Многоножка

4. Не бойся, Многоножка!

— Ты перестаралась, — вынес врач короткий вердикт, когда Тамара сидела у него следующим днём.

Ехать к нему пришлось с самого утра, потому что боль в коленях была невыносимой. Мама отпросилась с работы и вызвала ей такси. Осмотры, ожидание и долгожданный укол обезболивающего по какой-то причине заняли почти половину дня.

Её терапевта звали Вениамин Никитович. Про себя Тамара сокращала его до простого «Веник». Потому что по характеру он был точь-в-точь старый деревенский веник — словно соломенный, жёсткий и колкий. Ещё и пахло от него всегда чем-то травяным.

— Ты что, скакала что ли? Тебе же сказали — ни-ни!

— Да не скакала я… — вздохнула Тамара горестно, водя рукоятью Стикера вверх и вниз по дуге. — Просто много ходила…

— Много ходила? — уточнил Веник, не поверив. — Куда? Откуда?

Он недовольно поглядел на маму, сидящую здесь же.

— А вы почему не проконтролировали, что ваша дочь себя калечит?

— А мы, видите ли, нашли театральный клуб на другом конце города! — с язвительным укором объяснила мама, глядя на Тамару, опустившую глаза. — И плясать там решили! И бегаем туда каждый день, и допоздна сидим!

— Театральный клуб? — поднял брови Веник. — Это, конечно, здорово, но с такими-то ногами…

— А мы ей говорили — пожалей себя. Нет, упёрлась, говорит, именно туда хочу.

— Вот что, Тамарочка: ты это дело брось, — сказал Веник, доверительно склонившись к ней. — Найди себе занятие по силам: крестиком там вышивай, в караоке пой. Сцена-то дело такое — там двигаться много надо…

Каждое из его слов тяжёлой подушкой опускалось на Тамарины плечи. Возразить Венику она не могла — потому что, как ни крути, он был врач, и он был прав. И правота эта добавляла к весу на плечах по несколько килограмм.

— …а ты себя пожалей, иначе совсем без ног останешься. На коляске инвалидной хочешь ездить? Потом когда-нибудь — может и сможешь играть, а сейчас — никаких театральных клубов, ясно? Вы, мама, проконтролируйте. И вообще вам бы желательно перейти на домашнее обучение…

— Что я, инвалид что ли какой… — попыталась возразить Тамара.

— Да! — с нажимом произнесли хором мама и Веник.

— Ты инвалид третьей группы, и мы тебе уже это объясняли, — говорил доктор терпеливо. — Пока что третьей, но будешь упорствовать — вообще без ног останешься. Тебе нельзя перегружать колени, ясно? Так что попридержи-ка коней…

Подлое и противное «инвалид» будто бы неоновой подписью зависло над головой Тамары. Сколько ни объясняли ей суть этого слова — она всё равно была против того, чтобы себя причислять к тем, кто не может сам себя обслуживать.

«Ты же доктор, — думала Тамара, глядя в одуловатое, смуглое лицо Веника, — так почему тогда ты убиваешь меня, вместо того, чтобы лечить?»

Поставив Стикер, Тамара поднялась на ноги и зашагала к двери.

— Тамара, стой…

— Я в коридоре подожду.

Мама вышла от терапевта минут через пять, с готовой справкой для школы. Присела на скамью рядом с ней, погладив по плечу.

— Ну как, Тамарчик? Болит?

— Немного, — призналась Тамара, — но уже легче.

— Я такси до дома вызову, сама поднимешься? Или мне с тобой ехать?

— Сама.

Они немного помолчали.

— Мам… — сказала Тамара. Замолчала. Потом продолжила:

— Мама, я же не инвалид. Ну подумаешь, трость. Подумаешь, больные колени, ну глупость какая…

— Если с тростью — считается, что ты инвалид.

— Ну почему?! Если у человека вместо зубов протезы — он тоже инвалид?

— Зубы — не ноги.

Тамара упрямо выдохнула носом. Внутри неё медленно таяла надежда, что мама будет на её стороне. И всё-таки она предприняла последний, решающий выпад, чтобы убедиться:

— Мама, насчёт «Стаккато»…

— Никаких «Стаккато», Тамара. Ни-ка-ких. Ты всего несколько дней туда походила — и вот до чего себя довела.

