Многоножка

17. Конфронтация

На Новый год и последующие каникулы Тамара связь со стаккатовцами практически потеряла: каждый встречал праздник с семьями, а друг друга они поздравляли лишь через Интернет. Ромка, к слову, пропал немного больше остальных: он перестал появляться в Сети даже по ночам, так что в течение десятка-другого дней Тамара понятия не имела, что у него происходит.

В то же время, от бабушки, проведшей Новый год в реанимации, куда не пускали посетителей, новостей тоже никаких не было. При этом родители не желали ничего говорить Тамаре, избегая любых разговоров. Ту это изрядно злило, но поделать она ничего не могла, просто надеясь, что рано или поздно бабушка выйдет из больницы и хотя бы об этом родители соизволят сообщить.

Четырнадцатого января был её день рождения.

Тамара с утра отправила сообщение с поздравлениями на её телефон. В приписке добавила, что уже легко сгибает и разгибает колени, лёжа на спине, и у неё получается сделать это целых сорок раз. Она преувеличила совсем немного: на самом деле, количество относительно безболезненных подъёмов пока что ограничивалось двадцатью. Но Тамара продолжала заниматься. Недавняя стычка с Дурьей дала ей понять, что её ноги чувствуют себя гораздо лучше, чем считает Тамара и старается доказать Стикер (да и все остальные тоже). Тем не менее, ходить на двух родных ногах Многоножка пока что опасалась.

— Ма-а-ам! — позвала она, выглядывая в коридор.

Никто не отозвался. Даже Мята, свернувшийся на стойке для обуви в клубок, не пошевелился.

— Хм! — хмыкнула Тамара.

В квартире с утра пораньше по какой-то причине никого не обнаружилось. Зато на кухне стояла полная пластиковая бутылка воды — точно такие же Тамара по одной таскала бабушке. Вода из местной церквушки была чище, нежели «изподкрановская», поэтому многие предпочитали набирать её.

«Может, отнести…» — подумала Тамара.

В прихожей отыскалась связка ключей от бабушкиного домофона и квартиры. Наспех позавтракав и договорившись с Мятой, чтобы сторожил квартиру, Тамара — которой уже надоело сидеть дома — оделась и выковыляла на улицу с тяжёлой бутылкой, сжатой пальцами в толстой кожаной варежке.

На улице было хорошо и светло, а также бело, ярко и безоблачно. Тамара долго думала, какое лучше слово подобрать, глядя на ослепительную синеву неба, а потом решила, что споёт:

— Хо-дят-хо-дят-ёжики в туман, осторожней там… Только ты за ними не ходи…

По пути она решила зайти в магазин и купить бабушке шоколадку — в качестве какого-никакого подарка на день рождения. Продавщицу она знала: эта женщина появлялась то в одном, то в другом мелком продуктовом магазине (а в Ветродвинске они открывались и закрывались часто), нигде не задерживаясь дольше трёх месяцев.

Тамара уже почти с ней расплатилась четырьмя позолоченными монетками, когда дверь раскрылась, и в помещение магазина зашёл Ромка.

Его не сразу заметили: Тамаре потребовалось взять сдачу, запихнуть её вместе с шоколадкой и чеком в карман, развернуться, поднять с пола бутыль — и только после всего этого она заметила, как он неуверенно топчется на пороге, будто бы забыв, зачем сюда зашёл.

— Привет! — сказала она. — Ты что-то покупать…

— Аааа, да я, ну…

— Он снова за «Клинским» пришёл, — ехидно подсказала из-за прилавка продавщица. — Опять клянчить будет.

— Ничё я не буду клянчить! — смутился Ромка, не знающий, куда девать глаза. И Тамара чуть ли не затылком почувствовала неловкость, которая его сейчас обуревала.

Неужели ему было совестно?

— Давай помогу, короче! — взяв у неё из рук бутылку, Ромка быстрее пули выскочил из дверей магазина — Тамара еле за ним поспела.

Завернув за угол, чтобы скрыться с глаз продавщицы, хмурый донельзя Ромка смотрел на Тамару так, будто она была в чём-то перед ним провинилась, и явно не знал, как начать разговор.

— Ну и что это было? — Тамара ехидно улыбнулась.

Ромка опять спрятал глаза.

— Ничего. Просто помочь хотел.

— Внезапно.

— Я увидел, что ты заходишь в магазин и…

— А если не врать? — и Тамара наклонила голову, посмотрев прямо ему в глаза. — Я не твоя мама, хоть что ты там ни покупай — мне всё равно.

