Многоножка

3. На ноги!

Тамара знала меру, поэтому давала имя далеко не каждой вещи.

К примеру, каждой вилке и ложке в доме своё прозвище придумать сложно: в квартире Суржиковых все столовые приборы были одинаковыми на вид, так что Тамара даже не пыталась выделить среди них какие-то необычные. Кружку свою — высокую, прозрачную, с нарисованной змейкой, — она тоже никак не называла, оставив её просто кружкой. А вот саму змейку назвала Лисовиной. Про себя, конечно — потому что обращаться к нарисованной змейке не приходило в голову даже Тамаре.

В чём была разница? В том, что имена получали лишь предметы, единственные в своём роде. Каждый из Тамариных стульев был совершенно неповторимым, не говоря уж о её Стикере и Зонтулье, а уж Чаёвникер и вовсе настоящий раритет, откопанный на чердаке на даче. Как же такой — и никак не назвать?!

А ещё у Тамары был фотоаппарат. Совсем небольшой, старенький, (хоть и цифровой), но настоящий, её собственный фотоаппарат, на который Тамара фотографировала всё, что ей нравилось. Только не людей. Потому что фотографии людей Тамаре совсем не нравились. Камера носила гордое, и даже слегка зловещее имя Люциорус.

История появления в «Стаккато» Ксюхи Денисовой связана именно с ним.

Во вторник Тамара впервые привела в «Стаккато» Агату, до сих пор не очень уверенную в том, что она куда-то хочет. Поддавшись уговорам, она согласилась, что всё равно ничем особым не занята после школы, и стала первым человеком, которого Тамара завербовала в клуб.

— Ты сюда что, ещё кого-то приведёшь?! — спросил у неё под конец дня Серёжа.

Тамара утвердительно тряхнула головой.

— Ещё четырёх человек — и «Стаккато» будет жить! Поставим что-нибудь и выступим! А уж «гуру» найдётся, не волнуйтесь!

Костя и Нюра переглянулись.

— Плакало наше спокойствие, — вздохнул «глупый» Соломин. От его замечания Агата ещё больше смутилась.

За весьма короткое время — всего лишь день с небольшим — Тамара поняла, что между Костей Соломиным и Серёжей Селезнёвым были удивительные отношения. С первого взгляда казалось, что эти двое недолюбливают друг друга и спорят по любому поводу — однако споры эти проходили с таким обоюдным артистизмом, с такими выразительными жестами, с такими вычурными интонациями, что в них просто невозможно было поверить.

Когда спор достигал пика, Костя, как правило, принимался якобы всерьёз обижаться, закатывать глаза и всячески обзывать Серёжу, а также часто просил Нюру встать на его сторону в противостоянии. Нюра Колодкина, всегда ходящая за ними хвостиком, редко поддерживала кого-то из них, а если и выражала какую-то точку зрения — то сугубо нейтральную.

К примеру, когда Тамара только зашла в клуб, Костя и Серёжа спорили о романе «1984»: Костя утверждал, что революцию против режима Старшего Брата можно было поднять, просто никто не осмеливался. Серёжа же напоминал, что любого, кто посмел просто думать о подобном, тут же ловили, так что оппозиция была попросту невозможно.

Подобные споры возникали между ними в периоды скуки и не носили решительно никакого значения. Потому что всегда кончались одним и тем же: Костя закатывал глаза, вздыхал и изрекал какие-нибудь умные слова в адрес своего оппонента или Нюры.

— А что такое «детерминированный»? — спросила Тамара под конец второго дня. Она даже не заметила, как пролетело три часа за разговорами с этой троицей.

— Это человек, который отказывается сам решать свою судьбу и сваливает всё на высшие силы, — пояснил Серёжа. — Да ведь, Нюр?

— Да, — кивнула та, — примерно так.

— Вот Нюра у нас детерминированная, — как бы невзначай проронил Костя. Нюра только улыбнулась:

— Почему?

— Не хочешь против Старшего Брата бунт поднимать.

— У меня просто хорошие братья… — неуклюже попыталась пошутить она.

Тамара понятия не имела, про какого брата идёт речь, потому что на тот момент не читала Оруэлла. Но тогда ей подумалось, что, наверное, обсуждается какая-то семейная ссора.