— Но, мам!.. — на глаза Тамаре навернулись слёзы.

— Никаких «но»! — резко одёрнула мама. — Ты всё слышала. Это ради твоего же блага. Подумай, каково мне сейчас, пожалуйста, представь хоть на минутку! Время, которое я сегодня потратила, мне потом придётся отрабатывать. А если такое будет происходить часто — сил моих не хватит…

— Но помнишь, папа говорил что…

— Папа, видите ли, говорил! — всплеснула руками мама. — Да ты больше его слушай — быстрее скопытишься! Всё, давай, я звоню дяде Валере… Езжай домой и на сегодня отдыхай, врач выписал справку для школы.

Дядя Валера был её знакомый таксист, работавший обычно с полудня. Иногда он подбрасывал Тамарину маму до работы или куда-то ещё, куда ей требовалось, но вот Тамариного отца Павла почему-то упорно сторонился, и с ним ездить наотрез отказывался. До Тамары только спустя много лет дошло, почему именно это могло происходить, но на тот момент умозаключение уже никак не влияло на её жизнь.

В машине у дяди Валеры, ехавшего до маминой работы, Тамара с заднего сиденья вдоволь наслушалась, какая она неразумная и нехорошая — с больными-то ногами подалась в театральный кружок. Совсем не щадит ни родителей, ни себя. В школе бы лучше занималась…

Устав выслушивать бесконечные нотации, Тамара незаметно написала Задире Робби СМС, состоящее всего из трёх букв:

Это было их условное обозначение. Их особый сигнал о небольшой помощи и поддержке, посылаемый ими, когда кому-то становилось совсем тоскливо. Расшифровывалось, как «Neverland is calling».

Как и ожидалось от Задиры, ответ — вернее, вопрос — пришёл вскоре:

Этого было вполне достаточно: Тамара знала, что вскоре наверняка увидися с Задирой Робби и расскажет ему всё, как есть, и они вместе перемолят косточки зловредному Венику, которому лишь бы что-нибудь да запретить!..

Дядя Валера высадил маму около её завода. Она наставляла Тамару, как и куда звонить, что делать и как себя вести «если вдруг что». Дочь её покорно выслушала инструкции, при этом не веря, что они могут ей понадобиться. Так они и распрощались.

С того момента, как она покинула салон, дядя Валера вообще перестал интересовать Тамару более, чем таксист.

Доехав до их двора, он предложил помочь подняться до квартиры, но Тамара, отфыркавшись, выбралась из машины, попрощалась с дядей Валерой и поковыляла к дому, иногда пришикивая на колющие колени.

Задира Робби, как и обещал, караулил её возле входа — в чёрной куртке и серой восьмиклинке с болтиком на макушке. Рядом с ним красовалась магазинная решётчатая тележка, доверху наполненная рыжими листьями.

— И что это за «шыдевр» современного искусства? — Тамара стукнулась с Робби кулаками левых рук. Вместо ответа тот покатал тележку туда-сюда и пожал плечами.

— Стояла тут. Видать, дворники в неё скидывали листья, а потом не придумали, что делать, да так и оставили.

— И ты её сюда прикатил?

— Да она вон там, у свалки стояла, катить-то всего-ничего… Хочешь прокатиться?

— На тележке? — удивилась Тамара, подняв брови. — Нет уж, извините, я хромоногая, но не хромоголовая…

— Так и знал, что струсишь, — ухмыльнулся Робби.

Тамара возмущённо зыркнула на него, а затем взглянула на тележку. На всякий случай оглядела окрестности, проверяя, уехал ли дядя Валера. Затем махнула рукой:

— Ладно, только подсади меня и не кати слишком быстро.

— Вот это по-нашему!

Усевшись в кучу рыжих листьев, Тамара подумала, что здесь ей было гораздо удобнее, чем даже на заднем сиденье «Volvo», пропахшего духами и сигаретами. Откинув голову, она скомандовала «покатились!» — и так, сидя в рыжих сухих листьях, рассказала Робби про «Стаккато», и про то, что учудили вчера её подлые колени.

Робби вёл тележку медленно, будто бы везя ребёнка в коляске.