— А мне похер, что тебе всё равно! — ощетинился Ромка. — С чего ты взяла, что меня это парит?

— Да потому что по тебе видно.

Они помолчали.

— Может… отдашь бутылку? Тяжело держать.

Ромка отвёл глаза в сторону.

— Давай уж… помогу. Ты тогда с граффити выручила. Я дотащу.

«Я же ничего тогда не сделала…» — подумала Тамара мельком.

— Ну и странный же ты, Ром. Ну ладно, пойдём… Хочешь шоколадку?

— Не. Ты же не для меня купила.

— И то верно.

Снег похрустывал под ногами, а неожиданно налетающий ветер морозил щёки. Шагая чуть позади Ромки, Тамара думала: а чем бы он занялся, не встреть её в магазине?

— Ты чего без шапки? — спросила она его. — Не холодно?

— Не, — ответил Ромка. Но спустя время всё же накинул на голову капюшон с меховой подкладкой. Некоторые люди, подумалось Тамаре, как будто бы способны забыть про холод начисто, и не замёрзнут, если им не напомнить об этом.

— Слушай, можно тебя спросить?

— Валяй.

— Как тебе в «Стаккато»?

Ромка дёрнул плечами.

— Хэ зэ. По-моему, вы хренью страдаете с Лебедевой заодно.

— Значит, не нравится?

— А я в актёры вообще не нанимался. Но слово пацана держу. Так что прохожу год, раз Лебедева просит. А там… видно будет.

Он обернулся на Тамару.

— А тебе, вижу, нравится там, командирша?

— С чего это я вдруг командирша…

— А ты постоянно там командуешь. И сам я видел, и та чокнутая деваха рассказывала… С косичками ещё.

— Ксюха-то?

— Она, ага. Странная.

— Просто гиперактивная.

— А я гиперпассивный.

Тамара помолчала, а затем сказала:

— Ты иногда такие вещи выдаёшь, которые… которые прямо и не ждёшь от тебя.

— Да? Это какие? Чего ты от меня ждёшь?

— Что будешь ругаться, материться и забивать на всё. Например, вот Лебедева же не пацан — а ты с ней слово пацана держишь, пусть и против своей воли. Мне почему-то помогать вздумал. И другое…

Остановившись, Ромка поставил бутылку на дорогу и развернулся. Тамара мельком взглянула на воду и представила, как бултыхнулся в ней запертый в бутылке кальмар.

— Если не хочешь — так и скажи, — сказал ей Ромка.

— Да не в этом дело! — Тамара засемафорила руками. — Донести бутылку я ведь и сама могу. Просто… Получается, ты не такой уж и плохой человек, разве не так? Или ты, когда бутылку несёшь, тоже чувствуешь, что всех вокруг обманываешь?

— Фигасе, запомнила, что я говорил…

— Ну да.

Они смотрели друг на друга. Ромка был немного выше, но в плечах примерно такой же. Глядя на его лицо, Тамара невольно отметила, что он, наверное, будет даже немного красивым, если улыбнётся.

— Ты, в общем… Перестань себя мучить, — сказала она. — Ты вовсе не тварь. Плевать, какая у тебя фамилия. У меня вон — Суржикова, но никто не зовёт меня Суржиком, так?

— Потому что ты дев… вушка.

— В первую очередь — потому что я не Суржик. Потому что людей не судят по их фамилии. Это тупо, глупо и несмешно. Бери бутылку и пошли. Чего на холоде трепаться…

Немного поразмыслив, Ромка всё же поднял бутылку с земли, повернулся и зашагал в прежнем направлении. Тамара пошла за ним.

В подъезде у бабушки всё было как всегда. Тамаре даже на мгновение почудилось, что сейчас бабушка её встретит, напевая какую-нибудь глупость, угостит чаем и скажет что-нибудь хорошее… Однако на её этаже она вспомнила, что в квартире сейчас пусто. Пока она возилась с ключами, одна из дверей открылась и в подъезд выглянула худощавая старушка с орлиным носом и прищуренными глазами, спрятанными в паутине морщинок.

— Вы к кому? — спросила она хрипло.

— Здрасьте, — сказала ей Тамара, прежде чем Ромка успел раскрыть рот. — Мы к Ефросинье Семёновне. Я её внучка…

— Куда?! — переспросила старуха.

— К моей бабушке! — громче сказала Тамара.

Старуха внимательно посмотрела на неё, потом на дверь, возле которой они стояли.

— Канатова, что ли?

— Да-да! — Тамара закивала.

