2. Угасающий «Стаккато»

— Это вроде бы… Театральный клуб, да?

Тамара часто слышала о нём, и даже подумывала о том, чтобы в него записаться — но он находился на другом конце города, и родители были категорически против того, чтобы она ежедневно себя мучила.

— Вы в нём состоите?

— Давай на «ты», мне всего-то двадцать с лишним.

Тамаре стало неловко, но она согласно кивнула.

Они со Светой теперь вышли со двора и теперь шли вдоль оживлённой улицы.

— В общем, «Стаккато» владеет мой папа, и сейчас клуб… скажем так, близок к закрытию.

— Почему? — удивилась Тамара.

Света тяжело вздохнула.

— Много причин.

…Они стояли на остановке. Света ждала автобус, а Тамара решила, что бутылка воды пока что прогуляется с ней, прежде чем дойти до её бабушки.

— Видишь ли, — говорила Света, — «Стаккато», знаешь, наверное, не детский клуб, а скорее подростково-юношеский, и отношение к тому, что мы делали, было серьёзнее. И людей там всегда было не очень много, зато клуб всегда был очень сплочённым. К нам приходили ребята, которые хотели играть в настоящем театре, учились основам искусства — ставить спектакли, играть, создавать реквизит и декорации, писать сценарии. В последнем нашем потоке было пятнадцать человек. Мой папа, Виктор Манохин. Слышала, может быть, про него?

— Нет…

— Он режиссёр и сценарист. И в целом удивительный человек. Всегда мог всех поднять на дело, к каждому найти подход, всегда всё успевал, и столько сил в дело вкладывал. Именно при нём труппа «Стаккато» сыграла как-то раз «Мастера и Маргариту» перед московской комиссией. И они оценили — настолько, что профинансировали нашу деятельность. Это был настоящий успех. Но теперь… — Света тягостно вздохнула. — В общем, папа попал в больницу с сердцем. Он уже старенький. А в его отсутствие «Стаккато» будто бы умер. Новые руководители никуда не годились, потому что не могли сплотить коллектив, потом несколько неудачных спектаклей… И теперь у нас почти нет участников. Четыре человека. Я организатор, а кроме меня — Андрей Степанович Зорин, папин друг. Иногда приходит в театр и помогает, чем может — но только из дружеских чувств к отцу. В общем… Совсем всё плохо.

— А если я вступлю? — предложила Тамара осторожно, спустя короткое время молчания.

Света недоверчиво посмотрела на неё.

— И что это изменит? Только зря потратишь время. То, что сейчас в «Стаккато» — это просто жалкая пародия на то, что было раньше.

— Ну, а если сыграть спектакль?

— С кем? Кто сможет собрать всех так же, как папа? Кто всех вокруг себя сплотит?

— Да хотя бы и ты!

Света изумлённо и вопросительно воззрилась на неё.

— Ты ведь дочка главы клуба, — сказала Тамара серьёзно. — Ты разве не была при нём с самого начала? Ты разве не знаешь, как там всё устроено, и как нужно делать, чтобы…

— Одно дело знать! — вдруг горячо оборвала её Света. — Другое дело — быть как папа, быть таким, чтобы собрать всех вокруг себя, чтобы поднять на дело, чтобы организовать… Я так никогда не смогу.

— Ну, а что, если найти человека, который сможет, и сыграть спектакль? Что, если набрать людей и выступить, ну, допустим, в нашем ДК? Или в «Чеховском»? Тогда «Стаккато» продолжит существовать?

— Ну как ты не поймёшь… Он вообще больше никогда не будет таким, как при папе.

— Но не закроется?

— Да, не закроется, — согласилась Света.

— Тогда можно я вступлю и приведу людей?

— Это бес-по-лез-но…

Но чем больше Света пыталась её разубедить, тем сильнее Тамара верила в то, что сможет что-нибудь сделать. И чем сильнее она верила — тем крепче она сжимала рукоять нагревшегося Стикера.

— Пожалуйста, давай я попробую, — говорила Тамара. — Я всегда хотела играть в театре, хотела стать актрисой! А вам в «Стаккато» нужны люди! Я приведу парня, который во всём — во всём разбирается, он сможет помочь! И ещё людей приведу, и мы сыграем спектакль! И тогда ваш клуб снова будет жить и его не закроют!..

