Многоножка

26. Abtreten

— Камеру вот сюда, вот так… Как эта штука регулируется?

— Давай я сам, Тамар, отойди.

Тамара послушно отступила назад. Серёжа подкрутил ножки штатива (такого же трёхногого, как Многоножка), и закрепил их на нужном уровне.

Когда он сказал, что достал видеокамеру, Тамара представила себе небольшой аппарат, чуть более современный, чем дома у Саши Солнышева. То, чего она не ожидала точно — так того, что у этой камеры будет квадратный объектив, куча кнопок, да ещё и штатив в придачу. Как объяснил Серёжа, его тётя занималась профессиональной видеосъёмкой, а сейчас была в отпуске и подыскивала себе новую модель, собираясь эту продать. От одного взгляда на неё Тамаре становилось нехорошо, потому что она знала, как дорого могут стоить такие вещи: как правило, если в уме примерно представляешь цену, то нужно умножить её на два или три — и получится что-то приближенное к реальной сумме.

К счастью, их «опежёром» была не она, а Нюра.

— Теперь настрой так, как тебе нужно. Регулируй вот так.

— Ага, поняла. Капец тут кнопок, конечно…

Немного повозившись, Нюра пристроила камеру таким образом, чтобы объектив смотрел ровно на часы, висящие на стене.

Ромка, одетый сейчас в широкую белую мятую майку и мятые спортивные штаны, лежал, закинув руки за голову, на кровати. Всюду вокруг неё стояли стеклянные бутылки без этикеток.

— А не многовато стеклотары… — неуверенно спросил Костя.

— Судя по вашему сценарию, я где-то неделю бухал не просыхая, — от своей роли Ромка явно веселился.

Тамара сказала ему, попытавшись осадить:

— Ну-ка убери ухмылку с лица! Сделай постный вид. Тебе грустно. Грустно и печально.

— Что, у меня выпивка кончилась?

— Ох уж эти мне твои остроты… — вздохнула она. — Ладно, давайте начнём. Сначала снимаем тикающие часы. Потом убранство комнаты. Потом нашего «героя».

Серёжа слегка поморщился.

— Как по учебнику… Стерильно и сыро.

— Рано для вашей критики, Сергей Афанасьевич, мы ещё даже ничего не сняли…

— Я не Афанасьевич, но претензия принята.

— Я запускаю, — сказала Нюра, прицелившись, и нажала на кнопку «REC».

Несколько секунд ребята стояли в тишине, слушая тиканье тех самых часов, что сейчас снимала камера. Первый кадр их будущего фильма появился в полной тишине, в неприбранной комнате Кости Соломина, «адаптированной» под квартиру находящегося в запое молодого человека Антона.

— Достаточно, наверное? — спросила Нюра где-то через полминуты и выключила запись.

Тамара пересмотрела её. Запись не представляла из себя ничего не обычного: на ней стрелки часов просто проделали путь примерно в сорок секунд.

— Ну ты чё там, привидение увидела? — спросил Ромка нетерпеливо.

— А тебе лишь бы поёрничать! Ладно, давайте следующий кадр.

— Может, сцену? — спросил Костя, переставляя камеру. Тамара взглянула на него.

— А есть разница?

— Есть, — ответила Нюра. — Правильнее сказать: снимаем следующую сцену. Даже если в ней ничего не происходит, это всё ещё сцена.

— Как в театре?

— Ага, как в театре. Ну, режиссёр… командуй.

— Ладно… Свет-камера, мотор!

— А по факту ни света, ни мотора… — буркнул про себя Костя, когда кнопка уже была нажата. Тамара шикнула на него.

— Да ладно, звук-то уберём потом… — тихо сказала Нюра, не отрываясь от камеры.

Тамару завораживало и радовало то, как совместная работа преобразила стаккатовцев. Или, вернее сказать, направила их силы в нужное русло: на съёмки пришёл даже Саша Солнышев, который не принимал активного участия ни в чём, кроме монтажа, а кадры с ним были ещё не скоро.

Агата, выслушавшая их задумку и рассмотревшая чертежи, за один вечер сделала несколько правок, зашив в сценарии сюжетные дыры и удобно расписав всё по кадрам. По её словам, ей это стоило четырёх часов непрерывного труда, однако как они пролетели — она сама не заметила, настолько была увлечена. За это Тамара обещала накупить ей целую гору сладостей, а также почётное место в первом ряду на предпоказе.

