Память сердца

Турок с лотком. Шоколад

А дело было так.

Чужой дядя, которого звали Осман, часто бывал у нас дома. Говорили, что он турок-лотошник. Он ходил по вагонам, продавал с лотка шоколад, шоколадные конфеты, карамельные конфеты-палочки, батончики, инжир и разные заморские сладости. Ему надо было зачем-то съездить в Москву. Видимо, он давно подвизался на Расторгуевском полустанке и, зная нашу семью, попросил разрешения оставить лоток с непроданным товаром до своего возвращения. Я знал этот лоток. Голова не раз туманилась от увиденного. В снах сам ходил с этим лотком по вагону и ел шоколад на ходу, облизывая обертки…

Лоток задвинули под кровать, и мне не надо было его выдвигать. Но после отъезда турка я полез под кровать и… нырнул в лоток! Только открыл – закружились шоколадки в глазах от обалденного запаха. Хоть с бумажками ешь! Я блаженствовал, как говорят, «не отходя от кассы». Забылся… В упоении мне казалось, что конфеты пляшут передо мной в пестром искрящемся хороводе. Сколько съел – не помню: может, один раз ел, может, прикладывался и днем, и ночью. Не помню, – и не важно! Я так объелся, что заснул прямо там – на лотке под кроватью. И снился мне сладкий сон: конфеты, словно стеклышки в детской игрушке-калейдоскопе, плавали, складывались в узоры, мигая и поддразнивая.

На другой день, увидев в окно приближающегося турка, я похолодел. Застучали зубы… Наверное, правильно говорят, преступник возвращается к месту преступления: я нырнул под ту же кровать, где упивался сладким.

Ноги турка встали рядом с кроватью. Видимо, он нагнулся: я увидел колено и его руку, которой он шарил по полу. Вытянул лоток…

У меня зашумело в ушах! От дурноты помутилось в голове. Я весь сжался, зажмурился. И ничего не слышал! Сколько прошло времени, не знаю…

Пришел в себя, открыл потихоньку один глаз…

…Ног турка уже не было видно. Зато увидел ноги матери. Они приближались к кровати! Помню, мать заглянула ко мне и ахнула. Потянула за ногу, и я видел – под кроватью остается море блестящих оберток!..

Когда опомнился, мать выметала веником разноцветные фантики. Их было больше, чем большая мамина подушка!..

Когда случается мне ощутить аромат, не говоря уже о вкусе, настоящего шоколада, я сразу вспоминаю лоток турка, удивительный запах того шоколада, ворох шоколадных оберток… и мамину большую подушку!

На этой подушке мы все выросли. После Расторгуева она переехала с нами в Видное, потом в Москву и была с нами до 41-го года, когда в тайник мы закопали все самое сокровенное и дорогое для каждого.

Мне, видимо, еще раньше надо было пояснить: все воспоминания изложенные, можно сказать, сюжеты, возникали в памяти в разное время и по поводу разных событий. И не надо искать или ждать здесь какой-то определенной повествовательности, одной общей драматургии. Если что-то не понятно – возникнет и разъяснится в другом рассказе, близком по времени воспоминания; если нет – то мало ли как в жизни у человека бывает: произошла встреча, событие, что-то вспомнилось, всколыхнулось… А нет, – какая разница?.. Может, мне самому вспомнился почему-то только этот кусочек жизни. Осталось в памяти сердца только это…

Из глубин памяти выныривают факты, характеры и я, наслаждаясь, перебирая их, как драгоценные бусинки на четках, переживаю и общаюсь с ними вновь. Что-то записываю… Откладываю, чтобы снова и снова возвращаться к пережитому. И хочется мне найти понимание, родственную душу.

Вернусь к прерванному – к рассказу о Косте Тыртове. Ибо друзья, а они есть у каждого, это что-то особенное, согласитесь. Это часть нашей души, нашего сознания, часть нас самих. Причем самая лучшая, самая дорогая. Неотрывная… И незабвенная…

После войны какое-то время Костя в Расторгуеве держал часовую мастерскую. И, надо сказать, в своем деле преуспевал. К нему не только расторгуевские, со всей округи приходили, зимой даже из Москвы ехали дачники с различными хитрыми часами, – так широка была его слава «мастера золотые руки».

У меня от прапрадеда остались настенные часы с четырьмя боями; механизм не работал, то есть не ходили они лет десять. Как Костя разобрался в старинном механизме, где достал запасные части, не представляю. Но он наши фамильные часы починил! Часы бьют четверть, полчаса, три четверти и бой! Пока ходят…

Разговаривая со мной по телефону или наведываясь в гости, Костя в первую очередь, после вопросов о здоровье, интересовался:

– А как часы-то? Ходят? – И сам удивлялся: – Надо же!

Чему он удивлялся: живучести старого механизма или своему умению, хитроумию? Ведь это он оживил эту древность!

Вот они эти часы на стене. Только что пробили четверть! Мягко так, глуховато отсчитывают время, будто напоминая: Костя! Кос-тя!..

У Тыртовых когда-то был большой красивый дом, построенный еще в двадцатые годы прошлого века. Был, до колхозов, свой большущий яблоневый сад, много кустов крыжовника. Костина мать варила особенное, ароматное крыжовенное варенье; всегда угощала и передавала со мной для моей матери, они были подружками.

В тридцатых годах этот сад обобществили. Каждую осень жители нескольких дворов сообща собирали урожай, делили по числу членов семьи. Тыртовым, конечно, доставалось куда меньше чем многодетным. Но несмотря ни на что, они не бросали заботу о любимом саде, просто не могли не ухаживать за ним.