Света вновь тяжело вздохнула и потёрла переносицу. Не верила.

К остановке подъехал автобус, его двери с шипением раскрылись. Света молча двинулась и поднялась по ступеням.

Затем обернулась, глядя на Тамару из автобуса. Та уже готова была отчаяться — её отвергли второй раз за день!

— Поедем, покажу тебе «Стаккато», — сказала Света негромко.

Глаза Тамары снова засияли. Она подняла с земли бутылку с водой.

* * *

Они, не говоря ни слова, проехали пять остановок, выйдя на Сухоложской. Прошли сквозь несколько дворов, спустились по длинной полуразвалившейся каменной лестнице, сползающей вниз по холму, и остановились у торца одного из домов. Достав связку ключей из кармана пальто, Света открыла железную дверь, а затем ещё одну дверь — за ней, и впустила Тамару в тёмное помещение.

Закрыв дверь, она щёлкнула несколькими выключателями на стене сбоку, и в зале загорелись лампочки.

Большую часть прямоугольного пространства «Стаккато» занимала груда из разного рода вещей в центре. Состояла она, к примеру, из скелета кровати, деревянного шкафа без створок, чего-то, накрытого тёмной тканью, тележки, угнанной из магазина, и пыльного пианино и чёрт пойми, чего ещё. Стопка пыльных книг, клетка от домашнего попугая, какие-то пустые глиняные горшки…

В каждой из стен было по одной-две двери. Пахло холодным деревом. Было тихо.

Света сделала несколько шагов, гулко раздавшихся в тишине зала.

— Вот такой он… нынешний «Стаккато». Жалкая пародия на то, что было раньше.

— А что с ним не так? — спросила Тамара, поставив возле себя злосчастную бутыль с водой, а Стикером постукивая по половицам.

— Сама не видишь? Пыль. Тут всё в пыли. Денег на простейший реквизит нет, так что приходилось выезжать на энтузиазме, одежду наспех шить самим… Да и того без папы становилось всё меньше. «Кому, — говорили они, — нужен этот тухлый театр?» Платить за такое «образование» тем более никто не собирался.

Тамара прошла мимо груды. Теперь ей и самой стало печально. Вовсе не от того, что стало со «Стаккато», а от того, что она, загоревшись, наобещала Свете с три короба, хотя и правда ничего не в состоянии сделать с умирающим театральным клубом.

«Чертовски неприятно сначала заставить человека в тебя поверить, а затем потерять веру в самого себя», — пришло в голову Тамаре.

— Ну что, — сказала Света спустя время, видимо, угадав, о чём она думает, — всё ещё хочешь вступить и умирать здесь вместе со всеми? Здесь больше нет того, что было при папе.

Она сделала несколько шагов по залу, продолжая негромко говорить:

— Мне очень больно наблюдать, как последние люди, которые ещё надеются на что-то, каждый раз приходят сюда, бегают глазами, и никогда не находят того, что ищут. Большинство из тех, кто был, махнули рукой, сказали: нет здесь больше ничего, развернулись и ушли. Но хуже них — только те, кто приходит и даже не думает ничего ставить и ничему учиться. Просто маются дурью, как идиоты. И сделать с ними ничего нельзя, потому что тогда «Стаккато» вообще без участников останется… Вот я и решила, что сегодня съезжу сюда в последний раз, а в понедельник отчитаюсь в организацию о закрытии клуба, и помещение опечатают. Всё равно мы не сможем поставить здесь спектакли… Я хотела просто покончить с этим, — вздохнула она, завершив монолог.

Тамара, слушая её, приложила ладонь к лакированной стенке старого шкафа и сказала:

— Гардеробус…

— Что? — не поняла Света.

Тамара повернула к ней голову.

— Не делай этого. Не закрывай клуб. Ещё можно всё исправить.

— Ты не представляешь, как долго мы пытались.

— Но здесь не было меня.

— Ты кем вообще себя считаешь? — устало спросила Света, которой, кажется, уже надоедало спорить. — Что такого ты можешь сделать, чтобы «Стаккато» снова ожил?

