать; надеюсь, что не сильно громко. Боль переходит все разумные и неразумные границы. В районе десятого удара я уже не могу складывать даже двухзначные числа — просто не могу на этом сосредоточиться. И все же я заставляю себя пытаться, раз за разом, лишь бы поменьше думать о том, на что сейчас похожа моя спина и переживу ли я вообще эту экзекуцию.

Где-то в районе двадцатого удара, когда мне наконец-таки удается сложить тридцать восемь и девяносто шесть, я заставляю себя приоткрыть глаза и выцепить взглядом свою группу поддержки. Я вижу, как Кьяльми прижимает к своей груди всхлипывающих Лиару и Элейн, в то время как Конфуций, Фан Лин и Кайядан неподвижно стоят с высоко поднятыми кулаками. Фан Лин коротко кивает мне, когда я пересекаюсь с ним взглядом, и это придает мне сил.

«Еще немного... Еще... Сто девятнадцать... умножим на восемь...»

Порой мне начинает казаться, что тело постепенно привыкает к боли — но затем на спину прилетает очередной удар, и мне хочется вывернуться наизнанку и заорать так громко, как я никогда не орал ни в этой жизни, ни в предыдущей. Что-то течет по моему лицу — может, пот, а может и слезы, черт его знает. Теперь я понимаю, почему мои руки и ноги зафиксировали перед началом экзекуции — конечности теперь живут как будто сами по себе.

«Не отвлекайся. Два. Семь переносим. Восемь и семь... Пять... Один переносим... Девятьсот пятьдесят два?..»

У меня возникает стойкое ощущение, что наказание длится уже больше часа, а количество ударов по спине давно превысило положенные тридцать штук. Разум постепенно теряет связь с происходящим и погружается в какой-то свой мир, тихий и спокойный. Мир, чем-то похожий на ту вязкую темноту, из которой я однажды сумел, вопреки всему, выбраться наружу... Меня как будто затягивает в такую тьму. И, в принципе, я не имею ничего против. Тут хорошо. Тут нет места тревоге и боли. Хочется отбросить все чувства, связывающие меня с мирской реальностью, и закутаться в эту темноту, как в теплое одеяло. Хочется остаться здесь, где ничего тебя не беспокоит, где никакие проблемы не имеют значения...

— Не смей! — внезапно режет мое ухо женский голос извне. — Не смей умирать, Грэй, слышишь!

Кто это кричит? И зачем? Ну что за люди, не могут дать человеку насладиться заслуженным спокойствием. Мне хочется попросить эту вопящую дамочку говорить потише, но язык уже не подчиняется мне. Ну и ладно...

— Ты же обещал мне, Грэй! Ты обещал мне, помнишь?!

Обещал? Кому и что я обещал? Что за глупости. Просто оставьте меня в покое... Хотя бы ненадолго...

— Ты говорил, что сделаешь все, чтобы изменить порядки этого мира! Что искоренишь несправедливости по отношению к таким, как я! Ты ведь дал обещание, Грэй! Так не смей же его нарушать!

Какая надоедливая дамочка... Стоп, я же помню эти слова... И, кажется, знаю этот голос. Это Элейн. Точно. Мы обсуждали с ней что-то подобное... Да-да, в лесу у крепости, перед сеансом одновременной игры... Я действительно что-то обещал ей... Черт, неужели это сейчас так важно, что она не может оставить меня в покое?..

Это начинает злить меня. Мои чувства, практически погасшие, вновь обостряются. Возвращается боль, а вместе с ней и понимание того, что происходит... Я будто бы попадаю на распутье. Я знаю, что все еще могу вернуть свое сознание туда, в мир вязкой тьмы, где тихо и уютно. Мне очень, очень хочется именно так и поступить, сбежать от всего, что творится здесь, в реальности... Но что там говорила Элейн? Я дал ей обещание... Значит, я не могу сейчас сбежать от проблем. Я должен вернуться, как бы мне не хотелось поступить иначе... Должен встретить очередную волну боли лицом к лицу.

Да.

Я рвусь обратно, пробуждая сознание чередой чисел и арифметических действий. Я стискиваю зубы, мотаю головой и концентрируюсь на том, чтобы вновь не уйти легкой дорогой в мир без боли. Судя по всему, мне это удается — по крайней мере, я чувствую, как по спине с хлестким звуком прилетает очередной удар, и веревки с металлическими наконечниками вонзаются в мою разодранную спину. А затем позади меня раздается голос:

— Наказание завершено. С этого момента лорд Грэй чист перед законами Альянса.

Я бы обрадовался, вот только сил на это уже не остается. Сил вообще ни на что не остается. Я вишу на столбе искореженной тряпичной куклой, слыша, как вокруг меня происходит какое-то движение, как гудит начинающая расходиться толпа, как чей-то мужской голос что-то спрашивает насчет меня...

Потом мне на спину брызжут какой-то жидкостью — на секунду боль обостряется, но затем понемногу начинает уменьшаться. Парой мгновений спустя к спине прикладывают что-то мягкое и холодное.

— Ты как, Грэй? — слышу я в непосредственной близости голос Фан Лина.

— Не приставай к нему, Фан, — раздается в ответ хрипловатый голос Конфуция. — У него осталось слишком мало сил, чтобы тратить их, отвечая на твой идиотский вопрос. Разберись-ка лучше с веревками. А ты, Грэй, даже не смей думать о том, чтобы еще раз попытаться отключиться. Назад дороги уже не будет.