После переезда Тыртовых в Москву сад, без внимания хозяев, перестал плодоносить. И его вырубили. Участок кому-то передали…

Случилось как-то быть в тех краях. Я свернул с дороги, решил посмотреть, что там у Тыртовых. Там копали, рыли, возили, месили. По-моему – нечто похожее на склад или хранилище. Мне это было уже не интересно.

Конечно, не со злополучных вафель началась наша дружба. Жили рядом, воспитывались людьми, близкими по духу.

Дышали одним – расторгуевским воздухом, теми же – расторгуевскими красотами подпитывались наши души, развивалась эмоциональность. Не буду философствовать – все равно не докопаюсь до корней, до истины, каким образом зародилась в нас обоих тяга к лицедейству, к киноискусству. Но безусловно одно: киностудия «Союздетфильм» и «Союзфото», где работал мой отец, имели общий пионерлагерь, и, скорее всего, именно там вожатыми или педагогами от «Детфильма» и были заронены в наши души первые зерна творчества. В Косте они проросли раньше: когда ему было лет девять, он снялся в своем первом фильме «Дума про казака Голоту». А дальше – пошло-поехало…

Костя Тыртов был одним из лучших артистов дубляжа, не побоюсь этого слова. Я слышал это и от его коллег-артистов, и от режиссеров. Это особое искусство, требующее от актера и определенных навыков, и особого, можно сказать, уникального мастерства. И далеко не каждому – даже самому именитому артисту это дается! Нужно, глядя на экран – на маленькую монтажную фразу, склеенную в кольцо так, что она постоянно крутится на экране, пока не выключат проектор, войти в образ, созданный исполнителем роли, проникнуться манерой его речи, ритмом, уловить тембр, – и синхронно (!), попадая в артикуляцию персонажа, играть его реплики. Не произносить чужие слова, а играть!..

Так вот Костя владел этим в совершенстве! Когда в кинотеатре смотрел какой-нибудь новый зарубежный фильм, я с радостью вслушивался в голос Кости, дублирующего того или другого героя! Сколько у него было таких ролей! Сотни, а может, тысячи!..

Эх, времечко!.. Я уже был женат, а все старался урвать минутку, чтобы повидаться с другом. Если случалось быть недалеко от старого Дома кино, обязательно брал пару бутылочек коньяка и забегал в дубляжный цех к Косте. Мне даже не надо было созваниваться с ним, он обязательно был занят.

Так и вижу их тесную дружескую компанию: Костя, Граббе, Захарченко, почти всегда с ними – Дружников, Глузский, зачастую – Милляр – «могучая кучка». Мне всегда было интересно находиться в их кругу, участвовать в их разговорах об актерском творчестве, о новых работах, об удачах или неудачах каких-то исполнителей в новом фильме.

– Да подожди ты! Сейчас освободимся… Еще посидим!

А мне-то, по сути, была интересна их работа. Бывало, и вовсе за рукав удержат, особенно это было присуще Глузскому. На вид-то – серьезный мужик, вроде даже суровый. А в быту – в усах всегда улыбка пляшет: то ли шутит человек, то ли… вовсе смеется! Он меня даже к дубляжу привлекал:

– Давай, помогай, брат! Быстрее это кольцо кончим. Сейчас «гур-гур» делать будем…

А «гур-гур», надо сказать, тоже искусство дубляжа: это когда надо создать фон возбужденной группы или даже толпы. Люди на экране что-то говорят, перебивают друг друга на разные голоса, а слов разобрать невозможно.

Не поверите, как лихо они это делали: интонируя, перекликаясь на разные голоса, умело накладывая их друг на друга: то «форте», то «пиано», «легато» или «стаккато», наслаждаясь процессом и собственным мастерством. Из простенькой фразы: «А что говорить, когда нечего говорить» – они создавали поразительное многоголосие – оркестр с необходимым режиссеру настроением.

Я, как правило, с трудом уходил с этих дружеских посиделок, потому что прежде всего это были настоящие артисты! Мастера! И все, что я видел у них, откладывалось в подсознании в мою будущую режиссерскую копилку.

Как же тепло на душе от этих воспоминаний! Это была не просто дружба, – это было что-то более тонкое, теплое, родственное. Когда люди общаются с раннего детства почти на уровне подсознания и понимают друг друга с полуслова. Когда души открыты… Кстати, порой я ощущал заботу Кости – ну прямо как со стороны старшего брата.

Помню, заехал к нему на дубляж, имея в запасе часок-другой, перед вылетом в командировку в Душанбе. Пообщались… И я улетел.

Душанбе. Рано утром проводник с местной студии повез нас в горы выбирать натуру. Издали – горы, облака, скалы; горный лесок, – живописный кусочек. Подъезжаем… Оцепление. Милиция! Что такое?..

Идут съемки… Тьфу ты, и тут съемки! Занято место.

И вдруг, команда:

– Камера!..

Смотрю… из-за скалы выползает овчарка на поводке, появляется Николай Граббе в форме пограничника с пистолетом в руке. Увидел меня, опешил:

– Постой! Ты как здесь?! А… где остальные? Костя, Володя, Миша?.. Надо же! Ведь, вроде, мы только что за столом сидели!.. Ха-ха-ха!..

Обнялись… Разумеется, дубль в корзину! Ситуация!.. Всего несколько часов назад – Москва, веселый стол… Захарченко и другие из «могучей кучки», наверное, еще спят, сны видят. А тут – пещера, скалы. Душанбе… И встреча!

Да… И далеко, и близко.