— Поставить спектакль, — спокойно сказала Тамара.

— Ты умеешь это делать?

— Нет, не умею.

— Ну и о чём тогда вообще речь?

— Света, послушай меня, — Тамара быстро, насколько могла, подошла к девушке (Стикер гулко стукал об пол, действительно изрекая настоящее суетливое стаккато). — Я уже поняла, что ты сильно отчаялась, что уже ни во что не веришь. Но тогда и терять тебе нечего. Позволь, я попробую что-то сделать. Привести людей. Поставить спектакль. Сделать так, чтобы здесь снова что-то было. Так же, как при твоём папе, не будет никогда, но, может быть, будет по-другому.

— Но ты же ничего не умеешь… — уже не очень уверенно сказала Света.

— Ну так научите меня всему, чему возможно. И всех, кто со мной придёт. И мы поставим спектакль, сыграем на сцене, и тогда «Стаккато»…

— Хватит.

Света тяжко вздохнула.

— Мы открыты с понедельника по пятницу, с десяти до шести. Срок у тебя — неделя. Если за неделю приведёшь сюда как минимум пятерых человек — я тебе поверю.

Тамара кивнула как никогда серьёзно:

— По рукам!

* * *

— Утомлённое со-о-олнце-е, — напевала на всю квартиру Ефросинья Петровна и раскатистый голос её было слышно даже за дверью, — нежно с морем проща-а-а-алось, ты сегодня призна-а-а-а-ала-а-ась… — она открыла дверь, представ перед Тамарой в своём кимоно, — что ты — мужик!

Допев свою любимую шутку из КВН, она сделала Тамаре торопливый и весёлый жест, чтобы она проходила, а сама закрыла за внучкой дверь.

В бабушкиной квартире Тамаре нравилось то, что имена многих вещей здесь заканчивались как-нибудь по-стариковски — Телик Антеннович (телевизор фирмы «Моль», показывающий семь каналов), Вазильевна (очень большая ваза с синей росписью, в которой никогда не стояло цветов — они бы в ней утонули) или Шкафич Створкович (он был из Чехии). Из-за этого многие вещи как будто приобретали в возрасте. В основной — единственной — комнате всегда пахло выстиранным ковром (хотя его вообще никогда никто не думал стирать), старыми половицами и… возрастом.

— Ну как твои дела, Тамарище? — спросила бабушка, с лёгкостью поднимая бутылку и ковыляя с ней на кухню. — Пошли, чаем угощу.

— Ковыляем потихоньку, — привычно ответила Тамара, проходя в кухню и садясь на своё место. Стикер она поставила неподалёку. — Я сейчас ходила в театральный кружок!

Пока бабушка наливала воду и ставила чайник (Чехов), она рассказала ей про Свету и про «Стаккато». Выслушав, бабушка присела напротив неё и подперла щёку морщинистой худой ладонью.

— «Стаккато», «Стаккато», что ж знакомо так звучит-то… Это, часом, не тот, который раньше «Буратино» назывался?

— ?..

— Ну в таком подвальчике театр был в доме на Сухоложской…

— Ага, похоже, что он, — кивнула Тамара удивлённо. — Там что, был ещё один театр?

— Да может и тот же, просто переименовали… — бабушка неопределённо пожала плечами. — В «Буратино» мы с подружкой в молодости ходили.

— Серьёзно?

— А то! Тогда там был целый пионерский отряд. Ну такой, как это говорится… «локальный» что ли, — двумя руками бабушка показала что-то шарообразное. — Местечковый, вот! Мы тогда с Людкой-то Лебедевой так любили туда ходить, ой, ты б знала. Мы там петь и научились. Был там хороший учитель, Ильрат Фахитович, ой… — она прицокнула.

«Ничего себе совпадение», — подумала Тамара.

— А в спектаклях ты играла?

— Да нет, не довелось, — бабушка покачала головой. — Говоришь, закрывают его?

— Ну, хотели. Я Свету переубедила пока что не делать этого.

Бабушка странно на неё посмотрела.

— И что ты собираешься делать, возрождать его?

— Ну, не то, чтобы прямо «возрождать»… — смутилась Тамара. — Но если я попробую сделать так, чтобы там снова играли спектакли и привлеку туда людей… Ну может и получится что-то.