— А из-за чего, в итоге, колени-то твои болели?

— Веник сказал — перенапрягла. Да если и так, то это же не повод брать и запирать меня в четырёх стенах!..

— Для взрослых — повод. Твоя мама о тебе волнуется, и это хорошо.

— Её волнение быстрее всего сведёт меня в могилу, — Тамара, мимо которой проплывал подъезд, подняла Стикер перед собой и критично оглядела его древко — просто так, без причины.

— И что, ты теперь тайком туда бегать будешь?

— Да хоть бы и тайком, но… бегать? Ковылять скорее.

Задира Робби какое-то время молча вёл тележку вперёд, прежде чем сказать:

— Раньше ты себе таких фраз не позволяла.

— Каких? — удивилась Тамара, задрав голову и глядя на Задиру вверх тормашками.

— Вот именно таких. С каких это пор ты ковыляешь?

— Ааа… — Тамара задумалась, взглянув на голубую прореху в облачном небе.

Помолчала, а потом ответила:

— Да с детства, наверное.

День ещё вчера обещали тёплый, подумалось ей. Но уже полдень, а тепла — совсем капелька, и то оно исходило скорее от Задиры, нежели от солнца.

Они двигались молча, слушая дребезжание колёс тележки по асфальту. Тамара, глядя в медленно плывущее сверху небо, всё думала о том, как она поступит со «Стаккато» в момент, когда все вокруг вынуждают его бросить, но именно сейчас бросать его ни за что нельзя. Там только-только собрались ребята, и в Свете, кажется, медленно загорается вера в то, что можно ещё что-то сделать… И что будет, если главный инициатор возьмёт да пропадёт?

Тамаре не нравилось думать о подобном. Ещё и слова Веника и мамы о том, что она инвалид, совершенно выбили её из колеи.

«Ин-ва-лид…» — прошептала Тамара одними губами, глядя в пустоту. Слово было желтовато-зелёным и противным. Пахло чем-то жёстким и одновременно податливым. Звучало чем-то непреклонным и обязательным. Слово будто бы знало, что всем так хочется избежать его, и именно из-за этого никому не давало спуску. И из-за этого становилось ещё вреднее.

Трости, костыли, коляски, протезы… Тамаре случалось видеть людей со всем этим в руках, но они — люди! — в большинстве своём выглядели очень старыми и будто бы поломанными. И бабушка часто рассказывала про таких людей. А однажды один хирург и вовсе рассказал Тамаре, что такое «аппарат Илизарова». Из-за этого она ещё какое-то время не могла спокойно спать, представляя в костях собственных ног железные штыри…

— Эй, Робби… — сказала Тамара негромко.

В этот момент Задира вырулил со дворов к длинной, плавно петляющей дороге, уходящей вниз. По ней иногда проезжали редкие машины.

— Чего тебе, Многоножка?

— Вот ты как считаешь… я инвалид? — спросила Тамара, не глядя на Задиру.

— Ты чего вдруг? — тот настолько опешил, что остановил тележку. Пассажирку слегка качнуло вперёд.

В этот момент по дороге перед ними проехал пожилой человек на длинном и неуклюжем велосипеде с огромными колёсами.

Тамара приподнялась на руках, обернулась и поглядела на Робби. Он долго смотрел на неё, прежде, чем сказать:

— Держись крепче. Прокатимся.

Робби вывел тележку на середину дороги. А затем, медленно набирая скорость, начал толкать её вперёд. Вскоре дребезжащая железная повозка разогналась под напором Задиры и понеслась, летя мимо гаражей, домов и припаркованных машин. На каждой небольшой выбоинке тележка подпрыгивала, а листья из неё сыпались в разные стороны, оставляя за собой причудливый след.

Тамара, у которой от страха перехватило дыхание, схватилась за железные бортики.

— ЙЕЕЕЕЕЕЕЕЙ!!! — крикнула она, ловя лицом и ртом холодный встречный ветер. Сердце её замирало от восторга и радости, от стелющейся под кривыми колёсами неровной дороги и скорости — самой настоящей скорости!

Они пронеслись мимо того самого велосипедиста, который проводил их молчаливым изумлённым взглядом и исчез где-то позади.