Последнее было шуткой — Тамара посадила бы Агату на это место в любом случае.

Любопытно было, что и Ромка по какой-то причине не выглядел так, будто его насильно заставили сюда прийти. Он по-прежнему язвил по поводу и без, но, когда это было нужно, слушался и старался по-настоящему отыгрывать то, что от него требовалось. Знала это Лебедева или нет, но определённые задатки у Ромки явно были — это даже Тамара заметила.

Первые два часа съёмок в комнате ушли на первую минуту фильма.

Далее по сценарию требовалось одеваться и выходить на улицу — но там всё ещё таял снег, было сыро и некрасиво. Поэтому решили сначала отснять все сцены в помещении, а после — все, что на улице.

— А мы точно успеем?

— Не факт. До какого числа можно присылать работы?

— Я смотрел в Интернете, что до пятнадцатого апреля включительно.

— Времени не так уж и много, — рассудила Тамара. — Тогда давайте составим список, в какой из дней что снимаем.

— Сложновато будет, я думаю, — засомневалась Нюра. — У нас троих в апреле новых уроков добавят. Мы можем не смочь в некоторые дни, кроме выходных. А ведь ещё и в «Стаккато» занятия. По своим дням Лебедева пропусков не прощает.

— А ты, Ром?

— У меня тоже кое-какие дела есть, — расплывчато ответил тот. Тамара догадывалась, какие, но не хотела давать мыслям ход.

— Понятно… Тогда давайте в дни, когда у кого-то завал, собираться минимумом людей, чтобы всё отснять до нужного срока? Ну или мы будем звать Ксюху там, или Колобка, чтобы подсобили.

— А камера?

— Может, пусть в клубе останется на апрель? Чтобы у нас, в случае чего, был к ней доступ…

Серёжа поморщился — ему явно не очень нравилась такая идея. Тамара отчасти понимала его: камера мало того, что снимала хорошо и выглядела весьма дорогостояще, так ещё и принадлежала не совсем Серёже…

— Без графика нам в любом случае никак, — сказала Нюра. — Это Тамара правильно решила. Нам и правда нужно составить, хотя будет и тяжело…

— Ну никто и не говорил, что будет легко.

— Ребят, я без базара вам, конечно, доверяю, — сказал Серёжа, — но блин, лучше вам не знать, сколько стоит эта камера. Мне стрёмно будет оставлять её в клубе.

— А у нас там есть сейф какой-нибудь, или что-то вроде?

— У Светы, вроде, был, но она им не пользуется, — сказала Нюра.

Тамара глянула на Серёжу.

— Ну как тебе идея?

Сейф в «Стаккато» действительно существовал: старый, пыльный и тяжёлый, с крутящимся кодовым замком. Только вот вытащить его из Светиного кабинета было невозможно. То ли он действительно был настолько тяжёлым, то ли его для надёжности чем-то прикрутили к полу.

Внутри лежала разного рода документация, какие-то папки, маленькая записная книжка… По словам Светы, сейфом пользовался её отец, а ей самой было гораздо удобнее полагаться на собственный стол, а не вспоминать каждый раз код от хранилища.

— Серьёзно вы подошли к делу, — сказала Света, оглядев навороченную видеокамеру. — А мне можно будет как-нибудь прийти посмотреть на ваши съёмки?

— Конечно! Мы предупредим заранее, когда в следующий раз соберёмся. Только там наша Многоножка полностью командует, и твоей власти там нет, — с ехидством ответил Костя.

Он вместе с Серёжей и Тамарой сидели в кабинете у Светы вечером в среду. Занятия с Лебедевой закончились несколько минут назад, и та куда-то упорхнула, а ребята обратились к Свете с разрешением спрятать камеру в сейф.

Она влезла туда почти идеально, а вот штатив оказался слишком длинным — поставили рядом.

— О чём ваш фильм-то хоть? — спросила Света, не глядя сев на стол. Тамаре нравилось, что иногда она вела себя со стаккатовцами так, будто состояла с ними в одном клубе, а не руководила. — Мне же тоже интересно…

— Мы решили, что сюжет должна знать только съёмочная группа, — ответил Серёжа.

Пока они разговаривали, Тамара, попрощавшись, выскользнула из кабинета, переобулась и вышла на улицу. Вечер, начинавший медленно сгущать небо, встретил её прохладой, и запахом уже наступающей весны. Всё вокруг постепенно таяло, и пусть это создавало не слишком красивые пейзажи — Тамаре всё равно нравилось.