— А что ж Света сама не привлечёт?

— Мне кажется, она совсем уже ни во что не верит. И других дел у неё по горло — отец, вон, в больнице. Вот она и отчаялась…

— Ну это ты, конечно, ношу на себя взвалишь, если возьмёшься. Справишься на трёх-то ногах?

— А если не взвалю — то пожалею потом! — ответила Тамара со вспыхнувшей вдруг решительностью. — Я давно хотела в театре играть, а в школьном одни дылды…

«Вернее будет сказать — одна дылда, но и её с головой хватает».

— …а тут — всего лишь какой-то недостаток людей! Да наберу кого-нибудь и…

— Не так это просто, Тамарище, — вздохнула бабушка, потерев пальцем один глаз. — Ты думаешь — легко было Светиному папе всё на себе тащить да всех вокруг себя держать? Это человеком нужно быть с большой буквы. Таких людей, — вздохнула она с какой-то неведомой ностальгией, — один на мильён…

— Ну и пусть, что я не такая, как он, — упорно сказала Тамара. — Но ведь кто-то же должен сделать хоть что-нибудь…

«И это обязательно должна быть трёхногая?» — спросил из своего угла Стикер, а потом без каких-либо причин скользнул по стене и рухнул на пол.

— Ничего, — сказала Тамара бабушке, которая уже подскочила, чтобы его подобрать. — Пускай полежит. Он наказан.

Стикер что-то ворчал с пола, но Тамара, болтая с бабушкой, предпочла его не слушать. Всё равно не скажет ничего полезного.

За окнами увядала расцветающая осень.

В воскресенье, расправившись с домашним заданием, Тамара отправилась в общежитие к Задире Робби, собираясь позвать его в «Стаккато». Робби был многосторонней личностью, так что его способностей наверняка хватило бы на то, чтобы спасти театральный клуб. Так, по крайней мере, думала Тамара.

Общежитие, где обитал Задира, располагалось недалеко от её школы.

Позвонив в домофон, Тамара подождала трёх гудков, а затем, когда резко наступила тишина, торжественно произнесла:

— Многоножка на линии, срочное дело.

— Проходи, — тут же понял Робби, открывая ей дверь.

…Перед Тамарой он предстал в длинной и мятой серой футболке, огромных шортах и с волосами на ногах и на голове (и там, и там они были взъерошены, как будто Робби только что шарахнуло током).

В квартире, помимо Задиры, жило ещё несколько человек. Все они знали Тамару в лицо, но ни с кем из них она особенно не дружила.

В комнате Робби — бардачной и свалочной — был перманентный железный беспорядок. Железный — вовсе не из-за того, что «непреклонный», а из-за того, что состоял по большей части из металла, с которым Робби любил экспериментировать. В тот день, к примеру, на захламлённом рабочем столе (где стоял компьютер, из которого играла музыка) лежала большая блестящая пластина, на которой остывал паяльник. Он источал характерный запах плавленого железа, расплывавшийся по всей комнате.

— Чем ты тут занят? — удивилась Тамара, проходя внутрь. Робби подставил ей стул, одним махом освободив его от лежащих на нём вещей.

Здесь стоит отметить, что почти везде, где часто бывала Тамара, у неё были собственные стулья и табуретки. К примеру, дома на кухне у неё был Табуретус с мягким седалищем. В квартире бабушки — резной Треуглорет из тёмного дерева, отличный от других вырезанным посередине седалища небольшим — с палец сторона — треугольным отверстием. Кто, когда и зачем его вырезал — неизвестно, известно лишь, что шалость удалась. Даже в школе у неё был отдельный стул, Жуйкин. Тамара отличала его по плотно прилипшим к нижней стороне седалища трём жвачкам, поставленным в ровный ряд и уже давно превратившимся в окаменелости.

Что до квартиры Робби — то Задира собственноручно изготовил для неё совершенно особенное сиденье, деревянное, на шести стальных ногах, с удобной спинкой и даже крючком для Стикера. Зная Тамарину привычку давать вещам имена, Робби окрестил своё творение Мсье Многоногом. А Тамару, севшую на него, Робби с тех пор стал в шутку звать Многоножкой.