— Дык нет её уже, — сказала соседка. — Померла…

У Тамары сперва сердце ушло в пятки. Но потом соседка продолжила:

— Я её сколько уже не видела. Как на скорой увезли, так и…

— Она в больнице лежит, — сказала Тамара спокойно. — С ней всё хорошо.

Вставила ключ в замок и повернула.

— К ней дочка её приходила, — прохрипела соседка, вцепившись сухими, как деревяшки, пальцами в дверь. — Вещи выносили.

Тамара округлила глаза.

— Вещи? В смысле — выносили?

— Сказала — на продажу…

Войдя в квартиру, Тамара чуть не осела на пол прямо там.

Из коридора исчезла вся одежда, и вообще всё, кроме вешалок и тумбочки. В ванной ничего не было, на кухне — чистые полки и столы.

Голова пошла кругом.

— Что происходит… — спросил Ромка, закрывая за ними дверь.

Не разуваясь, Тамара дрожащими руками достала телефон из кармана и набрала маму. Она нервно стучала ногой по полу, а голова шла кругом.

— Мам! — она почти что крикнула, когда трубку взяли. — Мам, я у бабушки! Почему тут пусто?! Куда вы дели все её вещи?!

— Что ты там делаешь?! — мама, судя по голосу, ужаснулась.

— Я воды ей отнести хотела, полная бутылка же стояла…

— Папа её нам принёс.

— А тут-то что происходит?! Зачем вы всё вынесли?!

— Слушай, мы не хотели тебе говорить, — мамин голос дрогнул.

Тамара придвинула к себе ближайшую табуретку и медленно села на неё.

— Не хотели говорить что?

— Просто уходи оттуда.

— Мам. Что происходит?

— Это больше не бабушкина квартира.

— В смысле?! — отчаянно крикнула Тамара в трубку. — Как это не бабушкина?! Вы что, её квартиру продать решили, пока она в больнице?! А где она жить будет?!

Снова молчание.

— Мама… Мама, ответь, ответь пожалуйста. Скажи, ну. Ну это ведь шутка, да? Вы ремонт хотите делать? Или что? Мама, это не смешно, — Тамара лепетала, чувствуя, что вот-вот заплачет. — Мама…

— Бабушки больше нет, — тихо сказала мама. — Прости, Тамара. Мы не хотели…

В квартире было убийственно тихо. Не тикали часы — кажется, их вынесли. Тамара смотрела в пустоту перед собой. Ромка смотрел на неё.

— Когда… — проронила она через силу.

— В декабре. Врачи сказали, что ничего не смогли сделать.

— Но почему вы… почему вы молчали… — горло больно сдавливало. — Вы же… ни слова мне не сказали. Вы же просто…

— Тамара, солнышко, иди, пожалуйста, домой. Поговорим вечером.

— Почему вы молчали?

— Мы не могли сказать тебе. Ты так сильно ждала бабушку из больницы. Ты в кои-то веки была такой счастливой из-за клуба. Мы с папой решили…

— А когда вы мне сказать собирались?! — Тамару разобрала злость и яростная, дикая обида. — Когда?! Как ты вообще могла скрывать от меня подобное?!

— Тамара…

Не дослушав до конца, она с размаху швырнула телефон в стену. Тот разлетелся на запчасти, задняя крышка раскололась надвое.

— Что такое?.. — сунулся Ромка.

— Уходи. — Тамара закрыла руками лицо. — Уйди прочь, пожалуйста.

В глаза навалилась густая тяжесть, и она больше не могла сдерживать слёз. Содрогнулась — и по-настоящему расплакалась, сидя в гулкой пустой кухне. Тамаре было горько не только из-за ушедшей бабушки, но и из-за того, что ей будто бы не дали побыть с ней в последний момент, когда это было возможно. Собственная дочь оставила её умирать в одиночестве, в реанимации, среди незнакомых лиц, скрытых медицинскими масками. Не Тамару, а её, бабушку, обманули и предали…

Заскрипела об пол табуретка: вместо того, чтобы уйти, Ромка молча сел рядом.

— Она умерла, да? — тихо и понимающе спросил он.

Тамаре показалось, что она должна разозлиться, однако тон его не был надменным. Так что она лишь кивнула, всё ещё держа лицо в ладонях.

— Слушай. Я сейчас уйду и сиди тут сколько хочешь. Только меня выслушай, ладно? Или можешь не слушать, всё равно скажу.

Ромка помолчал. А потом заговорил так спокойно и негромко, как никогда до этого с Тамарой не разговаривал. Как будто вместо него говорил какой-то совсем другой юноша — более серьёзный и более меланхоличный.