Во вторник, как уже было сказано, в «Стаккато» пришла Агата, а в среду после школы Тамара задумалась, где взять ещё людей. И уже тогда она почувствовала, что сильно устаёт: постоянные спуски и подъёмы по школьным лестницам и так не давали покоя её ногам, а после этого нужно было с рюкзаком на спине тащиться до остановки и ехать в «Стаккато»…

Тамара уставала, но всё равно необъяснимо чувствовала, как сильно её туда тянет. Она сама не вполне понимала, почему так сильно привязалась к едва знакомому месту. Может быть, в этом бардаке дешёвых декораций чувствовалось что-то для неё родное? Может быть, в «Стаккато» столько хороших вещей до сих пор не носили имён, и это требовалось исправить?

В среду, уже почти что привычно доехав до Сухоложской, Тамара пошла тем же маршрутом, что и раньше, пыхтя под тяжестью натёршего плечи рюкзака и мечтая его побыстрее снять. В среду учебники были, как назло, особенно тяжёлыми. Преодолевая несколько «жёлтых» дворов, она вспоминала, как отреагировали родители на её слова.

— Ты с ума сошла?! — негодовала мама. — Ездить в такую даль?! Пожалей себя хотя бы! Ну хочется тебе в театр — ну запишись в школьный…

— Туда меня не взяли, я же сказала.

— Ну и всё тогда! Зачем себя мучить?!

— Потому что мне хочется именно туда, в «Стаккато».

— Тамара, ну ничего ты там не сделаешь! Пускай без тебя разбираются, а не вешают на тебя проблемы!

Сколько ни упрашивала мама отказаться от этой затеи, Тамара была непреклонна. И к самой себе безжалостна. И какая жалость могла быть, когда «Стаккато», только-только появившийся на горизонте, уже так сильно влёк её к себе?

Путь Тамары пролегал возле старых гаражей, которые осень засыпала жёлтой листвой. В ту пасмурную среду на краю гаража сидели вряд три голубя, что-то себе курлыкая и поворачивая неуклюжие головы. При этом двое голубей по краям были самыми обычными — серыми, а в середине сидел белоснежный, без единого пятнышка. Встав невдалеке, Тамара залюбовалась, а потом, кряхтя, сняла рюкзак (плечи вздохнули от облегчения), и медленно, чтобы случайно не спугнуть троицу голубей резким движением, достала Люциорус, лежащий в чехле в боковом кармане.

Тамара всегда носила его с собой. На всякий случай.

Включив, она навела объектив на голубей и щёлкнула кнопкой, сделав снимок. Затем ещё один. А когда она готовилась щёлкнуть третий раз — неразличимая тень порхнула на крыше гаража, спугнула голубей и взлетела с его края.

Конечно же, не взлетела. Просто кое-кто, совершив прыжок, секунду или меньше был в воздухе, а затем рухнул в кучу листьев внизу и глухо взвыл.

Положив Люциорус обратно в рюкзак, Тамара поспешила на помощь (хотя в её случае слово «поспешила» звучало чуть ли не анекдотично).

В листьях обнаружилось тело в чёрной куртке, в чёрных узких брюках, белых кроссовках и с тонкими бледными ладонями. Эти ладони, выглядящие почти что неестественно — первое, что запомнила Тамара, прежде, чем посмотреть на лицо, сморщившееся от боли.

— Уффф, — раздалось из кучи листьев, и Тамара поняла, что перед ней девушка. Или очень женственный парень — таких она иногда встречала.

— Ты как?

Незнакомка посмотрела на неё сердито — сама, мол, не понимаешь, как я? Она попыталась подняться, и у неё почти получилось — но затем, зашипев, она села и, всё так же морщась, схватилась за колено. Кажется ушибла.

— Больно-то как, ух-ух-ух…

Она подняла глаза.

— Здорово.

Тамара не нашла, что ответить, кроме как:

— П-привет… Что с тобой?

— Неудачно приземлилась. Подмогни по-братски, а?

Тамара неожиданно прыснула, показав сидящей девушке Стикер. Она хотела сказать что-то вроде «я не самая лучшая кандидатура, кого можно попросить об этом», но незнакомка и так это поняла, тоже неловко улыбнувшись.

Упираясь в листья тростью, Тамара слегка присела, подав руку девушке. Та схватила её, кряхтя, поднялась на ноги.

Ладони её были очень-очень мягкие, но холодные.

— Ух-ух-ух… — сказала девушка, словно раненый филин, — больно-то как.