Ей нравилось.

— У меня как раз шёл процесс, поэтому я отключил телефон, — объяснил Робби, проходя к своему столу.

— А что именно ты хотел сделать? — спросила Тамара, пододвигая к себе Мсье Многонога и аккуратно на него присаживаясь.

— Да балуюсь… Хочу понять, как это вообще происходит, а то скоро тридцать, а я с паяльником ни гу-гу… А ты-то что пришла?

— А! Слушай, очень важное дело. Слышал когда-нибудь про «Стаккато»?

И Тамара пересказала ему то, что вчера рассказывала бабушке — про Свету, её театральный клуб, закрытие и её, собственно, обещание Свете найти новых участников.

— Ты хотел бы вступить, Задира? — спросила, наконец, Тамара. — Будем выступать на сцене и…

— А ты уверена, что сможешь? — Робби взглядом указал на Стикера и на Тамарины ноги. Та нахмурила брови.

— Конечно смогу! Я всё смогу и не смей мне доказывать обратное! Я пришла тебя пригласить. Пошли со мной! Сыграешь на сцене. Новый опыт, впечатления, всё такое…

Задира Робби, присевший возле компьютера, почесал круглый нос.

— Я бы и рад, но… Не хочу.

— Чего? — удивилась Тамара. — Не хочешь?! Почему? Театр это ведь…

— Что угодно, но не театр, — Робби покачал головой. — Из меня артист как из тебя оперная певчиха… Так, вот только распеваться здесь не надо, Сэта разбудишь…

— А, точно, — вспомнила Тамара, уже приготовившаяся запеть, и понизила голос. — Ну ладно. Но почему…

— Потому что не моё это, — отмахнулся Робби лениво. — К тому же, сама подумай: ну куда мне, двадцативосьмилетнему оболдую, в подростковые клубы лезть? К тому же, я ещё и работаю, так что не смогу там ничего сделать. Тухлая это, Многоножка, затея — меня туда звать.

— Это ты тухлый… — беззлобно махнула рукой Тамара. Чего она уж точно не ожидала — так это того, что Задира откажет ей. Впрочем, причины он называл вполне себе адекватные, и, подумав, она решила, что он и правда странно бы смотрелся на сцене.

— А чего ты вообще туда сунулась? — спросил Робби. — В актёры собралась податься?

— Да вот сама не знаю, — вздохнула Тамара, скрестив руки. — Как говорил один дядька — «торкнуло» меня что-то. Ведь наверняка этот «Стаккато» хорошее место, а закроется из-за ерунды. Ну, то есть — из-за того, что Света впала в отчаяние. Это не ерунда, конечно, но…

— Я понял, понял.

— Ну и вот… Я подумала, что смогу хоть что-то сделать. То есть, мы, конечно, почти что не знакомы с ней и вообще столкнулись случайно. Думаешь… зря я это затеяла? — спросила она осторожно.

Про себя она подумала, что если Задира скажет, что всё зря, и что это её выдумки — то идея пропала, и «Стаккато» можно смело закрывато и актёров разгонято. Словам Робби Тамара верила гораздо больше, чем собственному рассудку, и даже если бы он всерьёз сказал, что луна — это солнце, то Тамара решила, что Робби прав, а весь мир долгое время ошибался.

— Ну почему… — неуверенно пожал плечами Задира. — Идея-то на самом хорошая. Вот только сильно ли ты расстроишься, если у тебя ничего не выйдет?

— Света расстроится куда сильнее. Хотя никому, наверное, не скажет…

* * *

Совершенно недовольная и удивлённая отказом Задиры, Тамара уже под вечер покинула его обитель и поковыляла домой, размышляя, где ей взять ещё пятерых людей.

«Допустим, — думала она, — Агата может согласиться. Она любит читать, и выглядит одинокой, так что её точно надо будет позвать. Но кого ещё позвать… Может быть, Дениса?»

От предвкушения того, что они с Денисом будут видеться в «Стаккато» чаще, Тамарино сердце затрепетало. Но потом Стикер любезно напомнил о себе, сказав что-то вроде «кто вообще захочет встречаться с такой, как ты?»

