Память сердца

Малярия

Ох, как тяжело я болел малярией. Это было летом, вернее, весной. Пригласил меня дядя Саша в лес за лыком. Я уже как-то говорил, что он плел лапти на продажу. И вот пригласил он меня за компанию в лес лотушковый.

Лотушковый – это молодой и очень густой, непроходимый липовый лес. Двух-трехметровые, стройные до удивления, все липы одна к одной, толщиной двадцать пять, тридцать миллиметров. Лапотники весной, когда идет сок, срезают стебли у самого комля и одним движением ловко отделяют кору – лыко от лотушка. И поскольку многие плетут лапти, лотушков этих белых в лесу – горы, и видны они от дороги, аж за километр.

Саша нарезал лыка – с полсотни, сел покурить. Середина дня. Солнце печет, и так хочется пить. Сил нет! А кругом в проталинах, в ложбинах вода холодная манит, искрится. Пей!.. Надо льдом она прозрачная, кремового цвета от прошлогодних листьев, и так аппетитно блестит в лучах дневного солнца! Ну не могу удержаться, спасу нет! Над водой кружат комарики; бабочка белая пролетела. Вода чистая-чистая. Разогнал я кусачее комарье, нагнулся… Саша кричит: «Ты что делаешь, дурень, заболеешь! Не смей!» Но я успел сделать два-три желанных глотка. Саша оторвал меня от спасительной воды, буквально приподняв над землей. Но жажда прошла. Мне стало легче.

А на другой день у меня заболела голова. Утром, часов в девять, появилась температура, меня охватил страшный озноб. Начало трясти. На меня навалили все подушки, тулупы, что были в доме. Лихорадка длилась до десяти – ровно час; а еще час до одиннадцати – я был в беспамятстве. А после – до двенадцати у меня не было сил даже пальцем шевельнуть. Началась малярия.

Болел я все лето. Чем только меня не кормили, не поили. Во рту от полыни сплошная горечь. Даже сахар, мед не мог есть. Говорили, похудел страшно. Был почему-то желтым.

К осени повез меня отец в село Черкасск в больницу, в восьми километрах от нашего села. В ту самую больницу, которую мы с ребятишками памятной лютой зимой с энтузиазмом снабжали дровами.

Приехали рано. Кого-то нужного на месте не оказалось. А отцу надо было ехать в Пачелмский район, в двадцати километрах от Черкасска. Он очень спешил, так как должен был прибыть туда к назначенному часу.

С кем-то переговорив в больнице, он сказал, что мне придется ждать. Сам же, пообещав не задерживаться в районе, уехал.

Я ждал долго, сидя на крыльце. Болезнь так измотала меня, что никаких мыслей о том, чтобы попытаться встать, искать доктора, мне даже в голову не приходило. Ослабевший, со звенящей болью в голове, я сидел и ждал. Никто ко мне не подходил. Видимо, обо мне вообще забыли. Время шло…

Я знал, что вот-вот меня начнет трясти лихорадка. А затем – беспамятство, полное, абсолютное бессилие. Буду лежать как бревно. Что делать?.. Потеряю сознание, свалюсь с крыльца – и все! Конец!

Решил двигаться к селу, вернуться домой. Мимо нашего дома часто проезжали и свои, и чужие, – нас многие знали. «Подвезут» – мысленно подбадривал себя.

Не помню, как вышел я на середину дороги. Никого нет. Не теряя времени (приступ вот-вот нахлынет!), двинулся по направлению к нашему селу. Все надеялся, что кто-нибудь да нагонит…

Вдруг вокруг заметно потемнело. Громыхнул гром. Оглянулся: по небу несутся грозные черные тучи. Мчатся низко, обгоняя верхние – красивые облачка. Я ускорил шаг, – никто не нагоняет! Что делать? Видимо, перед дождем никто не решился ехать. Кого понесет в такую непогодь?

На выходе из Черкасска встретил сельчан наших, они ехали навстречу мне, из села. Сверкнула молния.

– Ты куда? Сейчас же дождь хлынет!

Но тут треснул и раскатился гром. Односельчанин что-то еще спросил, но у меня уже начинался приступ. Не до него было: едут-то в обратную сторону!.. Я отмахнулся и заковылял дальше.