— Сильно ушиблась? — участливо спросила Тамара. — Можешь опереться, пойдём. Здесь недалеко есть клуб, там, может быть, найдётся аптечка…

— Угу… Будет здорово, — согласилась девушка.

Тамара мысленно поблагодарила небо за то, что незнакомка не столь упряма, как она сама, и не настаивает на том, чтобы справляться с трудностями самостоятельно.

Они медленно двинулись к «Стаккато» по дороге.

— Вот не думала, что ты настолько сильная, хромоножка, — беззлобно усмехнулась незнакомка как-то по-пиратски.

— Меня Тамара зовут.

— Да, извини… Не хотела обидеть. Я правда тебе благодарна, типа того… Ух-ух-ух, — она снова болезненно поухала. — А меня Ксюха.

— И как тебя занесло на гаражи?

— Залезла.

— А зачем прыгала?

— Люблю прыгать, прикинь, — Ксюха рассмеялась так, будто объяснила очевидную вещь. — Доставляет.

— Любопытные у тебя хобби.

— Ну куда уж мне до тебя, хромоножка… Ой, блин, прости… Тамара, да? То есть, я реально люблю прыгать, не дуйся. Этот момент, когда ты на секунду отрываешься от земли… Это ж просто охерительно, да ведь? Ух-ух-ух, только бы не перелом…

— В следующий раз будешь думать, прежде, чем голубей пугать.

— Да брось, говоришь, как моя бабка! Зачем думать, если можешь прыгать?

— Ну ты не подумала — и теперь не можешь…

— Забей, заживёт. На мне как на собаке заживает.

У Ксюхи был бодрый, с лёгкой хрипотцой, мальчишеский голос. В любой момент времени она говорила так, будто проверяла собственное горло или демонстрировала окружающим его возможности. Такой, в целом, был и её характер, но тогда Тамаре только предстояло его узнать.

— А ты чего хромаешь? Тоже сломала чего-то?

— Да, вроде того… Давно уже. Теперь хожу со Стикером.

— Стикером? Это как наклейка?

— Нет… Это моя трость. Я зову её Стикер.

— Зачёт! А почему не Достоевский?

— Чего?..

— Почему ты не назвала её, например, Достоевским?

— Тебе не кажется, что называть трость Достоевским — это странно?

— А Стикером — так зашибись!..

— Да брось, кто вообще может назвать трость Достоевским? Почему не Бродским или Чарльстоном? Нам сюда, давай открою…

Когда спустя двадцать минут в клуб заглянул Костя — в этот раз почему-то один — Ксюха уже сидела довольная, с обработанным и залепленным пластырем синяком на ноге, и попивала налитый Тамарой чай.

— Выполняешь свои обещания, как вижу? — спросил Костя, разматывая длинный серый шарф на шее.

— Не-е-ет, — Тамара покачала головой, — она просто очень любит прыгать, вот и… допрыгалась. Я решила ей помочь, потому что здесь было недалеко…

— Я Ксюха! Извиняй, если что не так! — и Ксюха приветственно вскинула руку, а затем не выдержала и тихонько прыснула: — У-ху-ху…

— Константин Львович, — сухо сказал Костя, вешая пальто на крючок.

То есть, могло показаться, что он сказал это сухо. Тамара-то знала, что он снова показушничает — потому что точно таким же тоном, как сейчас представился, он когда-то называл Нюру «детерминированной личностью». Только Ксюха-то не была с ним знакома…

— Кстати, — сказала Тамара ей, — а ты к нам вступить не хочешь? Мы людей набираем…

— Чё, серьёзно? Блин, не знаю даже. Из меня не актёр, а трепло, а так — было бы клёво, — Ксюха почесала затылок, — а ещё учусь я — ну жесть, как плохо! Всему. Всё, что умею — это, блин, прыгать и… Ой, чуваки, а можно мне вам будет всякие реквизиты мутить? Декорации, всё такое. Я это дело люблю.

Тамара вопросительно глянула на Костю. Тот, заинтересовавшись, подошёл к ним. Высокий, как дядя Стёпа, одетый в полосатую рубашку с коротким рукавом и джинсы. В «Стаккато» он также обувался в специальные шлёпанцы, служащие ему здесь сменкой.