Назад дороги не будет... Я повторяю эту фразу про себя несколько раз, и наконец до меня доходит ее смысл. Получается, несколько минут назад я... был на грани того, чтобы смириться со смертью? Эта мысль пробирает меня до костей леденящими иглами, и я принуждаю себя оставаться в сознании. Даже когда мои конечности освобождают, даже когда меня бережно кладут на носилки и куда-то несут, я забиваю свою голову очередными примерами и заставляю себя возиться с цифрами и арифметическими действиями.

В конце концов, я ведь действительно дал Элейн обещание. И я не из тех, кто так легко может отказаться от собственных слов.

Меня тащат на носилках сквозь гул столичных улиц, куда-то вниз по склону холма. Время от времени меня теребят за плечо, приговаривая, чтобы я не засыпал, а еще лучше, чтобы открыл глаза. С трудом приоткрывая глаза и разлепляя губы, я каждый раз шепчу, что все в порядке, что я даже не думал о том, чтобы заснуть... Наверное, мне не особо верят, ну и ладно.

— Когда инквизитор тебя забрал, — в какой-то момент принимается вещать Фан Лин — видимо, полагая, что его монолог поможет мне не терять сознание, — мы сразу же стали обсуждать, как тебя вытащить. Проблема была в том, что, применив силу, мы бы настроили против нашего клана не только инквизицию, но и Высший Совет. Так что нам ничего не осталось, кроме как собрать небольшой отряд и отправиться следом — тем более, что мне в любом случае пора было собираться в дорогу. Потом мы добрались до Гусиной Гавани и, обнаружив следы погрома, испугались, что опоздали... Однако быстро поняли, что болотники потерпели поражение. Ну, а по прибытию сюда с нами связалась эта твоя Илиас, так что мы сделали все возможное, чтобы... Так, нам же сюда, да?

Я чувствую, что мои носилки начинают поднимать вверх по лестнице, а затем и вовсе просовывают их сквозь дверной проем. Сквозь полуоткрытые глаза я вижу, что мы зашли в какой-то дом, неплохо обставленный, с несколькими комнатами. Мы проходим в одну из спален, и меня наконец-то снимают с носилок и перекладывают на кровать, животом вниз. Я кряхчу и постанываю — боль все еще пульсирует в спине, пусть уже и не так ярко, как прежде. Лиара, с мокрыми глазами, кладет мне под подбородок подушку и робко улыбается. Кьяльми и Элейн носятся с какими-то чайниками, мазями, тряпками и иглами. Кайядан, Конфуций и Фан Лин о чем-то перешептываются у ближайшего окна.

— Спасибо, — выдавливаю я из себя дрожащим голосом. — Вам всем... Огромное...

— Так, давай-ка бросай эту чепуху, — строго заявляет мне Конфуций, постукивая посохом по ковру. — Тем более, что это из-за моего недосмотра ты угодил в поле зрения инквизиции. Гребаный Ливе Манроуз! — Лицо Конфуция искажается гневом. — Ничего, я еще поквитаюсь с ним...

— Отец, перестань. — Леди Кьяльми проталкивается боком в дверной проем и ставит на тумбочку рядом с кроватью чашку с каким-то горячим травяным напитком. — Лорду Грэю сейчас нужен покой, и только покой. Так что давайте оставим все эти ваши беседы на потом.

— Я... в порядке, — вру я, и, кажется, дрожащий голос меня слегка выдает. — Немного отдохну и смогу возобновить... подготовку к вступительным экзаменам в Университет...

На этих словах все присутствующие как-то странно переглядываются. Мне это не нравится, так что я решаюсь спросить:

— Что-то не так с моим поступлением?

— Видишь ли, Грэй, — Конфуций становится у изголовья кровати, — боюсь, тебе придется подождать еще год с поступлением...

— Что-о? — Я пытаюсь приподняться, но Кайядан, отойдя от окна, проворно укладывает меня обратно в перину. — Но почему?

— Потому что сегодня последний день работы приемной комиссии. Но не переживай, — непривычно мягко продолжает Конфуций, — за этот год ты как раз поднатаскаешься в...

— Я не могу ждать целый год! — В спине что-то обжигающе стреляет, так что мне приходится на несколько секунд стиснуть зубы и сжать кулаки. — Я ведь обещал...

Я осторожно поворачиваю голову влево и вижу глядящую на меня Элейн. Ее руки сложены на груди, поверх ярко-синего сарафана, а глаза поблескивают в уголках.

— Не знаю, кому и что ты там обещал, — я замечаю, как Конфуций бросает раздраженный взгляд в сторону Элейн, — но, боюсь, выбора у тебя нет...

— Вы сказали, что сегодня комиссия еще работает. Значит, пойду сегодня.

— В таком состоянии? С ума сошел? Тебе срочно нужно наложить швы!

— Хорошо. Накладывайте.

— Что «хорошо»? Ты не дойдешь даже до ближайшего перекрестка!

— Значит, доползу! — Я решительно мотаю головой, хотя здравый смысл подсказывает мне, что правда на стороне лорда Минэтоко. — Я должен... обязан... хотя бы попытаться.

Кто-то из присутствующих с шумом выдыхает — должно быть, Кайядан.

— А ведь я предупреждал вас, — басисто произносит Кайядан, — что он будет настаивать. Ну, и что теперь будем делать?

В сгустившейся тишине наконец звучит уставший голос Конфуция:

— Видимо, все возможное, чтобы наш пылкий лорд не помер по дороге в приемное отделение Небесного Университета Метафизических Наук.