Многоножка

12. Всё не так уж плохо?

Бабушка попадала в больницу несколько лет назад, с операцией на глаз. Что могло случиться теперь — и настолько неожиданно, что к ней приехала мама?

— Что с ней? — выдавила из себя вопрос Тамара. Одновременно с этим ей захотелось задать ещё много вопросов, но первым возник именно этот.

— Тамар, давай не сейчас. Я не знаю точно, что с ней, — мама говорила, кажется, на ходу. — Она мне позвонила, сказала, что ей плохо, что скорую вызвала. Попросила прийти, потому что сама дверь открыть не могла бы. Я врачей встретила…

— И как она?

— Без сознания. Её увезли на скорой.

Тамара не знала, что ещё сказать или спросить. Сердце её сжалось в тиски.

— Мам… Всё же будет хорошо?

— Я не знаю, Тамара. Давай позже. Иди домой. Там Егор поесть приготовит. Как ты выступила?..

— Хорошо, — соврала Тамара. — Ладно, до вечера. Держи нас в курсе. Всё будет хорошо.

Мама шмыгнула носом так, будто бы все её четыре десятка лет какой-то незримый гигант смахнул взмахом необъятной ладони, и ветер оставил лишь крохотную десятилетнюю девочку, оставшуюся в одиночества. И эта девочка молча повесила трубку.

Когда Тамара осталась одна, она и сама себя так почувствовала. Сердце её будто бы сжала огромная невидимая рука. Бабушка в любой момент её жизни казалась Тамаре существом чуть ли не всесильным, наделённым властью не только над её мамой, но и много над кем ещё; Ефросинья Семёновна любую жизненную проблему встречала жизнерадостным тараном, и других всегда наставляла, чтобы поступали так же. И теперь, когда жизнь так неожиданно обнаружила свои рычаги давления на неё, Тамаре стало всерьёз не по себе. Наверняка мама чувствовала себя так же.

Домой она вернулась, когда на улице начался снегопад. Шапка и ботинки её были все в снегу, ноги ныли и просили отдыха от ботинок и штанов, его же просила и спина, успевшая устать от жёсткой спинки автобуса. В квартире пахло гречкой. Сразу стало понятно: на кухне хозяйничал Егор.

Тамара поморщилась.

Гречка была любимым блюдом Егора. Он готовил её в любом случае, когда его подпускали к плите, что, к сожалению, не сказывалось на её качестве: гречка у него получалась сухой и бессолой. Родители ели без вопросов, а вот Тамара обычно объявляла молчаливый бойкот и голодала.

— Ты разве не в театре? — удивился Егор, увидев её на кухне. — А я думал поехать встретить тебя. Что так рано?

Отвечать ему не хотелось. Сморщив лицо, Тамара выпила воды из фильтра (Чаёвникер деловито кипятил воду, и Егор на месте шеф-повара его не волновал совершенно), взглянула на брата и отправилась восвояси.

Не став включать свет, она спиной закрыла за собой дверь, прислонилась к ней затылком и закрыла глаза.

Не таким она представляла себе день их первого выступления в «Стаккато». Столь же внезапная, сколь и загадочная и беспричинная пакость Ромки, бабушка в больнице…

«А можно мне было просто выступить? — спросила Тамара, сквозь веки глядя в потолок. — Неужели просто так было нельзя? Неужели обязательно нужно было всё на меня сваливать?»

Она неуклюже стянула с ног колготки, скомкала их и бросила на стул. Коснулась голыми ступнями пола, а потом прохладного и колючего ковра. Села на кровать, потревожив спящего Мяту, дотянулась до телефона в сумке и открыла соцсеть.

Ей пришло два сообщения. Первое — в «Стаккатовцах»; ребята спрашивали, куда она делась. А второе — от кого-то, назвавшегося «Ashley Chester».

Отправлено было несколько минут назад. Зайдя в профиль, Тамара без особого удивления нашла там фотографии Дурьи.

«Отстань от меня пожалуйста, — устало напечатала ей Тамара. — Я никого не обманываю. У тебя у самой могут быть проблемы, если станешь кидаться на людей…»

Дурья, прочтя сообщение, ничего не ответила. Тамара написала в беседу клуба:

За всех написал Серёжа:

«Всё настолько плохо?» — спросила Тамара.

Ей больше никто не ответил, от чего ей стало совсем уж тоскливо. Раздевшись, Тамара ленивой гусеницей замоталась в плед, решив спрятаться от всего, что неожиданно на неё рухнуло.

Не получалось.

В ноющих ногах повертелся и улёгся тёплый и тяжёлый Мята. Ныть они не прекратили, но стало тепло.

— Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… — негромко промурлыкала Тамара, закрывая глаза и засыпая. Перед тем, как окончательно окунуться в сон, она открыла диалог с Ромкой и напечатала:

Знала, что не ответит, и даже, наверное, не прочитает. Отбросила телефон и с концами уснула.

…Ей снился футбольный матч. Один из тех, что раньше каждое лето проходили в том или ином дворе — ровно до того момента, когда компьютеры для детей стали интереснее футбола. Тамара ещё застала такие.

Она неслась по полю, стараясь догнать мяч, который катился будто бы сам. Неожиданно он остановился и стал как вкопанный. Тамара хотела уже его пнуть — но вместо податливого снаряда её нога наткнулась на многовековой булыжник. Стало больно. Тамара полетела вперёд, полетела вперёд, в зелёную траву, но не успела коснуться её, как оказалась на сцене, в неуклюжем платье. Множество глаз выжидающе смотрели на неё из темноты зала, а Тамара чувствовала, что не может сказать ни слова, потому что под рукой не было Стикера (во сне эти вещи были ещё как связаны). Она открыла рот, почему-то закашлялась — а зал взорвался хохотом. Съёжившись калачиком на полу сцены, Тамара закрыла глаза… чтобы обнаружить себя в точно таком же положении на кровати в своей комнате.

Телефон показывал четыре утра и два непрочитанных сообщения.

Первое — от Ромки:

Второе — от Агаты.

Тамара потёрла глаза, раздумывая, кому ответить первому. Потом решила, что раздумывать вообще не стоило, и написала Агате:

Агата была в Сети в полночь, так что было мало шансов, что она тут же ответит. Пролистав несколько фотографий с кроликами и кошками, Тамара всё-таки решила ответить и Ромке тоже:

Полежав немного, она решила переодеться в свою жёлто-банановую пижаму. В ней Тамара чувствовала себя гораздо уютнее, чем в чём-то ещё, но в прошедший вечер облачаться в неё сил не было совершенно.

Надев мягкие штаны и застегнув пуговицы до самого ворота, Тамара почувствовала, как внутренний покой разливается по всем её конечностям вплоть до головёшки Стикера. Пошевелила пальцами ног, крайне недовольных прохладой половиц, встала и отправилась на кухню — в горле пересохло.

На кухне сидел, уткнувшись в телефон, Егор. У него на коленях, урча, устроился Мята. Егор его периодически поглаживал, что коту несомненно нравилось. Немного странно получалось, что больше всего в семье Суржиковых он любил именно Тамару с Егором, которые друг с другом не ладили.

Стараясь не смотреть лишний раз на брата и не замечать его, Тамара подошла к чайнику, налив воды в свою кружку.

Когда та опустела, Егор неожиданно поднял голову, посмотрел на сестру и тихо спросил:

— Ты как, мышка? Всё хорошо?

Тамара внутренне вздрогнула. Сердито нахмурила брови, посмотрела на брата.

— Что на тебя нашло?

— На меня? — не понял Егор. — В смысле?

— Не зови меня так.

— А что такого…

— Ничего.

Развернувшись, Тамара сердито упёрлась на Стикер (она умела очень сердито на него упираться) и, не сказав более ни слова, покинула кухню.

Егор надавил на больное место: «мышкой» он звал её в детстве, когда сам ходил в четвёртый класс. Тогда они часто играли вместе, невзирая на разницу в возрасте. Тамара редко вспоминала, но всё же помнила, что тогдашний Егор Суржиков вёл себя так, словно он… словно он действительно любил свою младшую сестру.

Вернувшись в комнату, Тамара забралась под одеяло и съёжилась. Неожиданное обращение к ней Егора почему-то взволновало и смутило её.

Мог ли он действительно быть не таким плохим, каким она его считала?

Сообщение Дурьи посеяло смуту в душе Тамары: ей не хотелось, чтобы в школе — после стольких спокойных и безобидных лет! — кто-то точил на неё зуб, задирал и говорил пакости. От многих знакомых Тамара наслушалась про ужасы, творящиеся в некоторых школах, и была рада, что с ней ничего подобного не происходило… Именно поэтому в понедельник она шла в школу в некотором напряжении.

Про бабушку она за выходные не узнала ничего нового. Папа вёл себя как обычно, а вот мама заметно загрустила, хоть и старалась не подавать виду. По её словам ничего невозможно было понять, от чего Тамаре становилось ещё тяжелее. Сколько она ни упрашивала рассказать — мама лишь качала головой и отвечала, что «нужно верить в лучшее», или уходила от ответа.