— Ты немного неправильно понимаешь суть, — сказал он, — но люди вроде тебя нам и правда нужны. Оставайся, и научишься не только «реквизиты мутить»… И плата относительно невысокая.

Тамара с опаской посмотрела на него: как же она научится, если пока что учить нас вообще некому?!

Встретившись с ней глазами, Костя для чего-то ей подмигнул.

Будни Тамары полетели кувырком, но та была и не против, — потому что возражать ей было попросту некогда.

С утра подняться, протереть глаза, выпросить у родителей денег на проезд. Все пять-шесть уроков первой смены просидеть в предвкушении, а после них, пересиливая больные и недвигучие (Тамара сама придумала это слово) ноги, поспешить на остановку. Она не могла бегать, ей сложно было передвигаться быстро, даже сидение на уроках порой утомляло сильнее ходьбы — но ноги это будто бы совершенно не волновало. Всё Тамарино существо после уроков вспыхивало, начинало двигаться и стремиться в «Стаккато», и стремилось оно настолько неудержимо, что его не волновало ни присутствие Стикера, ни больные ноги.

И Тамару это сперва не просто радовало, а наполняло радостью. Потому что у неё, вечной хромоножки, в последние годы не способной ходить без трости, как будто бы выросли крылья, появились суперсилы — и при этом без какого-то дорогого лечения, без сложных операций или каких-нибудь обезболивающих. Она даже перестала жалеть о том, что её не взяли в школьный театральный кружок — потому что «Стаккато», хоть и находился на другом конце города, хоть и был на грани закрытия, но всё равно был гораздо лучше.

— Тамара, ты в инопланетян веришь? — спросил как-то раз Костя Соломин, покуривая сигарету. Он курил, но это было ничего, и Тамару нисколько не пугало.

— Да! — кивнула та. — Потому что как без них! А ты веришь?

— Я тоже верю, — спокойно и негромко признался Костя, водя взглядом по сторонам и пуская клубы жидковатого дыма. — Мы ведь не можем быть одни. А вот Серёжа думает, что всё это — чушь с «Рен-ТВ», и там всё врут. Он у нас агностик.

— Кто?..

— Агностик.

— Это что-то религиозное?

— Нет. Это человек, который, пока не убедится, — не поверит.

— Тогда я тоже немного агностик.

— Но в инопланетян-то ты веришь.

— Верю. Я их в детстве видела.

— И как они выглядели?

— У нас одноклассница была инопланетянка. Бледная-бледная, большеглазая и полностью лысая. Один класс всего была с нами, а потом куда-то перевелась, и больше про неё никто никогда не слышал. Ни с кем не общалась, на уроках почти не отвечала. Её даже звали очень странно: Ёй У.

— Ёю?..

— Ёй У.

— Может быть, она просто была из Въетнама.

— Здесь, в российской школе — вряд ли. Скорее всего и правда иноланетянка.

— Может быть… — флегматично согласился Костя Соломин. Хотя, судя по его взгляду, он уже думал о чём-то другом.

Костя часто звал кого-то с собой покурить на улицу, потому что стоять и курить одному ему было скучно. Нюра ходила реже всего, потому что запах табака не любила, да и родители её не терпели. А Серёжа в этот момент был занят. Поэтому согласилась пойти Тамара.

Костя очень нравился ей как человек, потому что совмещал в себе обаятельную обидчивость, флегматичность и находчивость, остроумие — с симпатичной душевной простотой, а потому находиться «на одной волне» с ним было так же легко, как, например, сидеть в хорошем кресле.

С той же Нюрой было по-другому, потому что в любой момент, когда они с Тамарой оставались наедине, она находила себе какое-то занятие: утыкалась в телефон или уходила с головой в книгу, и мешать ей не хотелось. Поначалу Нюра оживала только тогда, когда рядом были Серёжа или Костя, а спустя время привыкла к прыгучей Ксюхе и спокойной Агате.

Она часто читала одну-единственную тёмно-зелёную книгу, и, как-то раз подглядев название, Тамара узнала, что она называется «И всякий, кто встретится со мной». Фамилия у автора была — Чиладзе, а имя — Отар.

Что в такой книге могло заинтересовать Нюру Колодкину, для Тамары было большой и сложной загадкой.

