Память сердца

Случай в милиции

Меня как-то вызвали в милицию, им нужен был свидетель по делам соседа. Вхожу в кабинет, протягиваю паспорт:

– Меня вызывали по делу Бахтиарова Альберта…

– Мы не вызывали, а пригласили. Это разные вещи, согласитесь.

– Возможно.

В руке у него мой паспорт. Разглядывает…

– Назовите имя, отчество, фамилию!

Называю. Отложил паспорт. Пишет.

– Год рождения?

– Двадцать шестой.

– Назовите год рождения!

– Двадцать шестой!

– Что – двадцать шестой? Год своего рождения назовите. Пожалуйста! – и смотрит с удивлением.

– Год моего рождения тысяча девятьсот двадцать шестой. А что это вас так удивляет?

– Да нет. Ну, это… двадцать шестой… Вы меня извините, – лейтенант снял улыбку. – Это так необычно. У нас чаще отвечают – восьмидесятый, восемьдесят пятый. Ну, семьдесят пятый, редко – семидесятый, не дай бог – шестидесятый. Но два-адцать шестой!.. Это, извините, вроде что-то, аж – оттуда! Издалека, из – до войны! Для нас непривычно, извините еще раз… – он как-то совсем засмущался; снял фуражку, пригладил коротко стриженные волосы. – Это же другая эпоха, другое время. Это же бог знает что! Это же интересно… – отодвинул папку с начатым протоколом. – Простите, как вас?.. – посмотрел в бумаги: – Рустам Бекарович! А… как вам наше время? Как было тогда? Тогда как жили? – Мне почему-то приятны были и его смущение, и готовность отложить официальный тон, и какой-то неподдельный мальчишеский интерес, можно сказать, жгучее любопытство. Курносенький такой, уверенный в себе. Он по-хозяйски расположился за столом в кабинете, разложил бумаги, готовый записывать мои показания. И глаза живые, не оловянные.

– Интересно жили. Жизнью страны жили, ее интересами. Это, знаете, вы правильно сказали, время довоенное, «доколлективизационное». Я хорошо помню тридцатые годы. Папанинский дрейф на льдине, их спасение, прибытие в Москву. Встречу… Перелет Чкалова, Байдукова, Белякова в Америку. Триумф. Беспосадочный перелет Гризодубовой, Осипенко, еще забыл фамилию третьей. Да, Раскова… Вы небось и не слышали об этом?.. – Он, не разжимая губ, отрицательно затряс головой.

– А Стаханов? Целое событие – его появление. Ударники, стахановское движение по всей стране. Это перестройка не только в шахтах, а вообще в промышленности, в производстве. Фильм «Донецкие шахтеры» помните?

Ответа не последовало, мой командир только голову повесил.

– Паша Ангелина, женщина-комбайнер, Герой труда, ее последователи. Строительство метро. Метростроевцы. А картину «Добровольцы» вы видели, о метростроевцах?

Опять отрицательное мотание головой. Но интерес, вижу, не угасает.

– Открытие ВСХВ – Всесоюзной Сельскохозяйственной Выставки в 1939 году. Демонстрировались арбузы астраханские по двадцать два килограмма! Выращенная на огородах ВСХВ сахарная свекла на глазах у зрителей автоматически промывалась, резалась на кусочки, на конвейерной ленте подавалась к различным прозрачным стеклянным трубочкам, емкостям (все это было видно), превращалась в темную жидкость, помню, говорили – в «патоку» и… наконец сыпался белый сахар! А сыпался он в маленькие мешочки, которые укладывались, зашивались и подавались к железнодорожному маленькому вагончику, стоящему на платформе миниатюрной станции, где груженый вагончик двигался к концу платформы – к прилавку и там же продавался. Желающих купить была – уйма!.. Все хотели купить сахар ВСХВ, изготовленный на твоих же глазах. Это сейчас все автоматизировано. Нанотехнологии… А тогда, в 39-м, это чудо техники выглядело сказкой. В другом павильоне крупные светло-коричневые листы укладывались на движущиеся транспортерные ленты, уходили в маленькие, почти игрушечные фабрики, говорили, что это макеты папиросных фабрик. Там они превращались в табак. На тех же движущихся лентах на глазах посетителей набивались папиросы, отсчитывались ровно по 25 штук, откладывались в коробки, запечатывались, уплывали в конец прилавка, где их тут же продавали. Папиросы ВСХВ – высший сорт. Было ощущение, что покупали все – курящие и некурящие! Но, надо сказать, порядка не было. Раздавались голоса: «Безобразие! Где милиция?»

Мой собеседник понимающе улыбнулся. Но опять молча, словно опасаясь, что я прерву свой рассказ.

– С правой стороны – павильоны среднеазиатских республик. Водопады, витражи, скульптуры. В павильонах разные сорта фруктов – изобилие, многоцветье, аромат. На огражденное поле выводят породистых лошадей, показывают огромных быков, белых, как снег, чистеньких барашков, – уходить не хотелось.