Ветродвинск к декабрю запорошило снегом. Под деревьями и всюду, куда падал глаз, образовались сугробы, машины тонули в пробках, перемигиваясь красными огоньками, а Тамара проклинала всё что можно, и что нельзя: в снежную пору ходьба со Стикером оборачивалась сущим мучением.

В коридоре школы она совершенно неожиданно встретила Агату.

— Эй! — Тамара хлопнула её по плечу. — Пропавшая девица!

— Я не пропавшая, я пропащая, — спокойно поправила Агата, оборачиваясь, и Тамара поняла, что с ней всё в относительном порядке. — Привет, Тамар.

— Ты ничего рассказать не хочешь? А то всё обещаешься, обещаешься…

Совершенно неожиданно Агата густо покраснела (даже в скверно освещённом школьном коридоре было видно, как зарделись красным её щёки), отвела глаза и как-то вся сконфузилась.

— Это секрет, — сказала она тихо. Тамара лишь удивлённо подняла брови.

— Секрет? Ты ведь школу прогуливаешь и в «Стаккато» не появляешься… А если бы ты роль играла?.. И ты выступление наше пропустила…

— Ну и как выступили?

— Ну… Ребята сказали, что не очень.

— Вот как.

— Ну расскажи уже, что у тебя случилось!

Агата засопела, потупив глаза. Симптомы, понятные даже Тамаре, были налицо — но она хотела убедиться в своих домыслах, или разобраться в причине «болезни».

— Это… довольно сложно, — еле слышно, хоть и не шёпотом, сказала Агата, опуская глаза.

Оглядевшись по сторонам, Тамара отвела подругу к закутку никогда не работающего медкабинета. Там они сели на скамью: Тамара принялась переодевать сменку, а Агата переодеваться, кажется, не спешила.

— Ты снова не пойдёшь на уроки?

— У меня больничный на пару дней. Так что да.

— Ну так… Что происходит? — Тамара доверительно понизила голос, хоть вокруг никого и не было: сюда мало кто ходил.

— Ты обещаешь никому не рассказывать? — спокойно спросила Агата, не глядя на неё.

— Конечно, — пообещала Тамара серьёзно, — я могила. Честное тамарческое. Да и кому мне рассказывать.

— В «Стаккато», там. Или в классе.

— Поняла, никому и ничего.

Даже несмотря на это, Агата всё равно не спешила: она сплетала и расплетала пальцы, утопающие в длинных рукавах куртки и свитера под ней. Кажется, рассказать о причине своих пропаж ей было действительно непросто.

— У меня… — начала она, но затем замолкла. — Я… В общем…

Тамара не торопила её: до звонка оставалось время.

— Я… кажется, влюбилась.

«Страйк! Точное попадание! Десять из десяти!» — мигом пронеслось в голове Тамары.

— В кого? — машинально спросила она.

Ответ её ошеломил:

— В девушку.

Тамара изумлённо повернула голову.

Агата смотрела не на неё, а куда-то вниз и вперёд. Пальцы её то сплетались, то расплетались, рот с носом были упрятаны в шарфы и воротники, так что непонятно было, что у неё сейчас на лице.

— Мы с ней с детского сада знакомы, — говорила она. — И в последнее время как-то… заобщались. Она приехала в этот город недавно. Мы решили встретиться, ну… просто так, без причины. В кино сходить или вроде того. И в общем, я…

— Влюбилась, — завершила за неё предложение Тамара.

Агата поклевала головой в знак согласия.

— Она такая красивая. И добрая. И… не знаю. Она не выходит у меня из головы. Целыми днями думаю о ней.

— А ты ей говори…

— Сказала.

— И что?

— Ммххм.

— Давай немножко внятнее, ладно?

— Она… сказала, что я ей тоже…

— И вы теперь…

— Не знаю.

Тамара не была уверена, что хочет знать ответ на следующий свой вопрос, но всё же задала его:

— А у вас с ней что-нибудь…

— У нас был секс, — совершенно спокойно и внезапно сказала Агата.

Несколько секунд они молчали. А затем ещё несколько секунд. Так прошла почти минута. Мимо них прошагали две первоклассницы с огромными портфелями, и поднялись по лестнице. Агата и Тамара смотрели в разные точки на полу.

Тамару не растили в тепличных условиях (а если бы и попытались — не получилось бы), поэтому она прекрасно знала, что существуют люди, которым нравятся люди их же пола, и что люди эти по какой-то причине презираются, а наименования их используются среди других людей как оскорбления. Сама она, хоть и никогда не встречала таких людей, была не согласна со слепой ненавистью в их сторону, как и в целом с любой ненавистью. И до поры до времени Тамаре казалось, что всё это — с другой планеты, не с Земли, и её едва ли коснётся.

