Некромантика по контракту

Глава 27. Загадочный лорд Морроуз

На следующий день погода неожиданно испортилась, как это нередко бывает в Галлии. Крапива, конечно, значительнее южнее Льена, но и здесь далеко не солнечная Славия и не мягкая Франкия с ее виноградниками и теплым морем. Зарядил проливной дождь, ветер завывал так яростно, что у старых лип на аллее трещали ветви, а в саду позвякивали звонкими колокольчиками новые стекла в оранжерее. Мальчишки нисколько не расстроились, наоборот — шумно и весело возились с железной дорогой. Валери снова закрылась в своей комнате.

Нечего было и думать, что в такую непогоду приедут учителя. Никто даже носа из дома не высунет. С самого утра я немного позанималась с детьми каллиграфией, потом Морроуз пытался учить мальчишек каким-то магическим пассам. Судя по звукам, доносившимся оттуда, — не слишком удачно. Я же после обеда слонялась без дела по Крапиве. Читать не хотелось, болтать с Люси или Джанетт мне было не о чем. Одна принялась бы расхваливать Морроуза, другая — его ругать. А если они собирались вместе, то с жаром обсуждали политику, деревенские сплетни и столичные нравы. Причем ни в первом, ни в последнем обе не разбирались.

Прислушавшись к бряцанью и крикам из учебного класса, где стояла железная дорога, я благоразумно спустилась вниз. Здесь было тихо и как-то неуютно. Ноги сами принесли меня в музыкальную комнату. Подобная имелась в любом хорошем доме, петь и играть на музыкальных инструментах учили и мальчиков, и девочек. В том числе и в Крапиве, разумеется.

Я умела играть на клавесине, но на музыкальных занятиях с детьми присутствовать наотрез отказалась. Джереми пел как кошка, которой прищемили хвост: громко и ужасно немелодично. Слуха у него не было вовсе, в ноты он попадал разве что случайно. Валери пыталась, у нее даже выходило что-то приличное, но меня она стеснялась так явно, что я решила не смущать ее. А Крис по малолетству петь не учился, только стучал в треугольник палочкой.

Сейчас я могла побыть здесь в одиночестве, никому не мешая. Зажгла светильник под потолком, провела пальцами по арфе, улыбнувшись музыкальному перезвону струн, и уселась за многострадальный клавесин. С арфой у меня не сложилось, с флейтой тоже, а вот клавесин я любила.

Задумалась на миг, заправила за уши выбившиеся из прически прядки, благоговейно прикоснулась к клавишам. Снова нахлынули воспоминания, как матушка играла мне по вечерам разные мелодии, а я засыпала на руках у отца. Моргнула.

И заиграла свой любимый франкийский вальцер, легкий и озорной. Клавесин из розового дерева был изготовлен хорошим мастером, был отлично настроен, он чутко отзывался даже на самое легкое прикосновение. Играть на нем было сплошное удовольствие. Жаль, не так уж много мелодий я помнила наизусть.

Где-то должны быть ноты. Валери же по ним играла. И учитель играл, я помню.

Огляделась и вздрогнула: в дверях салона молча стоял Морроуз, скрестив руки на груди. Видимо, был в кабинете, услышал звуки… Он смотрел на меня задумчиво и немного грустно.

— Продолжайте, леди Вальтайн. Вы прекрасны.

— Вы хотели сказать, что я хорошо играю? — тихо спросила я.

— Именно так. Мне редко удается услышать красивую музыку.

— У меня нет нот.

— Я найду.

Он широким шагом пересек комнату, заглянул в шкаф и извлек оттуда пачку листов. Покопался в ней, достал несколько. Склонился через мое плечо и поставил на пюпитр. Я затаила дыхание — он был слишком близко. Я ощущала его дыхание на своих волосах. Сердце зачастило, ладони вспотели, по шее побежали мурашки. Зачем он так близко?

— Это сможете?

— Весенняя сюита? Да, я ее когда-то учила.

— Сыграйте для меня, Аделаида. Прошу вас.

В его голосе не было привычной насмешливости. Не услышала я и приказа, только смиренную просьбу. Я и сама еще не утолила свою жажду музыки, теплые клавиши инструмента манили, поэтому послушно кивнула. Он отошел, сел на диванчик, прикрыл глаза — наверное, чтобы не смущать меня.

Я заиграла. Волосы вдруг скользнули по спине, рассыпаясь. Наверное, развязалась лента. Не отрывая глаз от нот (хотя помнила их прекрасно, мне достаточно было лишь беглого взгляда), я ощущала на себе пристальный мужской взгляд из-под ресниц. И играла, играла, наслаждаясь каждым мгновением.

— Еще, — попросил Морроуз, когда стихли отзвуки последних нот. — “Волну” Штурна можно?

— Я попробую.

Незнакомая мелодия давалась с некоторым трудом. Она была торжественнее и ярче, чем та музыка, которой меня учили. Оборвав мелодию на середине, я с досадой покачала головой: снова сфальшивила. Настроение тут же испортилось.

— Я устала, простите.

— Позвольте я попробую.

Морроуз умел удивлять. Вот уж я никогда не могла представить себе, что он умеет играть на клавесине! Это было все равно, как если бы фикус в горшке расцвел как роза, или ворон запел соловьем.

Я уступила некроманту место. Он сел, быстро пробежался по клавишам и заиграл.

Богиня! Как у него потрясающе получалось! Мне кажется, я так точно не сумела бы! Мощно, звучно, уверенно он сыграл и дождь, и волны, и шторм, и усталое затишье после бури. Его тонкие белые пальцы были, без сомнения, созданы для музыки.

Я вдруг поймала себя на том, что любуюсь и застывшим, будто высеченным из мрамора лицом, и острым носом, и сжатыми губами Морроуза. Я помнила, что он нес в себе дар смерти, но темные глаза были полны жизни. Почему я считала его уродом? Он демонически хорош собой. Как я могла этого не замечать?