– Это я видел в фильме «Свинарка и пастух», – вдруг заговорил милиционер. – Я думал, это выдумки, только для кино… Там еще пели, помните: «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве». Прикольное кино!..

– В других павильонах были станки разные: и для взрослых, и для детей. К ним трудно было пробраться. А павильоны игрушек – чего там только не было! Музыка. Праздник!.. Мы всей семьей поехали к девяти утра, а вернулись поздно вечером. Там и обедали, и ужинали, кухни разных республик пробовали. Нас было много: наша семья, братья, старшие сестры с мужьями, две семьи из Ленинграда – родственники специально к открытию ВСХВ прибыли. На фотографии двадцать четыре человека, она у меня до сих пор сохранилась… Ежегодно отмечались праздники – День авиации, День военно-морского флота, – да как! На весь Союз празднество, торжество, гордость за свою Армию, за свой народ. В праздник Первого Мая шли на демонстрацию все, буквально все. Можно было пристроиться к любому заводскому или фабричному коллективу, потому что в них работали отцы, матери, братья ребят с нашего двора, с соседнего двора. Тогда всё, можно сказать, было проще; как в деревне, многие знали друг друга. Все живущие на одной улице и на прилегающих улицах были знакомы. А сейчас и соседа по лестничной площадке не знают. Жили все одним – общими бедами, общими радостями. Никому не завидовали. И почему-то предпочитали ходить пешком. Не поверишь, во время демонстраций дворы оставались пустыми. Мы как-то вернулись, а во дворе только два дворника сидят – наш дядя Федя и дворник из пятого дома, напротив. Спрашивают: «Ну и как? Кого видели?» А мы видели всех, все правительство: и Сталина, и Ворошилова, и Буденного, и Молотова… Были там и Тухачевский, и Блюхер, и Максим Горький, Орджоникидзе и карапет Ежов…

– А этот, как его… ну Берия был на трибуне?

– А по-моему, его тогда еще и не было в Кремле. Его не помню. Не знаю…

Мой собеседник поерзал, что-то обдумывая, и основательно подперся кулачком, готовясь слушать дальше.

– Много интересного было в то время. Государство думало о народе, народ с уважением относился к руководителям. Вот представь: весна 45-го года, только-только кончилась война, а к осени отменили продовольственные карточки! И каждый год – снижение цен! Пусть малые снижения, но они были, и это помогало людям жить. Все знали: потихоньку, но идем к лучшему. Дойдем или нет, но идем-то верно…

Как можно не верить? БАМ – стройка века! Самые большие в мире ГЭС – для кого? Не для тети же! А целина? Какое движение, какой подъем, энтузиазм, вся страна всколыхнулась. Пусть не все получилось, многое сорвалось, но шли-то правильно! Кому был нужен хлеб? Тете, дяде или всем нам? А?..

А каналы «Москва – Волга», «Волго-Донской», «Беломорканал»? Москва – порт пяти морей!.. Некоторые говорят:

«А жертвы?!» Да, конечно, оправдать репрессии нельзя, жизнь человеческая уникальна, бесценна! Но и нельзя не видеть, что развитие цивилизаций, становление государств – это бесконечные войны и бесконечные жертвы, такова правда истории. И наши цари-реформаторы Иван Грозный, Петр Первый – это и кровь, и тысячи тысяч загубленных жизней. Но стоит славный Санкт-Петербург, и жива великая Россия. И мы одержали победу в самой кровопролитной войне…

Некоторые «субчики» твердят: «Кому нужна была блокада Ленинграда? Зачем, во имя чего такие немыслимые человеческие жертвы?!» А ведь если бы не выстояли ленинградцы в той страшной блокаде, если бы сила человеческого духа не одержала верх над голодом, если бы неукротимая любовь к Родине и стремление не поддаться врагу не были сильнее страха смерти – не было бы, думаю, и победы под Москвой! Не исключено, не было бы и победоносного конца войны.