Но коснулось.

Агата несколько раз порывалась что-то сказать, но замолкала, еле слышно вздыхая, как довольно милая помесь хомячка и медведя. По какой-то причине теперь Тамаре казалось, что они с ней совершенно разные из-за того, что Агата уже занималась с кем-то (с девушкой!!!) сексом. И что она из какого-то другого мира, в котором Тамара когда-нибудь точно окажется, но пока что ей до него далеко.

— Вот почему ты…

— Что?

— Пропала.

— Да.

— Думаю, про родителей спрашивать бесполезно?

— Конечно. Они не знают. Никто не знает. Кроме меня и Оли. И тебя.

— Понятно.

— Мне страшно, — Агата сказала это шёпотом, сплетя пальцы. — Мне и хорошо, и страшно одновременно, и от этого ещё страшнее. Мне кажется, если кто-то узнает, меня все возненавидят. Мама точно. Но и от Оли отказаться не могу. Я не могу сидеть на уроках, и в «Стаккато» быть тоже не могу, в голове совершенно другое… Я хочу быть с ней, и всё тут. Я, наверное, уйду из клуба. Вам от меня одни хлопоты.

— Это неправда! Ты ведь написала нам сценарий и… — Тамара замолкла. Хоть и чувствовала, что зря. В этот момент, как ни в какой другой, ей нужно было сказать хоть что-нибудь. Но все слова испарились из головы, и убеждать в чём-то Агату — ставшую в одно мгновение совершенно чужой и отстранённой — не хотелось.

«Соберись, глупыха! — сказала она себе, хлопнув себя по мысленным щекам. — Ей сейчас нужно что-нибудь сказать, чтобы не молчать, чтобы утешить! Что-нибудь!..»

— Я пойду… — вздохнув, Агата поднялась, поправив одежду. И Тамара почувствовала молчание, повисшее на языке, словно кисель.

Сказать ей было нечего.

В тот день в «Стаккато» царила самая что ни на есть заунывная тишина.

Все в напряжении ждали Свету. Серёжа с Костей ни о чём не спорили, сидя на раскладных стульях. Забравшаяся на Гардеробус Нюра вновь что-то читала, свесив ноги вниз, Колобок, устроившийся на подоконнике, напряжённо пыхтел с таким видом, будто в прошлую пятницу только он один облажался, и теперь его грозят выгнать из «Стаккато». Даже Ксюха была тише обычного, и совсем не прыгала.

Агаты не было.

Когда Тамара зашла, разулась и прошла в зал, ребята негромко с ней поздоровались — но остались в тех же позах, что и были.

— А Солнышев не пришёл?

— Он вряд ли придёт, — кратко ответила Нюра, болтая ногами.

И снова тишина.

Тамара вздохнула: всё складывалось не лучшим образом, а она очень это не любила.

— Неужели всё было так плохо? — спросила она.

Костя потёр переносицу.

— Ну, в целом… Мы выступили, да.

— Тогда в чём проблема?

— Я вот тоже не пойму, — неожиданно призналась из другого угла зала Ксюха. — Чего вы все кислые, как чайный гриб? Мы же выступили. И отыграли норм.

— Думаю, дело в том, что мы не этого ожидали, — сказал Серёжа, почесав затылок. — Всё вышло так скомкано и отстойно. И всем… в общем-то было плевать на то, как мы сыграем. Всё равно что в кабаре выступать. Мы могли показать им всё что угодно.

Что-то в его словах не понравилось Тамаре, но она продолжала слушать.

— На самом деле, именно на таких спектаклях и погорел «Стаккато», — задумчиво сказала Нюра. — Все привыкли выступать как бог на душу положит. Плевать. Никто ничего не скажет. А Виктор Саныч умел требовать. Он хотел, чтобы мы стали как настоящий театр.

— А когда он ушёл… — и Костя, не договорив, махнул рукой.

Тамара нахмурила брови и сжала пальцами рукоять Стикера.

Ей вдруг стало обидно — и обида подтолкнула её выпрямиться и задрать нос. Точно так, как учила бабушка.

— ДА ГРОШ ВАШЕМУ ВИКТОРУ САНЫЧУ ЦЕНА БЫЛА, ЯСНО?! — крикнула она, и врезала Стикером по полу так, что под сводами «Стаккато» прокатилось громовое гулкое эхо. Все ошеломлённо уставились на неё.