— Кто-нибудь, да захочет!.. — упрямо заявила Тамара, пошуршав одной ногой рыжие листья. Некоторые из них похрустели.

Она шла мимо небольшого бескрышного кирпичного сооружения, внутри которого располагались мусорные контейнеры. С правой её руки — со стороны Стикера — шла неширокая дорога, по которой иногда проезжал автомобиль. За дорогой лежал плавный уклон, обычно покрытый либо травой, либо толстым слоем снега (сейчас же было что-то промежуточное). Уклон скатывался в детскую площадку; на определённом отрезке его были даже каменные ступеньки, но они лежали впереди и пользоваться ими Тамара не собиралась.

Зато юноша с орлиным носом, одетый в чёрную куртку и штаны, ещё как собирался: взбежав на полной скорости по этим ступеням, он чуть не взлетел, бросился вперёд, вбежал к контейнерам и, недолго думая, юркнул в один из них, на секунду — даже меньше — встретившись с Тамарой взглядом, таким же острым, как его нос.

— Куда он побежал?! — спросили её двое запыхавшихся мужчин в форме, выбежавших по тем же ступенькам.

У Тамары не было, и не могло быть доверия к человеку, которого она видела всего секунду — поэтому она показала пальцем на мусорные контейнеры, намекая, что он в них.

— Спасибо, — поблагодарили её полицейские спустя время, выводя со свалки того самого парня. Он зло на неё зыркнул, но Тамара никак не ответила на его взгляд.

— Ты вообще, парень, знаешь, что такое статья за вандализм? — спросил один из полицейских, пока второй вызывал машину и называл координаты места.

Юноша угрюмо молчал.

Заметив взгляд замершей на месте Тамары, полицейский почему-то решил объяснить:

— «Звезду Народов» распилить хотел. На металлолом сдать, небось? — спросил он угрожающе у задержанного.

Тот весь скукожился.

— Не распилить, а сломать, — сказал он тихо.

Тамара решила, что ей больше нечего здесь делать, и свой законный долг она выполнила. Она осторожно прошла мимо полицейских и пойманного парня, заслышав часть их диалога:

— Тыщу раз вам повторял…

— Правду говори! Зачем ломал?!

— Захотелось.

— Штраф захотелось платить? Или в СИЗО загрести?!

— Хотел сломать её. А не её — так что-то другое сломал бы. Я хотел бы сломать что-то красивое.

Последняя его фраза надолго засела в голове у Тамары, но та не посмела ни обернуться, ни тем более препятствовать полицейским. У неё было мало опыта общения с правоохранителями, и совсем не хотелось увеличивать этот опыт.

Именно такой была Тамарина первая встреча с Ромкой Твариным, который — среди всех, кто его знал, — носил простую и неблагозвучную кличку Тварь, являющуюся синтезом его фамилии и характера. Конечно имя и кличку его Тамара узнала позже, не говоря уже о характере, но нам обо всём следует рассказать по порядку, и обо всём — в своё время.

* * *

В понедельник, освободившись от уроков, Тамара с портфелем на спине зашагала не домой, как обычно, а к остановке. Агату в этот день она в школе не встретила, и не готова была её встретить, потому что не была наверняка уверена, что её ждёт в «Стаккато». Для начала нужно было самой съездить и убедиться.

На припасённую мелочь она доехала до Сухоложской, где располагался «Стаккато» и, легко вспомнив дорогу к нему, быстро нашла почти закрывшийся театральный клуб.

На улице дул холодный осенний ветер, и было мёрзло, а внутри, между дверями, — тепло. Сделав глубокий вдох — раз двери открыты, значит, Света держит слово и помещение ещё не опечатали, — Тамара вошла в общий зал.

Наверное, он назывался общим?

— Я бы точно выступал против режима, — с причудливо-серьёзным лицом говорил высокий молодой человек с длинными (но не очень длинными) волосами и в очках, приложив одну руку ко рту, а локоть её уперев в собственное согнутое колено. Парень этот сидел на «скелете» тахты, который Тамара заметила ещё в прошлый раз. — Я был бы революционер.

Он говорил спокойно и мечтательно. С таким спокойствием, будто знал, что мечты его не сбудутся, и высказывал их просто так. Чтобы все знали, что в его голове.