«Субчики» продолжают скулить: «А какая разница, под какой властью жить, зато были бы живы сгинувшие в блокаде люди!.. Ну немцы, ну американцы! Живут же там! И живут неплохо…» Да живут, но это не ты! Ты же – русский!.. Охаять можно многое. Разобраться, что весомее на чаше весов истории мы не можем, пусть мозгуют и решают политики, историки. Это все на их совести… С шестидесятых годов я работал на Центральной студии документальных фильмов. Эта студия имела более двадцати корпунктов, и все они присылали сюжеты о важных событиях, происходивших в разных точках страны: какие масштабы развернуты, что делается в Челябинске, что в Куйбышеве, что на Дальнем Востоке. Что было вчера, что сегодня, какие планы на завтра. На основе присланных со всей страны сюжетов выпускался журнал «Новости дня». Во всех кинотеатрах сеансы начинались этим журналом, и вся страна знала, что делается на родине, чем народ живет. А сейчас чуть ли не по всем программам телевидения показывают, как готовить суп, кашу, как нарезать лук или морковь к салату. Или как готовить деликатесы, до которых простому человеку – как до Луны пешком и обратно. Сегодня забываешь, где этот Челябинск, или его уже нет? А Таганрог, Куйбышев? Живут ли там люди? А Иркутск, Братск, Улан-Удэ, Охотск, Магадан, Тобольск, Академгородок – что делается там? Как люди живут в тех городах? Любят ли они свою родину, как любили мы? Готовы ли, в случае чего, защищать ее? Идти добровольцем в ополченские отряды?.. И где она, Родина? Что защищать?.. Олигархов? Их трубы?.. Нефть, газ – достояние народа, так нам говорили. И это достояние они, эти олигархи, продают нам же втридорога! Во всяком случае, дороже, чем иностранцам. А народ?.. Да, ты правильно понял – нищенствует!.. Моя сводная сестра в пятидесятые годы ухала с семьей в Ташкент. По совету врачей. Мы ездили к ней в Узбекистан. А теперь, чтоб туда поехать в один конец – пенсии не хватает! Сестра умерла. А наших племянников, уже взрослых, мы не видели. Ни разу. Это что?.. До девяностых годов я объездил всю страну. Я ее знал. Тогда это была родина отцов и дедов. Ты жил в своем государстве и работал для своего государства, то есть для себя. И жил ты, как жили твои родители. А сейчас?.. Сейчас новые «идеалы», новые нравственные и материальные ценности. На что стало похоже телевидение? Под разными названиями те же «Панорама», «Смехопанорама», «Юрмала», «Аншлаг», «Кривое зеркало» или бенефисы одних и тех же юмористов – как бельмо на глазу! Одно и то же, одно и то же! Куда им столько денег? Тысячи долларов с бенефиса да еще поездки по стране, с концертов – сотни тысяч! А искусства нет! Чуть ли не по всем программам безголосые певцы и певички «под фанеру», полуголые девицы с обнаженными животами, блестящими бляхами на пупке, с раскрашенными лицами и надутыми силиконом губами. И кривляются, и корчат рожи. Эти же передачи показывают по другим программам, под другими названиями, перетасовав номера. Что это – жизнь страны?.. Разве это не обман, не кощунство? Куда столько пошлости?! Ведь история ничего не забудет. О них будут говорить: «В начале двадцать первого века для эстрады было позорное время. Ее топтали. Откровенно и бесстыдно топтали…» Исполнители оправдываются: «Мы смешим народ. Народу это нравится, он устал от проблем и неурядиц…» Смешите. Смешить – это хорошо. Но смешите как профессионалы, пользуясь высоким актерским мастерством, настоящей профессией. Но ведь нет этого! Как же это стало возможным? Народный артист – народный, подчеркиваю! – выходит на сцену, переодевшись в кондукторшу с необъятным бюстом, и ходит по сцене, ломаясь – грубо, безвкусно, на ходу придумывая далеко не литературный текст на потеху публике. Разве это эстрада – нецензурный юмор «ниже пояса»? Искусство?! Это балаган самого низкого пошиба, разумеется, не имеющий ничего общего с известными в прошлом лубковыми зрелищами на русских ярмарках, где имели место и яркая злободневная сатира, и «видимый миру смех сквозь незримые, невидимые слезы». Да, если выходить на сцену в трусах, будут больше смеяться. А если тот же художественный руководитель всех этих передач выйдет на сцену без трусов – смеху будет куда больше! Из Америки специально приедут на него смотреть и дивиться. Только где же тут искусство и куда подевались тонкий юмор, изящная саркастическая подача текста, глубокое знание психологии зрителя, присущие прежде этому артисту? Скорее всего, их «съели» фантастические гонорары… А крупный мастер сцены, неповторимый юморист, любимец народа не выходит на сцену! Ему стыдно за эстраду… Я говорю о Хазанове… Давно пора под любым предлогом и без предлога гнать с российской сцены прикрывающихся «рыночными отношениями» халтурщиков!.. Прошу простить, я отнял у вас столько времени. Заговорился. Извините.

– Нет-нет, что вы! Вы так много интересного рассказали. А мы, знаете, как-то перестали замечать, что творится вокруг. А ведь подумать – это же ужас! Какими вырастут наши дети? Дети и наше телевидение несовместимы…

– Так как же с вашими вопросами относительно моих соседей?

– Нет-нет, не будем терять на них ваше время. Спасибо вам. До свидания, Рустам Бекарович. Мне было очень интересно с вами разговаривать. Я бы вас еще раз вызвал, если б можно было, чтобы послушать…

– Вы умеете слушать…

Я ушел. И, пораженный, думал: все-таки жизнь предоставляет нам иногда возможность убедиться, что не все и не всё укладываются в рамки шаблонов и штампов. Ведь какой стереотип у нас сложился: милиционер – это твердолобый недалекий детина, тяготеющий к повадкам «держиморды». А тут… мягкий, даже застенчивый человек, заинтересованный в познаниях. Неравнодушный и порядочный… Да, этот лейтенант действительно из тех людей, которые «красят» занимаемое ими место. И слава богу, что не обросла еще его душа черствостью и властолюбием. И хочется надеяться, что не обрастет. Не всё еще утратили мы, «есть еще порох в пороховницах»! Есть! Есть вера и надежда.