Когда впереди в сотне метров них вырулила машина, Робби что-то неразличимо крикнул и резко увёл тележку в сторону. Та по инерции проехала ещё немного, а затем колесо её застряло в небольшой ямке — и, кажется, не выдержав, отлетело, потому что стальная нога заскребла по асфальту.

Так их поездка завершилась.

Они стояли в тени маленького двора, накрытого сверху листвой деревьев. Наглые ветви заглядывали прямо в окна четырёхэтажного дома — наверное, в тёплое время года птицы позволяли себе вить гнёзда даже на подоконниках.

Задира Робби вытер пот со лба, шумно дыша.

— Ну и какой ты… инвалид после этого, а? Видела, как неслись? Велосипед обогнали…

Тамара похлопала глазами, а затем рассмеялась и захлопала в ладоши.

— Ты такой чудила, Робби! За это я тебя и обожаю! Может, всё-таки пойдёшь в «Стаккато»? Вон ты какой выдумщик, точно от тебя там польза будет.

Робби лишь покачал головой.

— Говорю же: нечего мне там делать. Кстати насчёт него… Выбирайся давай, погнали. Накаталась.

— Ага, дай мне пару часов…

Как только Тамара снова оказалась на ногах и, постучав Стикером по асфальту, опёрлась на него, они с Робби медленно зашагали в сторону её дома, оставшегося в самом начале подъёма — и немного дальше.

— Так что ты говорил насчёт «Стаккато»?

— Ааа… Да я, в общем, опросил своих знакомых, и есть у Сэта один паренёк на примете, который не против податься в актёры… Вам всё ещё люди нужны?

— Конечно! А что он за паренёк?

— Мне откуда знать… Сэт же с ним знаком, не я.

— Тогда скажи ему, что мы готовы его принять! В смысле, скажи Сэту, чтобы он сказал тому парню, что…

— Да-да, я понял.

— А сегодня он сможет?

— Смотря, как пройдёт связь. Я не уверен, но, может быть, придёт… Слушай, не смотри на меня так. Я же говорю: знаком с ним Сэт, а я про него почти ничего не знаю.

— Ладно-ладно, убедил…

— Слушай. Ты всё-таки колени-то побереги, ладно? — сказал ей Робби. — Твой «Стаккато» это и правда здорово. Ты чертовски повеселела за эту неделю. Но доктор фигни не скажет, сама ведь понимаешь.

— Угу… — кивнула Тамара. — С тобой бывало что-то такое? Что… появляется в твоей жизни, и тебе уже всё равно — ноги болят, или руки. Тебе просто хочется быть с этим, и тебя тянет к нему. Бывало?

Робби хмыкнул.

— То, что ты описала — чистой воды влюблённость.

Тамара аж покраснела, поняв, что так оно и есть.

— Думаешь, это ненормально?

Задира лишь покачал головой.

— Нет, отчего же. Думаю, это замечательно.

Тамара не ожидала застать кого-то дома в такое время — но неожиданно застала своего старшего брата, Егора.

Он был худощавый, долговязый, склеенный не из костей (как все худые люди), а будто бы из кусков сухого мяса. И давным-давно уже куда-то уехал — но вот теперь зачем-то вернулся, и смотрел из коридора на Тамару и стоящего позади неё недоумевающего Задиру с сердитым недоумением.

— Прив, — сказал он коротко подцепленным из интернета словом. — А вы кто?

Вопрос был уместен: рядом с пятнадцатилетней Тамарой Робби выглядел как опекун, молодой преподаватель, да хотя бы и маньяк — но никак не друг. Зато с Егором они были почти ровесники: Тамариному брату было двадцать шесть.

— Роберт, очень приятно, — Задира сунулся вперёд и протянул руку Егору. Тот пожал. — Я Тамарин друг.

Егор поднял брови, но ничего переспрашивать не стал.

— Ну заходите, чего стоять.

— Зачем ты приехал? — спросила Тамара настороженно, закрыв за собой двери.

— Мама попросила приглядеть за тобой, — ответил Егор сухо. — А чего бы мне и не приехать к родителям?