— Ага, попробуй выступи — и тебя прищучили бы! — хмыкнув, осадил его другой парень, ниже его ростом, но шире в плечах, и с волосами покороче. И нос, и подбородок его были квадратными, а волосы на голове — того же цвета, что у его собеседника. — Какой ты всё-таки глупый, Костя Соломин!

«Почему он зовёт его по имени и фамилии?» — первым делом подумала Тамара, замерев на пороге. Её, пока не скрипнула дверь, не заметили.

«Глупый» Костя Соломин не обиделся, а сделал псевдострадающее лицо и возвёл глаза к небу.

— Ну чем же ты меня вообще слушал! Нюра, ну скажи ты нашему тупому Серёже, что можно было выступить против, просто никто не решался на революцию…

— Революции это плохо, — вынесла свой вердикт Нюра, сидящая на самом верху Гардеробуса с книжкой в руках. Она говорила еле слышно. Лицо у неё было улыбающееся и доброе, а волосы — длинные и прямые, спадающие на тонкий синий свитер.

— Ты знаешь кто? — вздохнул, обращаясь к ней, «глупый» Костя Соломин. — Ты детерминированная личность, вот ты кто.

Тот, кого назвали Серёжей, перевёл взгляд на звук закрывающейся двери и увидел Тамару.

Осмотрел её, взглянул на Стикер, потом снова на неё.

Тамара осторожно сняла шапку, тряхнув светлыми волосами.

— Привет.

Теперь взгляды всех ребят перескочили на неё.

— Тебе кого? — спросил Серёжа. У него был ровный голос, идущий прямо из горла, и татуировка на руке с часами. Сколько ему было лет?..

Тамара быстро нашла слова.

— Я… новый участник.

Ребята неуверенно переглянулись.

— Ты хочешь в театральный клуб? — уточнил Костя Соломин так, будто Тамара могла ошибиться.

— Тогда тебе нужно к Свете, наверное… — сказала ей Нюра, снова оторвавшись от книги.

— На самом деле, ловить тебе здесь особо нечего, — признался Серёжа, сунув руки в карманы. Видимо, решил идти ва-банк. — Здесь не проводится репетиций, на мероприятия нас больше не зовут…

— Тогда почему вы сами до сих пор здесь? — напрямую спросила Тамара.

Серёжа пожал плечами.

— Да просто время коротаем.

— Мне здесь нравится, — признался вслед за ним «глупый» Костя Соломин. — Тут своя атмосфера, можно поболтать и чай попить. А можно вообще не приходить, и никто слова не скажет.

— Мы просто учимся в одном классе, — пояснила Нюра с Гардеробуса. — Вот и ходим сюда посидеть после школы.

— А скоро его вообще закроют, — опять взял слово Серёжа. — Так что иди лучше ищи какой-нибудь другой клуб. Здесь — просто пародия на то, что было раньше.

— Света мне сказала то же самое, — ответила Тамара, снимая куртку и вешая её на крючок. Она осталась в белой школьной рубашке и тёплых спортивных штанах. — Вы — все, кто тут есть?

— Формально есть ещё один парень, — ответил Серёжа, видимо, бывший тут за главного (так как по большей части говорил именно он), — но он не с нами. Так что уже давно тут не появляется.

— Ясно, — Тамара кивнула.

Она прошла на середину комнаты, встав перед грудой театральных вещей, расставила ноги, обеими руками упираясь в поставленный перед собой Стикер, и произнесла на весь небольшой зал:

— Я хочу вступить и поставить здесь спектакль!..

Её энтузиазма никто из троицы не разделил. «Глупый» Костя махнул рукой, а Серёжа почесал шею и поморщился.

— Как бы помягче сказать…

— У тебя ничего не выйдет.

— Вчетвером — конечно не выйдет! — уверенно сказала Тамара. — Но я хочу привести ещё людей. И тогда всё получится!

— Ты откуда такой оптимисткой родилась? — удивился Костя Соломин, подняв брови. Он смотрел на неё удивлённо, а Серёжа — оценивающе. Они оба не верили.