В отличие от слегка загадочного Кости и очень загадочной Нюры, их друг Серёжа любой загадочности был лишён, и как бы даже наоборот пытался всё сказать напрямую и любую загадку разрешить. Если что-то в словах Кости казалось ему нелогичным и странным — он стремился упрекнуть своего оппонента, обязательно при этом назвав его по фамилии. И сказать с нарочитой серьёзностью «Ты такой глупый, Костя Соломин!» Тамару подобные перепалки всегда забавляли.

— На самом деле, он парень очень способный, — рассказал ей однажды Серёжа. — Просто мыслит он нестандартно. К примеру, очень круто шарит в литературе, языках, во всякой лингвистике…

— А поступать на кого хочет после одиннадцатого? — спросила Тамара.

— На актёра, если в армию не заберут, — Серёжа пожал плечами. — Все учителя ему говорят, что он свой потенциал погубит, а он не слушает.

— Так ведь актёр это же здорово!

— Ну да… Только не для того, кто хочет хорошо жить.

Сам Серёжа, насколько поняла Тамара за короткое время, увлекался журналистикой, и в будущем именно с ней хотел себя связать. Он часто шутил про то, что все морщатся, как только он это рассказывает. На вопрос, хочет ли он сам быть актёром, Серёжа неопределённо пожимал плечами…

— Эй, ты что там выводишь?

— Не мешай…

Тамара от усердия высунула язык, рисуя что-то маркером на деревянной поверхности шкафа.

Заглянувший ей через плечо Серёжа прочитал получившееся слово, написанное витиеватым шрифтом:

— Вот так! — довольно пояснила Тамара, садясь на принесённый из одного кабинета деревянный стул и постукивая по половицам Стикером.

Серёжа ещё несколько раз взглянул на надпись, а потом на Тамару, а потом снова на надпись — чтобы убедиться, что он всё правильно понял, и что там написано именно то, что написано.

Хотя он ничего не понял.

— Это имя для шкафа! — пояснила Тамара таким тоном, будто это было совершенно очевидно.

— Ты всем вещам даёшь имена? — спросил Костя Соломин.

— Не всем.

— Ребятюни, — подала голос Ксюха, ходящая из стороны в сторону и будто бы не способная найти место, на которое могла бы усесться, — а вы тут спектакли ставите или чего?

— Ставили. Раньше, — объяснил ей Серёжа. — Но потом…

— То да сё, пятое-десятое, — вклинилась в разговор Тамара, избавляя его от необходимости повторять одну и ту же историю, — и «Стаккато» на грани развала. Вот мы людей и набираем.

— А может, спектакль поставим?

— Нам нужно, во-первых, место, — послышался негромкий голос Нюры, — во-вторых — кто-то, кто будет точно знать, что мы должны играть.

— Гуру, — подтвердил её слова Костя. — Без будет тяжело.

— Гуру… Что за гуру?

— Мне вы тоже не рассказывали, — сказала Тамара. Она слышала, что гуру — это такие мудрецы-учителя древних тайн, но что гуру может делать в «Стаккато»?

— Ну гуру это… — взялся объяснять главный по объяснениям Серёжа, — человек, знакомый с театральным делом. Который знает основы, знает техники, знает, что, куда и каким боком… К тому же, у гуру должны быть связи, тогда и нам легче жить. У нас гуру раньше был Виктор Саныч. Причём настоящим таким, матёрым…

Тамара утомлённо вздохнула: она порядком устала слушать рассказы о том, какой Светин отец незаменимый, талантливый и ужасно полезный, и как же «Стаккато» без него теперь. Она была твёрдо уверена: обязательно найдётся человек, который сможет повести за собой ребят. Потому что видно, что они хорошие и заинтересованные. А вот откуда произрастала эта её уверенность — Тамара не знала…

— Света упоминала про какого-то там Зорина, который друг его отца… — напомнила она. Ответила Нюра:

— У Андрей Степаныча дел по горло, и бывает он здесь очень редко. Так что…

Повисло молчание.

Тамара набрала воздуха в грудь, собравшись сказать то, что сказать уже давно не решалась:

— Света поставила мне условие — привести сюда пятерых человек до конца недели. Теперь есть Агата и Ксюх… кхм, Ксюша. Кого-нибудь до пятницы ещё найду, и тогда поставим спектакль. Я очень хочу сделать это. Даже если я в конце концов не сыграю там… Я вон какая хромоногая. Но всё равно, это же будет здорово! Давайте поставим!..

Ребята неуверенно переглянулись.