К тому же, её после клуба ждали.

— Ну чё, влезла камера? — спросил Ромка, как обычно растрёпанный, как упавшая с гнезда ворона.

— Ага. Штатив только рядом остался. Света сказала, что код скажет только Серёжке.

— Код? Фига, я думал, там ключ нужен.

— Не, все сейфы же на кодах…

Они медленно пошли к остановке.

— Слушай… — заговорил Ромка. — Я спросить хочу. У тебя с ногами как вообще?

Тамара поморщилась.

— Болят иногда. Но это ничего.

— Ты нормально?

— В смысле?

— Ну. Я как понял, ты раньше только школа-дом-школа ходила, да гуляла иногда, а тут — и в клуб ездишь, и на съёмки бегаешь и там скачешь постоянно. Я часто вижу, как ты морщишься иногда и колени трёшь. Поэтому спросил.

Он, как всегда, был довольно прямолинеен, и говорил всё, что думает. «Я, впрочем, такая же…» — подумала Тамара невесело. Хотелось ответить Ромке чем-то резким или грубо отвадить от этой темы, чтобы не лез, куда не просят. Вот только в его словах была доля истины: болеть колени стали немного чаще.

— У меня просто синяк на ноге неудачно вскочил, иногда чешется, — соврала она на ходу.

— Синяк? Чешется? Не смеши мои копыта.

— А что ты хочешь от меня услышать? Ныть я не собираюсь. Ну болят. Ну и что теперь. Сам же виноват, что меня поставил режиссёркой. Вот теперь приходится бегать.

— Если ты чувствовала, что тебе тяжело — почему не отказалась?

— Так это ведь ты мне условие поставил…

— Я ж прикалывался.

— Ну доприкалывался теперь. Всё уже. Мне на самом деле не сложно. Ну болят немного, да. Это от усталости.

— Давай кто-то другой будет…

— Ну уж нет. Уже поздно.

На остановке было пусто. Тамара с Ромкой встали под козырёк.

— Ну хорош дуться, Ром… Мне правда не тяжело.

— Слушай, я знаю, как это бывает. Сначала говоришь себе и другим — «мне не тяжело», а потом с ног валишься… Люди так себя и калечат. И вообще, не ты ли говорила, что не надо врать миру и самому себе?

— Ты это к чему вообще… — Тамара слегка опешила.

— К тому, что ты тоже врёшь, как и я. Ты ведь буквально кричишь: «Со мной всё в порядке! Я не инвалид! Я со всем справлюсь и всё смогу!»…

— А что мне остаётся — ходить прихрамывая? Поверь, я это к старости с такими ходулями ещё ой-ой-ой как успею. А пока у меня силы есть, я хотя бы не трачу их на граффити и вандализм.

— Туше.

— Откуда ты знаешь это слово? Вы что, на самом деле очень умный, мистер Тварин? И мне не говорите?

— Я щас тебя по заднице пну.

— Только попробуй!..

Если от стаккатовцев у Тамары худо-бедно получалось скрывать свой недуг, то от семьи — не получилось, и мама заметила ухудшения почти сразу. Особенно когда в один день колени распухли, и Тамара ни шагу делать не смогла. После короткого честного разговора о том, сколько уже это продолжается, на Тамару накричали, сделали укол обезболивающего и повели на приём к старому-доброму Венику.

Тот попутно заставил делать ещё и рентгеновский снимок, а после — долго ждать, так что в школе у Тамары выпала целая пятница. И всё же хотя бы в «Стаккато» она надеялась успеть.

Хоть и понимала, что теперь её могут снова туда не пустить.

Веник, нисколько не изменившийся с их последней встречи, долго рассматривал рентгеновский снимок, прежде чем тяжело вздохнуть, откинуться на спинку стула и сказать:

— Ну что, Тамара, — её имя он язвительно выделил, — всё продолжаем на сцене плясать?

— Продолжаю, — сказала Тамара ровным голосом. — И буду продолжать.

— Ну что ж ты себя совсем не жалеешь, а? Всё-таки без ног хочешь остаться? — он показал ей рентгеновский снимок. — Из-за твоей упёртости у тебя развился артроз. Ты понимаешь?! Ко мне с артрозом только старики и взрослые спортсмены приходят! А у тебя за шестнадцать лет…

— Пятнадцать, — тихо поправила Веника мама.

— …это уже второй случай!!! Второй!