— Знаем мы твои приезды…

— А ты как была пигалица, так и осталась! Я вообще-то время своё трачу тут. Мама позвонила, говорит — ты можешь соскочить да сбежать куда-то. Просила придержать, потому что больше некого…

«Вот же подлость!!!» — ошеломлённо подумала Тамара, чувствуя, как рушатся её планы всё же сбежать в «Стаккато».

— А чего она бабушку не позвала?

— Ей тяжело, и она бы тебя всё равно отпустила…

Мамина забота порой была как шахматная партия — продуманная на десять шагов вперёд, чтобы никто этой заботы не избежал. Егор хотел что-то ещё сказать, но Тамара, сердито стуча Стикером по полу, скрылась в своей комнате и хлопнула дверью.

Робби, покручиваясь на стуле, молча смотрел, как Тамара сердито лежит на кровати, глядя в потолок из-под насупленных бровей. Она пошевеливала пальцами ног — то одной, то другой. Любила так делать.

— Там суп есть, поешь, — Егор заглянул в комнату, — если что — зови, я в другой комнате.

Тамара не успела придумать ни одной остроты, когда дверь снова закрылась.

— Чего ты так к нему? — спросил Робби.

Тамара ответила не сразу: легла, посмотрела в потолок. Ещё несколько раз шевельнула пальцами, а потом вдруг задрала голову, посмотрев то ли на них, то ли на живот, то ли ещё куда-то…

Уронила голову и сказала Задире:

— Под юбку не смотри.

В больницу она всегда ездила в недлинной синей юбке и чёрных колготках, и до сих пор не переоделась.

Робби лишь рассмеялся.

— У нас с тобой слишком большая разница в возрасте, чтобы меня интересовало то, что у тебя под юбкой.

— Да мало ли.

Тамара села, поджав к себе колени, до сих пор накрытые специальными мягкими подушечками. Такие ей приматывали каждый раз, когда кололи лекарство.

— А Егор… — начала она тихо, оглянулась, чтобы убедиться, что дверь плотно закрыта, — он просто придурок.

В глазах её отразилось бледно-серое заоконье.

— У нас с ним никогда не ладилось. Даже объяснить толком не могу — просто не ладилось и всё. Бесили друг друга… а в следующий момент нормально разговаривали, хоть и по-прежнему бесили, но уже внутри. Сам же видел, какой он — как бы это объяснить…

— Но он точно не самый худший брат, который может быть, — рассудил Робби.

— Да, но… Но лучше бы мне вообще без братьев.

«Любому инвалиду нужна вредная сиделка с тёмным прошлым», — внезапно внёс свои неслышные пять копеек Стикер, прислонённый к кровати.

— Год-полтора назад родители из-за него настрадались, — сказала Тамара, по-прежнему глядя в окно. — Из-за того, что со мной все возились, он почему-то решил, что меня любят больше, чем его и сбежал из дома на неделю. У мамы тогда чуть до нервного срыва не дошло… Нашли его в притоне каком-то, где его на наркоту подсадили. Пришлось ещё и на реабилитацию денег скрести, хорошо, что друзья семьи помогли тогда. Но я не знаю, слез ли он сейчас с этой фигни. Вскоре после того случая он куда-то там переехал, но иногда приходит у родителей деньги просить. И вроде общается с ними, и со мной нормально, но с тех пор не хочу, чтобы он здесь был.

Робби помолчал, а спустя время сказал:

— Люди меняются, знаешь ли.

— Да это понятно, но что-то мне подсказывает, что он не сильно изменился. И я не знаю, что теперь делать… В «Стаккато» смотаться сегодня не выйдет.

— Поговорить с ним не вариант?

— Вообще нет, — Тамара поморщилась.

— А сбежать незаметно? Ах да.

«А Робби-то шутник», — хмыкнул Стикер.

Тамара молча зыркнула на него, про себя приказав заткнуться.

— Ну сегодня не сходишь — завтра, — попытался утешить её Задира.

— Да, наверное. Но если Егора приставят ко мне, как няньку, чтобы я туда не бегала — тогда я точно повешусь.

— Не бойся, Многоножка. Мы что-нибудь придумаем.

Вскоре Робби кто-то вызвал по «срочному делу», и Тамара осталась одна.