Закапали первые капли. Я знал одно – надо идти! И я шел!.. И шел, казалось, быстрым шагом. Никто меня так и не обогнал. Мелкий дождь сменился сильным ливнем. Я моментально промок. Меня колотил озноб. Если дома в приступ меня обкладывали подушками, тулупами, то сейчас насквозь пронизывал беспощадный ледяной поток. Лихорадка усиливалась, перехватывало дыхание. Приступ нарастал. То ли от озноба, то ли от сплошного льющегося дождя я шел и ничего перед собой не видел. Ноги сами несли. Я шел и пел. Мне казалось, что пел…

Где-то на середине дороги я остановился: совсем не было сил идти, ноги дрожали и уже подкашивались. Думаю, сяду на край дороги, передохну. Но ведь озноб ослабнет, что будет?! Сознание туманилось… Но все же я соображал: если сяду – провалюсь без памяти на целый час. А потом еще час не смогу и пальцем шевельнуть – и все это в ливень. А появятся люди – так только после дождя! А когда он кончится?..

И я шел… Мне казалось, что кто-то сильный на меня давит, со мной борется. Хочет остановить, но не может. У него нет рук, – толкает меня плечом, под коленки. Останавливает грудью… У меня подкашиваются ноги, могу упасть. А я иду! Иду назло! Кому?.. Не имею понятия. Но иду. Не знаю, сколько прошел! Как?.. Но шел долго – почти без сознания. Кому-то было нужно, чтоб я дошел. И я шел и ничего перед собой не видел. Несли ноги…

Солдат при полном снаряжении на марше проходит семь километров за час. За какое время прошел я свои восемь километров? Больной, без сил, с закрытыми глазами?.. В ливень!..

Наконец остановился. Открыл глаза: крайняя изба Русско-Никольского села. Наше село – Татаро-Никольское, до него еще два километра. Ничего не соображая, подошел, ухватился за скобу двери… и ввалился в сени. Упал. Сколько пролежал, не знаю…

Открыл глаза: надо мной мать заплаканная, сестры плачут… Отец!.. Из района уже вернулся! Старушка – хозяйка избы… Мне так захотелось пить! Не знаю, попросил или нет. Старушка зачерпнула и подала мне ковш кваса. Я выпил. И вдруг захотелось огурца солененького! То ли я попросил, то ли старушка сама догадалась; вышла в сени и принесла пяток огурцов в миске. Видно, сказал я, что есть хочу. Хозяйка достала кусок курицы из печи, по-моему, кашу какую-то. Я все ел и ел!.. А старушка, крестясь и поминая Бога, причитала:

– Ну, слава те, Господи! Слава! Отступила «болезня», выздоровел парень-то, Нинмихална! Выздоровел!.. Выстоял сынок-то, Макар Осипыч! (Так на русский лад называли отца.) Победил «болезню» сын-то! Молодец! Твоя кровь!.. Идите, садитесь за стол все. Вечерить уж…

Все плакали. Плакал и отец, целуя меня. Для всех было непостижимо: что случилось?! Три месяца не ел так! Или вовсе почти не ел!

Старушка перекрестила меня:

– Ну, Михална, вымолили мы сынка-то твово. Твоими да моими молитвами. Ты у свово бога, я у свово… Вымолили!..

– Эх, Порфирьевна, бог-то у нас един. Только вы креститесь, а мы молимся душой и сердцем. Един бог у нас, Порфирьевна. Един…

По-моему, от усталости я потерял сознание и проспал остаток дня. Очнулся на другой день, уже дома.

Раннее утро. Рядом на скамье – доктор. Глядя на меня, чему-то улыбается:

– Ну и что, голубок? Есть хочешь?

– Да!

– Ну и молодец. Поправляйся!.. А я тебя знаю: ты прошлую зиму с детским садом приезжал больницу от холода спасать. Дров навез – кучу! Всей больницей разгружали. Помнишь?..

Мне было легко. Захотелось выйти на волю – к речке, тополям. Увидеть гусей, пасущихся под присмотром лайки на лугу, у ключей…

А прошел я эти восемь километров от Черкасска часа за три. А может, и больше!.. Словом, весь приступ – на ногах.

Так я победил малярию.