— Но как-то же можно это вылечить… — сказала Тамара.

Веник тяжело вздохнул во второй раз.

— Можно, Тамарочка, можно, всё можно, — сказал он не слишком утешительно. — Да только вот нужно было начинать думать головой ещё в прошлый раз!

Он поднял взгляд на маму, приложив руку к груди.

— Вы извините, что я голос повышаю, но я просто пытаюсь донести, что…

— Нет-нет, всё правильно, — сказала мама холодно. — Может быть, хоть так она что-нибудь поймёт. Что она инвалид, и что ей нужны соответственные условия.

Тамара снова почувствовала себя под градом пуль и обвинений. Веник снова заговорил с ней:

— Ты пойми, мы же не из вредности тебе толкуем, чтобы ты перестала этим заниматься. Мы не злые какие-нибудь, мы тебе помочь пытаемся. А ты себя гробишь! Свои ноги и родительские нервы! И бюджет семейный, наверняка, тоже. Потому что обезболивающие твои стоят весьма недёшево. Сегодня сделаете пункцию, я дам направление. Но учти, что это твои ноги полностью не вылечит. Отёк снимет, боль немного пройдёт. Но это всё впустую, если ты продолжишь так нагружать ноги. Пойми эти два простых слова: тебе нельзя.

Два этих слова Тамара терпеть не могла. Но она промолчала, сжав губы. Упрямство её слегка ослабло, но не желало угасать полностью.

Веник, быстрым росчерком выписав направление на бумажке, вдруг сказал маме:

— Простите за такую просьбу, вы не могли бы совсем немного подождать в коридоре? Я скажу Тамаре буквально пару слов.

«Что-то у меня дежавю», — подумала она невесело, когда за мамой закрылась дверь кабинета.

Они остались вдвоём. Веник сцепил руки, положив на стол, какое-то время смотрел перед собой и жевал губы.

— Кого ты играешь? — спросил он внезапно.

Тамара даже опешила.

— Я имею в виду — у себя там, в театре. Ты ведь играешь кого-то?

— Нет, — Тамара качнула головой. — Я больше ребятам помогаю, но на сцене пока что…

— Понятно.

Веник будто бы собирался с мыслями, прежде чем что-то сказать. «Ну не рак ведь у меня коленей, чего он мается…» — подумалось Тамаре.

— Слушай. Ты должна сама сделать выбор, поэтому я попросил твою маму выйти. Потому что то, что я тебе сейчас скажу, ей очень не понравится. Конечно, если ей не понравится, то тебя запрут в четырёх стенах и ноги будут целы. Иного выхода я здесь и не вижу, если честно. Но, видишь ли… в твоих силах пока что всё изменить, потому что мои прогнозы не всегда точны.

— И какой прогноз? — спросила Тамара осторожно.

Веник ещё раз взглянул на снимок её коленей. Оба опухли, но правое — чуть сильнее левого.

— При твоей текущей нагрузке твои ноги продержатся ещё от силы месяца три. Дальше начнётся необратимое разрушение сустава. А это, в лучшем случае, дорогая операция. А в худшем — инвалидность на всю оставшуюся жизнь.

У Веника были усталые глаза и жилистые руки. Он несколько мгновений глядел перед собой, чтобы медленно положить на стол рентгеновский снимок.

— Ну что, Тамара, доигралась? — прозвучали в тишине кабинета его слова.

…Из кабинета Тамара вышла как обухом ударенная. Обеспокоенная мама ждала её. Когда дверь закрылась, Тамара ещё острее почувствовала рукоять Стикера, вгрызающуюся ей в ладонь.

— О чём вы говорили? — спросила мама. — Пойдём, нам в триста тринадцатый…

Тамара не двинулась с места, слепо глядя перед собой.

Три месяца, — звучали слова Веника в её голове.

Затем — операция или инвалидность.

— Тамара… Что с тобой? Тамара, что ты плачешь?! Ну ответь! Тамара, где больно, скажи!..

Воспоминания об этом дне с того момента катились кувырком, и Тамара помнила их обрывками.

Вот ей готовятся сделать укол большого шприца, вот колено неприятно покалывает.

Вот они с мамой едут домой в такси, на ногах снова мягкие компрессы, а в руках Стикер.

Вот она лежит на кровати, а родители стоят и о чём-то разговаривают, думая, что она слышит.

Вот она берёт телефон, заходит в группу «стаккатовцев».

Вот она нажимает на кнопку.