— У меня дед несколько лет назад умер. Я его очень любил. Наверное, даже больше, чем родителей. Хороший он был. Хоть и ругал меня в хвост и в гриву. Я на его могиле ревел, как проклятый. День или два… Приходил к нему и плакал. Мне не хотелось верить, что он ушёл и не слышит меня больше. А потом… подошёл ко мне незнакомый мужик и сказал, мол: ты, пацан, не деда жалеешь. Ты себя жалеешь, что без деда остался. И меня не то, чтобы отпустило — нет, всё равно херово было, хоть волком вой. Но тогда мне и пришло в голову, что умершим-то всё равно, что у нас здесь происходит…

— Уходи, пожалуйста, — шёпотом попросила Тамара. — Уйди. Прошу.

Ромка вздохнул. Встал, сделал несколько шагов. Протянул к плечу Тамары руку — но так её и не коснулся, в последний момент остановившись и забрав руку назад.

— Пока… — сказал он.

Послышался звук закрывшейся двери, и Тамара осталась совсем одна.

…Когда она подняла голову, её кто-то тряс за плечи.

— Эй! — говорили ей. — Ты что здесь делаешь?! Ты кто?

Перепугавшись, Тамара резко вскочила с табуретки. Ноги кольнуло болью. Она поморщилась, схватившись за чашечки.

На неё смотрели мужчина и женщина. Мужчина был полноватым, с овальным лицом, красными от мороза щеками и густыми чёрными бровями. Женщина — накрашенная, со светлыми кудрями, опускающимися на чёрную дублёнку. Оба смотрели на Тамару ошеломлённо.

— А вы кто?! — спросила та сквозь зубы, морщась от боли. — Откуда у вас ключи?

— Мы эту квартиру снимаем вообще-то! — изумилась женщина. — Уже заплатили залог… Толя, вызывай милицию.

— Какую милицию, какой залог?! — взвинтилась Тамара. — Это квартира моей бабушки! Как вы её можете снимать, она же…

До женщины, кажется, дошла суть, и она открыла рыбий рот в догадавшемся «аааа!»

— Так ты дочка хозяев?..

— Вам здесь делать нечего, ясно вам?! — сказала Тамара зло, глядя остервенелым взглядом то на женщину, то на мужчину. — Плевать, что вы там и кому заплатили, это не ваша квартира! Это квартира моей бабушки, и она ей и останется! Убирайтесь отсюда!

— Ты на кого гавкать-то собралась, девочка? — медленно проговорила женщина, подняв брови так, что лоб её уменьшился почти вполовину. — Давай-ка сама выметайся отсюда, пока мы тебя силой не выкинули!

— Вы?! Меня?! — разозлилась Тамара. — Ну попробуйте!

Ей до самого конца не верилось, что эти люди хоть что-то способны ей сделать. Однако по велению истеричной жены здоровяк Толя легко схватил Тамару за подмышки, поднёс к двери и грубо вышвырнул в коридор. Стикер полетел следом, больно стукнув её рукоятью в голову.

— Толь, поаккуратнее, она инвалид… — запоздало сказала здоровяку жена.

— Ну и чё, что инвалид… — и муж закрыл дверь. Защёлкали замки.

Взвыв от боли и обиды, Тамара попробовала вскочить, но заболевшие ноги подвели её — и она рухнула на пол подъезда.

— СУКА!!! — крикнула она в слезах, чуть не охрипнув. — УРОДЫ!!! Твари! ЧТОБ ВЫ… — поток ругани, не успевший даже толком начаться, закончился, когда Тамара закашлялась и снова подавилась плачем.

Долго сидеть на полу было холодно. Охрипшая и замёрзшая, Тамара с трудом поднялась на ноги. Снова хотелось заплакать, но что-то её остановило.

«Слёзы лить будешь, когда получишь ответы, — сказал ей Стикер. — А пока — стисни зубы и докажи, что не тряпка».

И сколько ни унижала её раньше вредная трость — сейчас Тамара от всей души почувствовала, насколько сильно и прочно Стикер всё это время её поддерживал. Пусть его голос и был по большей мере воображаемым, но никто из её близких не знал её настолько же хорошо, как он. Сделав пару глубоких вдохов, Тамара стиснула зубы и вытерла уже засохшие глаза рукой.

Шмыгнула носом.

Никогда в жизни она не чувствовала себя настолько бессильной перед внешним миром — который, как оказалось, не собирался с ней церемониться.