Время идти в «Стаккато» близилось с каждой цифрой на экране телефона, а Тамаре становилось всё тоскливее. Несмотря на то, что в стенах клуба далеко не всегда было чем заняться, да и ребята очень часто бездельничали, ей отчего-то казалось, что именно сегодня она там очень нужна. Организм ли её оправдывал острое желание необходимостью, Тамара не знала наверняка. Она знала только то, что ей хотелось в «Стаккато». Хотя бы ненадолго.

Ребята ещё не стали ей друзьями, но Тамаре нравилось проводить с ними время. Вернее, среди них — потому что там на неё никто не смотрел косо, и ей начинало казаться, что она совершенно обычная. Такая же, как и все.

Как много Тамара наслушалась от взрослых, что подростки то и дело норовят выделиться, самоидентифицироваться, стать не такими, как серая масса вокруг них, а яркими и особенными. И Тамара лишь морщила глаза, потому что ей наоборот всегда хотелось быть такой же, как все. Ну или хотя бы не хуже.

Надежда на чудо таять не желала, так что Тамара, переодевшись, бухнулась на кровать и углубилась в соцсети. В одной из них (в которой есть большинство из вас), она ещё вчера отыскала профили всех ребят из «Стаккато». По странице каждого можно было узнать что-то интересное: к примеру, Ксюха часто выставляла фотографии из спортзала, и постила разные «нарезки» для бега, или для чего-то ещё. Послушав пару секунд случайную песню, Тамара решила, что это не для неё: слишком много барабанной дроби и слишком быстрый ритм. Хотя для самой Ксюхи такое, наверное, подходило лучше некуда.

На страничке Нюры Колодкиной записи были редкими. Последняя сделана в начале сентября, — о том, что «Стаккато» набирает новых участников. Нюра ничего не репостила, только иногда выкладывала свои фотографии. На одной из них она ехала куда-то на велосипеде, вытянув руку назад — к фотографу. Вокруг, кажется, царило лето.

Серёжа Селезнёв наоборот почти не выкладывал на страницу ничего своего. Всё, что попадало на стену его профиля — различные статьи, музыкальные подборки и что-то подобное. (Нюра и Серёжа числились в общих друзьях, а Ксюха — пока что нет). Практически то же самое было на странице Кости, но его профиль был более чудаковатый, чем у всех ребят.

К примеру, за несколько дней до появления на пороге «Стаккато» Тамары, на странице Кости Соломина следующая запись:

Первый же комментарий под записью принадлежал Серёже:

Прилагалась смешная картинка.

Следом за ним шли два подряд комментария Нюры:

Самый последний комментарий был Кости:

Тамара на всякий случай нажала на сердечко, чтобы Костя не подумал, что она равнодушна к «обманщику Селезнёву С.».

Через несколько записей Серёжа зачем-то скинул ему ссылку на руководство по дойке коров, и подписал это хэштегом «те_самые_коровы». И больше ничего не было.

Телефон завибрировал так неожиданно, что Тамара чуть не выронила его себе на лоб. Но удержала.

Писала Агата:

Тамара сглотнула ком в горле.

«Ясно… тогда я тоже не пойду», — пришёл быстрый ответ. Агата, кажется, хорошо печатала.

Тамара быстро села на кровати.

Тамара запыхтела носом, откинувшись на подушку затылком.

Она закусила губу.

Агата на этот раз отвечала долго — примерно пять минут.

И Агата стремительно вышла из онлайна.

Тамара закрыла глаза. Хотелось заплакать от несправедливости — но было бесполезно. И только больше хотелось, когда она вспоминала слова Робби: «Не бойся, Многоножка»…

Слушая тихие стуки часовых стрелок и телевизор где-то за стеной — Егор, несмотря на возраст, был большим его поклонником — Тамара прикрыла глаза, и спустя время погрузилась в лёгкую дрёму.

Ото сна её оторвал вновь завибрировавший телефон. Проверив время — прошло всего двадцать пять минут — Тамара прочитала сообщение:

«Нам же она всё равно пригодится?» — спросила она тут же.

В беседу она уже пригласила ребят — кроме Нюры. Но все они были в оффлайне.

Тамара почесала голову и покрутила светлую прядь у виска. А после — напечатала:

Но сами объяснения Тамара приберегла — на случай, когда ребята будут в сети.