— Набери хоть сотню людей — кто учить-то будет? — задал вопрос Серёжа, скрестив руки. Он спрашивал совсем не зло, и не с досадой, а по делу. По его лицу было видно, что он готов согласиться, если Тамара всё ему расскажет.

— И кто нас выступать пустит? И куда — спросил вслед за ним Костя Соломин.

— И ты-то сама кто и откуда? — спросила с Гардеробуса Нюра. Она единственная из всех смотрела на Тамару с неподдельным интересом.

И той было что ответить. Она — как учила её бабушка — задрала нос вверх и отрапортовала громко и весело:

— Меня зовут Тамара Суржикова! Восьмой класс 76-й школы! Пятнадцать лет! И я хочу поставить здесь спектакль!..

…Громкие слова её были вновь встречены молчанием.

— Меня Серёжа звать. Там, на шкафу — Нюра Колодкина, а этот увалень — Костя.

— Очень приятно, — подтвердил «увалень» Костя.

— Что до «поставить спектакль»… — продолжил Серёжа, — Света пыталась, и у неё не вышло, а она — дочка Виктора Саныча. Вот при нём было клёво. А заменить его никто не смог.

— Был тут один «молодой руководитель», — подал голос Костя, — кто-то из политических, что ли. Хотел здесь снимать пропагандистские ролики под депутатов и на этом зарабатывать. Света ему бойкот объявила, и мы с ней, естественно, тоже. Он и сбежал. Больше не появлялся…

— А другой всё время требовал снимать всякую чушь, и всегда был недоволен, — поделилась Нюра. — Потом он к двум девочкам приставать начал, и Света его в шею погнала.

— А третий был ни о чём, — снова заговорил Серёжа. — Давал нам задания и уходил бухать. При этом сделали, не сделали — нисколько его не волновало. На такого надеяться себе дороже.

— И что, он до сих пор руководит?

— Да кого там… Ушёл в запой и месяца три уже не появляется, вот клуб и развалился окончательно. Людей-то и так было не очень много… после предыдущих придурков.

— А почему Света сама не станет руководителем? — Тамара прошла вперёд и присела на большой предмет, покрытый пыльной тканью.

Ей ответил Костя Соломин:

— Она говорила, что у неё склад ума не такой, чтобы кем-то руководить. Человек она хороший, но просто не подходит для такого.

Тамара вздохнула носом. Стикер ехидно ухмылялся, чувствуя, как стремительно падает её уверенность. И это злило.

— Видишь, в чём ещё проблема? — подытожил Серёжа. — Не столько в людях, сколько в тех, кто всех соберёт вместе, сплотит и скажет, что делать. В театральном без таких людей — никуда.

— Ну так давайте сами попробуем, — сказала Тамара негромко, — иначе «Стаккато» закроют. Ведь если сюда может прийти кто-то… ну совсем уж отстойный. То давайте делать всё сами. Сами будем ставить спектакли и играть их. И тогда клуб снова заживёт.

— А если кто-то не захочет играть — кто его заставит? — задала резонный вопрос Нюра, до сих пор не слезающая с Гардеробуса.

Вопрос был настолько неожиданным, что Тамара замолчала.

— Она права, — кивнул Костя, зевая и прикрывая рот ладонью. — У самих у нас ничего не получится.

— Но зачем заставлять, если человек сам хочет играть?

— Ну хорошо, — согласился Серёжа. — Вот смотри: ставим мы, например, «Алладина». Я играю роль джина из лампы. Появляюсь во втором действии, но вот что-то мне сегодня ну никак не хочется… Давайте-ка лучше без меня отрепетируете, кем-нибудь замените меня, а я потом отыграю…

— А у меня парень вдруг приехал, — присоединилась к нему Нюра, — я его так давно не видела, так не видела! Давайте сегодня без Жасмин сыграете…

— И как я буду играть один? — возмутился Костя. — Может, отменим репетицию да чай пить будем? Авось завтра отыграем как надо…

И вся троица посмотрела на Тамару в ожидании.

Та сникла, поняв, что ей пытались сказать ребята.

— Но… как тогда вас всех заставлять, если то один не хочет, то другой…

Ей ответили тройным хором:

— А у Виктора Саныча получалось!

Загрузка...