— Твоему упорству можно только позавидовать, — вздохнул Костя Соломин. — Но на самом деле, я только за.

— Я тоже, — вдруг сказала Нюра, улыбнувшись. — Если Тамара будет с нами, у нас точно получится.

От таких неожиданных слов Тамара даже покраснела, и почувствовала, как горят от услышанного её уши.

— Так ты у них, типа, за главного? — спросила Ксюха. — А чего ж ты не говорила…

— Вовсе нет… — Тамара замотала головой.

— А давай — будешь? — сказал вдруг Серёжа. Все перевели глаза на него.

Он кидал из руки в руку какую-то тряпку.

— Я? Главной? — удивилась Тамара. — Ты что, серьёзно? Я же кое-как хожу…

— И сразу на попятную! Ты ведь прямо горишь идеей поставить в «Стаккато» спектакль. Вон даже людей привела. И Костя, вон, не против, и Нюра. Да и мне интересно, что у нас выйдет. Так что давай-ка… — Серёжа протянул ей руку, — хватайся!

Опёршись сначала на Стикер, Тамара, взяв его сухую руку с длинными пальцами, поднялась на ноги. По-прежнему держа её за руку, Серёжа аккуратно поднял её вверх.

— Отныне мадемуазель Тамара… как твоё отчество?

— Павловна…

— …мадемуазель Тамара Павловна Суржикова — почётный член театрального клуба «Стаккато», и с её помощью мы поставим спектакль! Ксюха, Агата, вы — с нами?

— Я — точняк с вами! — воодушевлённо кивнула Ксюха, зачем-то подпрыгнув на месте.

— Агата, а ты что думаешь?

— Я могу, — кивнула та серьёзно. Глаза её на мгновение блеснули интересом.

— На том и договорились!

— Тогда, — Тамара, только севшая, машинально поднялась на ноги так резко, что колени сильно кольнуло. Поморщившись, она сжала ручку Стикера и продолжила:

— …давайте здесь уберёмся!

— Чем это вы тут заняты? — Света, заглянувшая в зал, подняла брови вверх.

Груда хлама и мебели, лежавшая посреди помещения, разъехалась по сторонам. Пустой бездверный Гардеробус уместился у стены, железный скелет кровати отполз к дверям, а весь остальной хлам был аккуратно растолкан по разным углам комнаты, даже пыльное пианино общими усилиями было избавлено от слоя пыли и отъехало к стене.

Теперь здесь воцарилось какое-то подобие порядка.

В момент, когда сюда заглянула Света, Ксюха и Костя Соломин где-то взятыми швабрами драили пол на месте разобранной кучи, Нюра сидела на своём любимом месте — на верхушке Гардеробуса, но теперь там была ещё и подложена небольшая мятая подушечка, до этого надёжно спрятанная под тканью.

— Здрасьте, Света! — поздоровался Серёжа, стоящий возле дверей, чтобы не мешать мойке. — Мы убираемся.

— Уб… Зачем?!

— Тамара сказала.

Света перевела глаза-блюдца на Тамару, с довольным видом поставившую Стикер перед собой и властно схватив его рукоять обеими руками.

— Привет! Мы решили ставить спектакль. А для этого нужно прибраться. Вот мы и разобрали всю эту кучу…

Ксюха и Костя оторвались от своего занятия, поглядев на Свету. Может, побоялись, что она начнёт ругаться и негодовать, или остановит их. Но Света только размотала шарф с шеи, сняла ботинки и прошла вперёд, улыбнувшись ребятам.

— Давно пора. Сколько можно сидеть без дела. Что вы решили?

— Пока что — ничего, — сказал ей Костя. — Ждали вас.

— Как думаете, — деловито спросил Свету Серёжа, — у нас получится поставить что-то… ну, без гуру?

— Он нам в любом случае будет нужен, — с сожалением сказала Света. — Поставить-то по-своему мы всё можем, но без профи мы — просто кружок любителей…

— А нам точно нужно быть чем-то большим? — произнесла Тамара, подойдя к ним.

Света с Серёжей перевели на неё глаза. «Начинаю привыкать, когда на меня смотрят люди…» — подумалось Тамаре. Она сжала пальцы свободной руки в кулачок, чтобы не смутиться.

— Давайте, мы просто поставим его, — предложила она, обращаясь к Свете. — А потом посмотрим, что делать дальше.