— Грош ему цена, если он учил вас быть актёрами, но не научил быть самостоятельными! — чуть тише, но всё ещё громко произнесла Тамара. — Если без него вы все тут же попадали, развалились, струсили, расслабились, понадеялись на гуру-тунеядцев, которые ни хера не делают, — подобным образом Тамара выразилась впервые в жизни, и даже не заметила, — то ему и раньше нужно было свалить! Ещё до своей болезни! Потому что сколько я тут есть — наслушалась про то, какой он хороший, умный и вообще! А почему, спрашивала я себя, вы без него ничего не можете?! Да потому что не хотите! Всё ждёте, пока вам гуру укажет, куда ступать, что делать и как быть. А актёры… то, как я их себе раньше представляла, должны любить то, что делают. Они должны развлекаться в лучшем смысле этого слова! А не стараться развлекать! Не стараться действовать по указке! И не стараться делать правильно!

Она замолчала на выдохе, глядя на ребят, оторвавшихся от пустого созерцания нескольких точек перед собой, и поднявших на неё глаза. Только тут до Тамары дошло, что она, мягко говоря, взболтнула лишнего — особенно про болезнь бывшего гуру «Стаккато». Ещё месяц-два назад она и не подумала бы, что станет так громко отчитывать нескольких старшеклассников перед собой.

— Вы когда-нибудь вообще думали о том, что позорите его? — спросила она уже совсем тихо. — Неужели без вашего Виктора Саныча вы совсем ничего не можете? Это ведь неправда. Хватит уже сваливать всю ответственность на него. Вы… То есть, мы — это мы. Мы взяли и поставили спектакль сами. Без гуру всяких. Пусть он вышел так, как вышел — не важно! Это был ваш собственный, стаккатовский спектакль. Да, нам есть над чем работать. Но ведь это уже чего-то стоит.

Осторожно спрыгнув с Гардеробуса, Нюра стремительно подошла к Тамаре и — совершенно неожиданно — обняла её. От её русых волос пахло шампунем и какими-то листьями. Тамара стала как вкопанная.

— Я тоже часто об этом думала, — призналась Нюра негромко. — Но сказать не решалась.

— ОБНИМАХИ!!! — завопила на весь зал Ксюха и, подбежав, накинулась на них обеих.

— Ладно, так и быть… — с укоризненным вздохом присоединился к ним Серёжа.

— А ну идите сюда!.. — угрожающе сказал Костя, и своими длинными лапами обхватил их всех. Тамара высунула язык и закряхтела, чувствуя, как давит на её кости их дружба.

— А ты чего встал, Колобок? — позвал Костя. — Иди к нам!

— Да я пожалуй…

— Если ты не идёшь в «Стаккато», то «Стаккато» идёт на тебя! — и вся обнимающаяся куча угрожающе двинулась на Колобка.

— Ай-ай-ай! Стикер…

— Спокойно, я держу.

— Осторожно!

— Нормально, держим тех, кто падает!

— Тихо, ты мне на ногу наступил!

— Ладно-ладно, хорошо, иду! — и Колобок попытался к ним присоединиться, но куча не устояла и все рухнули на пол. Несколько голосов хором взвыли и пришлось расползаться в стороны.

Кто-то сразу же сел, а кто-то — как Тамара и Нюра — остались лежать на спинах, глядя в потолок.

«Жалко, что Агаты нет», — подумала Тамара мельком, и на неё снова накатила грусть от рассказанной сегодня утром вещи.

— Ты правильно сказала… наверное, — задумчиво произнёс Костя, почёсывая коленку. — У тебя вообще хорошо получается толкать мотивирующие провокационные речи.

— Только Виктор Саныч для нас действительно много сделал, — продолжила за него Нюра, — поэтому мы без него и никуда.

— Вы без него — ещё как куда! — упрямо сказала Тамара. — Если всё время так думать, то ничего у вас и не получится. Надо двигаться вперёд. Задрать нос повыше. Меня так бабушка учила.

— А твоя бабушка не может быть нашим гуру? — спросил Колобок.

— Она… — и Тамара запнулась: вспомнила, что бабушку госпитализировали, и стало ещё грустнее. — Н-нет… Она не сможет.

— Ну так, а чё, — заговорила Ксюха, когда все замолчали, — где дальше выступаем? На новогодней ёлке?

— Кстати да, скоро ведь Новый год уже.

— Может, соберёмся вместе?

— Ага, нас Светка соберёт. На сцене, хы…

Входная дверь хлопнула, на пороге появилась Света.

— Вы что, умираете тут?

— Здравствуйте! — нестройным хором поздоровались стаккатовцы.

— Оживаем, скорее, — ответил Костя.

— Если оживаете, это хорошо. Я нашла нам гуру!