— Людей всё ещё мало…

— Я приведу, — в голосе Тамары крепла уверенность. — Вон, Агата и Ксюша согласились нам помогать. Света, ведь в ваших силах найти, например, где нам выступать? И договориться с директором ДК, например?

— За кого ты меня считаешь? — изумилась Света. — Я, конечно, могу, но…

— Значит, мы сыграем спектакль! — в завершение Тамариных слов Стикер гулко стукнул в пол.

Иногда Тамара и сама удивлялась собственному упорству.

— Ладно, — Света слегка недовольно пожала плечами. — Я что ли против этого… Но что именно вы будете ставить? С чем мы, по-твоему, в ДК выступать будем?

— Да с чем угодно!

— Тамара, имей совесть. Я поверила в твои обещания, но они начинают казаться мне голословными.

— Тогда, может быть, поставим Шекспира? — предложил Костя задумчиво.

Все молча посмотрели на него.

— Тогда чур Джульетту играешь ты, — подала голос с Гардеробуса Нюра.

Костя полусердито, полувозмущённо повернул к ней голову.

— Вы знаете кто, Нюра Колодкина? У Шекспира помимо «Ромео и Джульетты» есть ещё много хороших вещей. Которые можно ставить на сцене. Есть «Отелло» там, есть «Всё хорошо, что хорошо кончается», «Сон в летнюю ночь», «Два гасконца»…

— Веронца, — поправила Агата.

— А?

— «Два веронца», а не гасконца.

— Так, а ты-то что предлагал? — напомнила Тамара.

— «Ромео и Джульетту», — поняв, что попал впросак, Костя закрылся, скрестив руки на груди, и махнул на спор со словами: — Ай, всё, отстаньте!

Ребята тихонько прыснули.

— Тогда давайте набросаем, что можно сыграть, — Света достала из небольшой сумки, висящей при ней, тетрадь, открыла её и извлекла запертую в тетрадной пружинке ручку. Открыла колпачок зубами и на чистом листе написала:

— Ну как пробный вариант, — объяснила она ребятам. — Дайте-ка я куда-нибудь усядусь…

Как только это произошло, вокруг неё тут же собрались все.

— Что ещё можно? Накидывайте всё, что в голову приходит.

— Давайте сыграем «Яму» Куприна.

— Костя, ты что, совсем поехал?

— А что такого?

— Да ничего, как мы её играть будем?

— Может быть, что-нибудь из Шекспира?

— Тогда можно «Как вам это понравится?» или «Отелло»…

— Запишу оба.

— «Как вам это понравится» клёво звучит. Кто-нибудь её читал?

— Нюра… Она всё читала.

— Я только немного… И плохо помню сюжет.

— Там немало актёров нужно…

— Ну кто-то может сыграть и по две роли, нет?

— Это дополнительный текст учить…

— Ой ну да действительно, какой-то там текст!.. Ты, Костя Соломин, совсем обленился!

— Думайте ещё, ребят. Что кроме этого?

— «Снегурочку» какую-нибудь дурацкую.

— Ага, к Новому году как раз успеем…

Они спорили и записывали до самого вечера, и в конце концов остановились на Шекспире. Ставить «Ромео и Джульетту» не хотелось никому: Костя Соломин ни за что не желал играть женские роли, которые ему навязывала Нюра, а Серёжа и вовсе морщился так, будто именно эта пьеса была ему до крайности противна. В конце концов, сошлись на том, чтобы поставить в качестве первого спектакля «Как вам это понравится». Про себя Тамара подумала, что, что бы там ни было внутри этого названия, — оно отлично отражает хорошее начало деятельности Стаккато.

…Домой под вечер она вернулась в приподнятом настроении. Почти что забыв про существование Стикера, шагала вперёд, думая о том, сможет ли она кого-нибудь сыграть в спектакле, а если не сможет — то что вообще будет делать. Ей было так радостно, что даже боль в коленях отступала.

— Я дома! — возвестила она, закрывая за собой дверь на защёлку.

Разувшись, Тамара прошла в свою комнату и, стоило ей сесть на кровать, как колени пронзила сильная боль. Настолько сильная, что дыхание перехватило, а на глаза навернулись слёзы. Закусив губу от бессилия, Тамара схватила правое колено пальцами. По ноге прошла ощутимая дрожь.

Это был первый раз, когда ноги открыто против неё взбунтовались.